- Когда я вырасту большая. Глава 42.
На праздничной линейке директор школы всерьёз призадумалась, увидев черноволосого голубоглазого Кирюшу. Не поменять ли привычную процедуру. Может, вместо восьмиклассника с девочкой-первоклашкой выпустить подавать первый звонок девочку из старших классов и мальчика-первоклассника?
Кирил стоял, часто хлопая ресницами и поглядывая по сторонам, будто не слышит этого разговора. Учителя, не посмевшие перечить директору, единогласно согласились, и фото с улыбающимся мальчиком, радостно трясущим колокольчик, надолго пристроилось в уголке сервантного стекла.
Учёба давалась Кирюше легко. Материал он успевал запомнить на уроке. Домашнее задание часто делал на переменках, наскоро пообедав в столовой. Если так случалось, что мальчик не был готов, то строил страдальческую гримасу, хватаясь за живот:
- Не смог подготовиться, с вечера ещё крутит. Мамка уговаривала дома остаться, но я в школу пошёл...
- Хорошо, Кирил, садись. И чтобы к следующему уроку был готов! - строгий голос учителя тут же сменялся сочувствующим. - Поправляйся, давай, выздоравливай.
Парень через силу улыбался, и во время урока несколько раз хватался за живот, вспомнив о своём недуге.
Если не хотелось рисовать дурацкий натюрморт, или животное, или лес за окном, достаточно было намазюкать посередине листа разными красками, потом смешать это всё в непонятную жижу. А учителю сказать, что он очень виноват, не досмотрел за сестрой.
- Она младшая у нас, родители балуют её, - мило улыбался Кирюша. - Да и девочка к тому же, сами понимаете...
Так и росли в семье двое детей. Качели справедливости постоянно кренились в одну сторону, давая одному из них чувствовать себя господином мира, которому дозволено всё. А второму испытывать чувство обиды, разочарования и проливать в одиночестве горькие слёзы.
***
Савелию с его влюбчивым сердцем пришлось ох как не сладко. Валентина Ивановна, мать его зазнобы, была женщина суровая. Ему даже иногда казалось, бездушная. Провожать на автобус дочку не пошла, когда та уезжала поступать в техникум. На праздники, когда Варя приезжала домой, гулять позже одиннадцати не разрешала. Когда Савелий с подружкой подходили к воротам, парню казалось, что он видит её огромную тень, похожую на наполненный картофелем мешок. Слышит её сердитое сопение, и видит длинную кочергу в её пухлой, покрытой веснушками, руке.
Но и Валентина Ивановна со временем сдалась, частенько видя Савелия, бредущего в одиночестве после работы с понурой головой. Он, как разведчик со стажем, подбирался к будущей тёще издалека и не спеша. То поможет Андрюхе картошку окучить, то сено привезти. То, весело болтая с ним, поправит досочку в палисаднике. Поначалу женщина лишь хмурила выщипанные в ниточку рыжие брови. Затем усмехалась, предполагая, как быстро остынет Савелькина любовь. Время неумолимо шло вперёд, раскачивая гибкие ветви берёз на ветру. Орошая их весенними дождями. Награждая их липкими изумрудными почками. Зажигая золотисто-огненные костры, гася их, и укутывая раздетые ветви в пушистые белые снега. Но парень всё не пропадал, он будто использовал каждую возможность, чтобы оказаться около Вариного дома. Посмотреть в те же окна, из которых смотрела она. Пройтись по той самой тропинке, по которой они вместе шли бок о бок.
Жалко было смотреть на парня Валентине Ивановне, когда дочка уезжала. Ещё больнее было видеть его, когда Варя возвращалась. Глаза его горели, во всей фигуре появлялась нездоровая весёлость. Будто огонь, сжиравший его изнутри, хотел вырваться наружу. Савелий выглядел как лихорадочный больной, понимающий, что протянет всего несколько дней.
Дочь тоже ходила потерянная. На вопросы отвечала невпопад, начинала сразу несколько дел, и вдруг садилась на кровать, опустив руки на колени, будто забывая, где находится.
- Не нашла себе в городе никого? - серьёзно спросила её мать.
- Нет, мама. У меня Савелий есть. Как я могу ещё кого-то найти? - она мягко посмотрела на Валентину Ивановну, затем на настенные часы, затем в окно - не темнеет ли ещё.
- Ну и что твой Савелий? Долго ещё будет в провожалки с тобой играть? - женщина окинула взглядом налитую фигуру дочери. Да, не девочка уже. Если в неё пойдёт, а не в отца, то поползёт, раздастся скоро. Никакая диета не поможет. Молодёжи в деревне всё меньше остаётся. После учёбы все в городе хотят жить. С магазинами во дворе, водой и туалетом в квартире. И без особого труда: зарплаты на хлеб всегда хватит.
- Может, Савка и не самый худой вариант для дочки, - подумала Валентина Ивановна. - Что тракторист - тоже не беда. Не бездельник, пьёт не больше других. А сравнить с её родным Андрейкой - так и он вовсе золотой хлопчик. Сыну бы всё баклуши бить да по чужим застольям болтаться. Он, кажется, и сам за Савкой тянется, хочет лучше показаться. Дрова с ним наперегонки колол. Обхохочешься! Худой, жилистый, а туда же, колун только так взлетает.
По полной щеке Валентины Ивановны вдруг поползла слеза. Вспомнился молодой весёлый муж, на ходу сыпавший прибаутками. Тёплое весеннее утро, когда земля совсем проснулась и дышала из своей черноты густым белым паром. Последнее утро, когда муж пил парное молоко из банки, роняя капли на голую грудь.
Она посмотрела на Варю. Дочь выглядела больной, усталой и печальной.
- Варя! - окликнула её мать. - Ты заболела? Плохо тебе?
- Нет, - она пожала плечами. - Я здорова. Собираться надо, завтра уже в город ехать.
- Любишь ты его? - Валентина Ивановна ждала, что дочь выплеснет всё наболевшее. Но Варя хранила свои мысли, прикрывая их пологом мрачного молчания.
- Какая разница, мама? - он встала и подошла к серванту. Зеркало в задней его части разделялось стеклянными полками на три части, и из-за этого Варя видела только свои глаза. - Люблю - не люблю. Тебе же всё равно, - её спокойствие было обречённым и равнодушным.
***
Настя совсем привыкла в деревне. Улыбаясь, просыпалась она под пение петухов, будто так было с ней всегда. Мычание скотины, сходящейся из дворов в медленно двигающийся живой поток. Горячий воздух летнего сенокоса и дурманящие запахи цветов, смешанные с сенным духом.
Она завела куриц. Купила маленьких жёлтых, похожих на пушистые комочки, цыплят. Кормила их с дочкой из пипетки. Парочка не выжила, окочурившись. Зато жизнь, взяв свою подать, остальным оставила радость бегать сначала по большой картонной коробке, а потом и по загончику около курятника. Настя видела, как щиплет куру соседка. Резко дёргает перья, отводя в сторону руку с белыми облачками. Поливает кипятком, окуная ковш в стоящее на скамейке ведро. Запах, казавшийся Насте отвратительным, разносился далеко. Но суп, который получился из куриной четвертинки, вышел наваристым и жирным, и она решилась. Всё лето она с радостью наблюдала, как подрастает птица. Саша собирала траву и просовывала пучки в квадратики сетки, со смехом отдёргивая руку, когда курица тыкалась в неё острым и быстрым клювом. У девочки даже появилась любимица, маленькая курочка, на головке которой как отметина, серели несколько дымчатых пёрышек. Она старалась кормить её побольше, заходила, нагибаясь, в загончик. Курочки разбегались с тревожным квохтанием, будто большие белые фасолины. И только Цыпа подходила к Саше, высоко поднимая тоненькие ножки с жёлтыми когтями.
Антошка, дружба с которым крепла день ото дня, не одобрял этой внимательности.
- Саш, не надо. Не приучай её. Мама Клава даже не разговаривает с ними. Молчком корма даст, и всё. Это же скотина, Саш!
Когда соседский Сергей зарубил первую курицу, а Настя зажарила её в глубокой чугунной сковороде, девочка обедать не смогла. Не стала она и ужинать, плача тайком от матери под корявым деревом, которое в лесной чаще показал ей Антошка.
***
Когда к соседям приехал Клавин брат, Настя косила траву у забора. Высокий, со светлыми волосами и улыбающимися глазами, он остановился на мгновение и шутливо приподнял над головой флотскую фуражку. Она сделала вид, что не заметила его. Зато эту секундную задержку увидел Сергей и выкрикнул:
- Здорово, соседка! Вот, Клавин брат приехал, тоже Сергей. Приходи знакомиться вечером.
Настя кивнула, утерев рукой пот со лба, и снова принялась косить. Не прошло и пяти минут, как приезжий показался на Клавином крыльце. Он подошёл к Насте и протянул руку:
- Не майся, давай помогу. Ты ведь косить даже не умеешь, - коса делала длинный «вжихх», и трава валилась набок, как частый строй воинов под пулемётной очередью. - Муж чего не помогает?
Настя тут же пожалела, что дала наглецу косу. Но подойти и забрать её уже не могла, он двигался, описывая вокруг себя опасные полукружья.
- Во-первых, Вы мне не тычьте. А во вторых, про мужа - это не Ваше не дело. Я вас просить не помогала, - серьёзно сказала она таким же тоном, с каким даёт бабушке-пенсионерке градусник.
- Приезжая, значит, - Сергей перестал косить. Он насмешливо посмотрел на белый халат, трепыхавшийся на ветру. - Медичка...
Тут на крыльцо выбежала Саша, топая босыми ногами:
- Мама, мама, ты просила позвать, когда суп закипит.
- Ещё и с ребёнком, - его слова прозвучали как обвинение, и Настя вырвала из его длинной руки черенок загнутой косы.