Мария опустилась перед парнем на колени. Ее худые, трясущиеся руки обхватили его ноги.
— Прости меня! — она зарыдала, прижимаясь щекой к его поношенным джинсам. — Прости, сынок! Я не смела… Я не смела тебя искать! Я недостойна!
Максим стоял как вкопанный, не в силах пошевелиться. Он смотрел на седую голову, прижавшуюся к его коленям, и чувствовал, как его гнев, его обида, вся его броня трескается и рушится, обнажая, незажившую рану.
— Вставайте, — хрипло сказал он. — Что Вы делаете…
— Нет! — она рыдала, не отпуская его. — Я так мечтала… так хотела увидеть тебя хоть раз! Но как я могла прийти к тебе такой? Разбитой, нищей, больной! Моя карьера… она кончилась, когда я упала на сцене. У меня ничего не осталось! Только стыд! Только память о том, что я отдала тебя, свой самый главный талант, свое единственное счастье! Я не живу, сынок, я отбываю срок. Здесь, в этих стенах. Мне снится ты… маленький, пахнешь молоком… а я отдаю тебя… И просыпаюсь от собственного крика.
Каждое еЁ слово било по Максиму, как молоток. Он ожидал ледяную королеву, а перед ним была сломленная, истерзанная виной женщина — его мать.
Его дыхание перехватило. В груди все перевернулось. Жалость, злость на неё за эти слезы, растерянность, дикая боль за них обоих — все это накатило единым шквалом.
— Я… мне нужно… — он задыхался. — Я не могу…
Максим резко развернулся и выскочил из комнаты, как будто кипятком окатили. Его трясло. Перед глазами стояло изможденное, искаженное болью и горем лицо родной, но чужой женщины. Ее кривые, бесполезные пальцы, её слова: «Я отбываю срок».
Он приехал за справедливостью. А получил… что? Чудовищную, несправедливую правду. Его мать была не монстром. Она была такой же жертвой — своих амбиций, обстоятельств, роковой травмы. Она сама себя заточила в эту клетку и считала, что заслужила это.
Валя тихо подошла к Максимуу и молча положила руку ему на спину. Он не оборачивался, сжимая кулаки.
— Она… она на коленях, — прошептал он, и голос его сломался. — Я представлял все что угодно, но не это. Только не это. Как же так, Валя? Как можно было все так испортить и кому теперь предъявлять счет — её болезни или судьбе?
Максим повернулся к девушке, которая всего лишь за два дня знакомства стала ему самым близким человеком на свете. В его глазах стояли слезы гнева, отчаяния и бессилия.
— Я ненавидел её все эти годы! Это меня делало сильным! А теперь… что мне теперь с этой ненавистью делать? Она просто не нужна. Она никому не нужна!
Валя ничего не сказала, а просто обняла и прижалась к его груди. А из окна на третьем этаже за ними наблюдали большие, светлые, полные слез глаза. И в них, кроме боли, теплилась крошечная, робкая надежда.
********
Максим стоял, прислонившись лбом к холодному кирпичу, и его плечи еще вздрагивали. Воздух был холодным, колючим, но он почти не чувствовал этого. Внутри все горело.
— Максим, — тихо позвала Валя, осторожно касаясь его руки. — Послушай меня. Пожалуйста.
— Не надо, Валя, — голос парня прозвучал глухо, из-за стены. — Не надо сейчас. Я не могу об этом.
— Но ты должен! — в её голосе впервые прозвучала настойчивость, почти отчаяние. — Ты должен это услышать! Я видела её, видела её глаза. Это не та женщина, которую ты ненавидел все эти годы, это сломленный человек и она уже давно наказала сама себя.
Макс резко обернулся. Его лицо было мокрым от слез, а в глазах бушевала буря.
— И что? Я что, должен теперь броситься ей на шею и сказать: «Все хорошо, мамочка, я тебя прощаю»? Да я не могу! Я не хочу! Она отдала меня, как котенка! Она сломала две жизни — свою и мою! И теперь я должен её жалеть?
— Да! — воскликнула Валя. — Да, должен! Не для нее! Для себя самого! Посмотри на мою семью, Макс! Все беды, все несчастья, это проклятие над нами — все из-за ошибок, из-за предательства наших предков! А расплачиваться кому? Нам! Детям, внукам, которые даже не знали, в чем виноваты! Мой отец совершил подлость, а бояться остаться одной должна я! Это же несправедливо!
Она схватила его за руки, сжимая их своими холодными пальцами.
— Обида — она как ржавчина. Она разъедает душу изнутри. И если ты её не отпустишь, она отравит все твое будущее. Ты же говорил, что когда-нибудь хочешь семью, детей… Ты хочешь нести эту боль своим детям? Передавать её по наследству, как фамильную ценность? Прости мать. Не для нее. Ради себя. Ради того мальчика, которым ты был, и которого она не смогла любить. Ради того мужчины, которым ты станешь, и который сможет любить по-настоящему.
Максим молчал, глядя на взволнованное, прекрасное в своем порыве лицо. Слова Валентины били прямо в цель, но рана была слишком свежа, слишком глубока.
— Я не готов, Валя, — он опустил голову. — Я понимаю, что ты права. Головой понимаю, но вот тут, — он с силой ткнул себя в грудь, — тут все перевернулось, и я ничего не чувствую, кроме пустоты. Давай… давай не будем сейчас об этом. Давай займемся твоими делами. Твоим проклятием. Мне нужно отвлечься на что-то другое.
Валя вздохнула, понимая, что давить бесполезно. Она кивнула, смахнула со щеки Максима последнюю слезинку своим шарфиком.
— Хорошо. Поможешь мне искать моих потерянных родственников?
— Конечно. По крайней мере, это куда интереснее, чем разбираться со своими, — горько усмехнулся он. — С чего начнем?
Они начали с архивов. Московский ЗАГС, пыльные комнаты с горами папок, уставшие клерки за компьютерами. Максим, с его уральской настойчивостью, брал инициативу на себя, в то время как Валя робко стояла рядом, сжимая в руках листок с выписанными из дневника именами: «Аркадий Полянский», «Анна Полянская (в девичестве Орловская)», «Александр Полянский».
Поиски дали плоды, но горькие. Анна Полянская, урожденная Орловская, умерла десять лет назад. Запись о смерти её мужа, Аркадия, они не нашли — скорее всего, он сгинул в лагерях, и след его затерялся. Судьба их сына, Александра, двоюродного брата Вали, прослеживалась чуть лучше.
— Вот, смотрите, — сказала симпатичная девушка-архивист, показывая на экран. — Александр Аркадьевич Полянский, родился… да, вот. После школы поступил в МГУ, на физфак. Был перспективным студентом, о нем даже в старой базе есть пометка. А дальше… ничего. Ни браков, ни смертей. Как в воду канул.
— Но куда? — прошептала Валя. — Где он теперь?
Единственной зацепкой был старый московский адрес, также найденный в дневнике: квартира родителей Анны, где она так и жила с сыном после ареста мужа.
Дом в одном из центральных московских переулков оказался старым, дореволюционным, с облупившейся лепниной и высокими потолками. Квартира, которую они искали, давно сменила хозяев. Молодая женщина с ребенком на руках, открывшая дверь, лишь пожала плечами: «Купили у агентства, предыдущих владельцев не знаем».
Настроение падало. Молодые люди уже собирались уходить, когда из соседней квартиры вышла пожилая женщина с клюшкой. Она внимательно посмотрела на них.
— Вы к кому, молодёжь?Ищете кого-то? — спросила старушка подозрительно.
Валя, воспользовавшись моментом, шагнула вперед.
— Мы ищем информацию о семье, которая жила здесь давно. Полянская Анна и её сын Александр. Вы не помните их, случайно?
Глаза старушки оживились.
— Полянские? Аньку и Сашку? Как же, помню! Господи, сколько лет прошло… Заходите в квартиру, что на лестнице торчите.
Пожилая женщина впустила их в свою крошечную, заставленную антиквариатом и цветами квартиру, усадила на винтажный диван и принялась рассказывать, попивая чай из блюдечка.
— Беда ихняя, да… Анька Орловская, красавица была, умница. Женихи табунами ходили, а мужа привезла аж с Урала, Аркадием звали. Он тоже человеком хорошим был, но видно, не повезло. Забрали его… и все. Пропал. А она с сыном вернулась сюда, к родителям. Жили трудно, очень трудно. Но Сашка… ох, какой умный мальчик был! Золотая голова! Все у него в руках горело. Но после того, как отца забрали… он изменился. Озлобился на весь мир. Ходил хмурый, как туча. Я как-то его в подъезде встретила, он книжки тащил, тяжелые такие. Говорю: «Саш, дай помогу». А он на меня так посмотрел… «Я, — говорит, — тетя Катя, все сам. И я еще верну все, что у нас отняли. Все. Любыми способами». Так и сказал — «любыми способами». Жутко стало. Я спросила:“сынок, а что отняли-то? Кто, а он не оглядываясь процедил сквозь зубы: жизнь и честь.
Старушка покачала головой, вспоминая.
— Потом Анькины родители умерли, а спустя несколько лет, когда Саша уже окончил университет, квартиру стариков Орловских, Анька и Саша продали. Уехали они куда-то на север, слышала я. Сашка там какой-то бизнес свой начал, связанный с техникой, кажется. А дальше… не знаю. Слухи ходили, что разбогател он очень. Стал большим человеком, влиятельным, но каким путем… — она многозначительно вздохнула. — Злость его не оставила, видно. Жаждал вернуть свое, да так, наверное, и живет с этой злостью внутри. Анну, мать свою он, говорят, до конца в роскоши содержал, но счастья ей это не принесло. Умерла она, бедная, так и не дождавшись внуков… А Сашка Полянский, наверное, сейчас где-то здесь, в Москве. Все они… кто при деньгах, в Москву стремятся. Но найти его… не знаю, не знаю.
Максим и Валя вышли от тети Кати в полном молчании. Вечерняя Москва зажигала огни, и город казался огромным, безразличным и полным тайн.
— Ну что, — наконец- то нарушил тишину Максим. — Поздравляю. Твой двоюродный брат — не несчастный сирота, а «большой человек», возможно, озлобленный и беспринципный олигарх. И мы не знаем, где его искать.
Валя грустно улыбнулась.
— Зато мы знаем, что он жив. И что он, несмотря на всю свою злость, любил мать и заботился о ней. Значит, не все в нем потеряно, значит, в нем есть что-то человеческое.
— «Любыми способами», — мрачно процитировал Максим. — Звучит не очень обнадеживающе.
— А ты разве не хотел «любыми способами» отомстить своей матери? — мягко спросила Валя.
Максим взглянул на девушку и вдруг понял, что она права. Его гнев и боль были той же монетой, что и злость Александра Полянского, только выраженной по-разному.
— Признаться, — сказал он, — после сегодняшнего дня я уже ничего не понимаю. Ни в своих чувствах, ни в твоей семейной саге. Один сплошной клубок обид и боли.
— Но мы его распутаем, — уверенно сказала Валя и снова взяла парня под руку. Ее прикосновение было теплым и твердым. — Мы уже нашли мою тетю. Нашли след брата. Нашли твою маму. Мы справимся. Просто нужно время и немного веры.
Они пошли по вечерней улице, и их фигуры растворялись в сумерках. Двое потерянных людей, нашедших друг друга в самом сердце чужого города, искавших ключи к чужим сердцам, не подозревая, что самый главный ключ — к собственному — уже лежал у них в руках. Им оставалось только найти в себе смелость повернуть его.
Дни сливались в череду безнадежных поисков. Каждый новый след, казавшийся таким многообещающим, заводил в тупик. Александр Полянский, «большой человек», оказался призраком. Его не было в социальных сетях, его строительная фирма, упомянутая в старой статье, давно сменила название и владельца, а может, и вовсе прекратила существование. Офисы, куда они приходили, встречали их вежливыми улыбками секретарш и заверениями, что «господина Полянского здесь не знают».
Валя все чаще молчала. Ее обычно светлое лицо стало бледным и осунувшимся, а в глазах поселилась тяжелая, недетская тоска. Она словно сжималась, стараясь занять как можно меньше места в этом огромном, равнодушном городе.
В один из дней, снова закончившихся бесполезными поисками, молодые люди сидели в маленьком кафе на окраине Москвы, пили остывший кофе. За окном моросил противный осенний дождь.
— Он просто испарился, — прошептала Валя, не глядя на Максима. — Его нет. И тетя Анна умерла, и мой отец умер. И получается, что прощения просить не у кого. Проклятие… оно реальное, Макс. Оно просто не дает мне этого сделать, висит надо мной и душит.
Она сжала руки в кулаки, и её пальцы побелели.
— Я иногда думаю о своих сестрах. О Вере и Наде. Они такие хорошие, умные, добрые. И такие одинокие. У них нет никого и у меня… у меня тоже никого не будет. Я буду ходить по пустой квартире и ждать звонка из дома престарелых, как каждый из совершенно одиноких людей. Это и есть та самая гнилая нить — она оборвется на мне.
Максим смотрел на Валентину, и сердце его сжималось от боли и бессилия. Он видел, как её съедает отчаяние, и не знал, как помочь. Его собственная рана ещё кровоточила, но вид её страданий заставлял отодвинуть свою боль куда-то глубоко.
— Перестань, — сказал он тихо, но твердо. Парень протянул руку через стол и накрыл ее холодные пальцы своей большой, теплой ладонью. — Не говори так. Это все ерунда.
— Какая ерунда? — Валентина подняла глаза, полные слез. — Факты налицо! Все, кого я ищу, либо мертвы, либо недосягаемы! Это не случайность! Это закономерность!
— А я? — вдруг спросил Максим. Его собственный вопрос удивил его. — Я разве случайность? Мы с тобой встретились в поезде. Разве это не чудо? Разве это не знак, что не всё ещё потеряно?
Макс говорил и чувствовал, как что-то теплое и трепетное зарождается у него в груди. Эта хрупкая, печальная девушка с её старым саквояжем и огромным сердцем стала за эти дни дороже всего на свете. Он ловил себя на мысли, что невольно ищет ее взгляд, что ему спокойно, когда она рядом, что он готов биться с ветряными мельницами ради её улыбки.
Валя смотрела на Макса, и слезы понемногу отступали, уступая место растерянности и какой-то робкой надежде.
— Ты… ты ведь уедешь обратно. В Екатеринбург. У тебя там жизнь.
— Жизнь? — он горько усмехнулся. — Работа, друзья, пиво по пятницам? Это можно найти где угодно. А вот такое… — он сжал её пальцы, — такое не каждый день встречается. Я не знаю, что между нами, Валя и мне страшно об этом говорить, чтобы не спугнуть. Но я точно знаю, что твое одиночество — это иллюзия. Пока я тут, ты не одна. Обещаю!
Они смотрели друг на друга через столик, и в воздухе висело невысказанное, большое и хрупкое чувство. Оба боялись сделать шаг, чтобы не разрушить то удивительное доверие, что возникло между ними в дороге.
Чтобы разрядить обстановку, Максим перевел тему.
— Кстати, насчет моей … насчет Марии Громовой. Я все решил!
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка ;)