— Я нашел частную клинику. Небольшую, уютную. Хорошие врачи, сиделка персональная. Я съездил, посмотрел. Деньги, которые я привез… я думал, они мне на месть понадобятся. А оказалось — на лечение. Ирония, да?
— Как она? — спросила Валя, с облегчением ухватившись за другую тему.
— Лучше. Говорит больше, плачет меньше, — Максим вздохнул. — Это трудно, Валя. Сидеть с ней и говорить, каждое слово дается с трудом, но я хочу! Я буду приходить иногда, чтобы просто поговорить, познакомиться с… с ней.
И он ходил. Приезжал в чистую, светлую палату новой клиники, садился у кровати матери и они начинали свои трудные, полные пауз и слез разговоры.
В тот день Мария выглядела особенно уставшей, но более собранной.
— Спасибо тебе за это, сыночек, — сказала она, глядя в окно. — Я знаю, как тебе тяжело. Ты не обязан этого делать.
— Долг — это не то слово, — отозвался Максим. — Мне просто нужно понять.
Мария долго молчала, перебирая край одеяла своими искривленными пальцами.
— Ты похож на него, — вдруг тихо сказала она. — В профиль и взгляд иногда такой же, упрямый.
— На отца? — Максим нахмурился.
— Да. На Виктора. Он был талантливым, жестоким, блестящим режиссером. Как алмаз, и такой же холодный. Я его боготворила, была готова на все ради него. А он… он видел в мне только инструмент. Прекрасный, отточенный инструмент для своего балета. А когда я забеременела… — она замолчала, сглатывая ком в горле. — Он сказал: «Избавляйся. Или я ухожу». А без него я не могла. Я была никем. Простой девочкой из провинции. Он был моим всем. Моим богом и моим проклятием. Какая же я была дура! Дура!
Мария закрыла глаза, и по ее щекам покатились слезы.
— Я родила тебя в страшной тайне, в маленьком роддоме на окраине. Привезла домо́й. Ты был таким крошечным… и так плакал. А Виктор не подходил к тебе ни разу. Он смотрел на тебя, как на проблему. Потом он привел ко мне свою сестру, Ирину. Она не могла иметь детей. Она смотрела на тебя с таким обожанием… И Виктор сказал: «Отдай его сестре. Она будет прекрасной матерью. А ты — прекрасной балериной. У каждого свой дар». И я… я согласилась. Я думала, я умру от боли, но он сказал, что это правильное решение, что искусство требует жертв. А ты… ты был моей жертвой, сынок, самой страшной жертвой.
Она рыдала, а Максим сидел, окаменев. В его душе кипела буря. Ненависть к незнакомому отцу, жалость к матери. И странное, щемящее понимание. Это не было оправданием, но это было объяснением. Она была не монстром, а запуганной, ослепленной любовью девочкой, разменявшей своего ребенка на призрачную любовь тирана.
— Почему ты не забрала меня потом? — спросил он хрипло. — Когда он ушел?
— Потому что я сломалась, Максим! — воскликнула она. — Я упала на сцене. Все кончилось, а он ушел к другой. Сейчас руководит трупой в Милане. Я осталась ни с чем. Только с чувством вины. Как я могла прийти к тебе? Как я могла сказать: «Здравствуй, сынок, я твоя мать, которая от тебя отказалась, а теперь я нищая и больная, возьми меня на поруки»? Я не имела права! Я считала, что лучшая моя жертва тебе — это мое отсутствие и мое молчание.
Максим встал, подошел к окну. Ему нужно было время, чтобы переварить, попытаться простить. Прощение все ещё было где-то далеко, но путь к нему, наконец, начался.
Тем временем Валя, чтобы не сходить с ума от бездействия, отправилась в городскую библиотеку. Она искала любые старые газеты, журналы, где могло бы упоминаться имя Александра Полянского. Это была попытка сделать хоть что-то, чтобы побороть накатывающее отчаяние.
И вот, перелистывая пожелтевшие страницы старого делового еженедельника за начало 2000-х, она наткнулась на рубрику «Новые имена российского бизнеса» и… увидела его.
Фотография была немного размытой, но узнаваемой. Молодой, лет тридцати, с жестким, непроницаемым взглядом и плотно сжатыми губами. Он не улыбался. Под фото была подпись: «Александр Полянский, генеральный директор строительной компании „Северный форт“: „На рынке нет места сантиментам. Выживает сильнейший“».
Статья рассказывала о молодом и перспективном предпринимателе, пришедшем в московский строительный бизнес с севера и с ходу занявшем жесткую, агрессивную позицию. Упоминалось, что он «прошел суровую школу жизни» и «всего добился сам».
Валя сидела, не дыша, вцепившись пальцами в края газеты. Сердце бешено колотилось. Это был он — её двоюродный брат Александр. Девушка посмотрела на дату. Прошло больше двадцати лет. Сейчас Александру Полянскому должно быть уже за пятьдесят.
Валя сфотографировала статью на телефон и, почти не помня себя, выбежала из библиотеки. Ей нужно было срочно найти Максима. Она мчалась по мокрым улицам, и дождь, который еще недавно казался ей слезами всего мира, теперь был просто дождем. Проклятие дало трещину. Они нашли след.
*****
Стеклянная башня делового центра в Сити резала глаза холодным блеском. Валя, зажав в руке распечатку со статьей, чувствовала себя букашкой у подножия этого металлостеклянного исполина. Максим, напротив, выпрямил плечи. После разговоров с матерью и своего, внутреннего отказа от мести в нем что-то переменилось — ушла юношеская угловатость, появилась какая-то взрослая, твердая основа.
— Готова? — спросил он, глядя на бледное лицо девушки.
— Нет, — честно ответила Валя. — Но идти надо.
Их встретила в приемной высокая, поджарая женщина в строгом костюме цвета антрацита, с безупречной стрижкой и взглядом, способным заморозить лаву. Табличка на её столе гласила: «Елена Валерьевна, исполнительный директор».
— Чем могу помочь? — голос исполнительного директора был ровным и вежливым, но в нем не было ни капли тепла.
Валя, запинаясь, начала объяснять: они ищут Александра Аркадьевича Полянского, это семейное дело, очень важное…
— Александр Аркадьевич крайне занят, — парировала Елена Валерьевна, даже не взглянув на ежедневник. — Он не принимает без предварительной договоренности. Оставьте ваши контакты и суть вопроса, я передам.
— Дело в том, что вопрос очень личный, — вмешался Максим, шагнув вперед. — Мы приехали из другого города. Это касается семьи Александра Аркадьевича.
Женщина оценила его взглядом с головы до ног, задержалась на его простой недорогой куртке, и в ее глазах мелькнуло легкое презрение.
— Повторяю, без предварительной…
В этот момент дверь в глубь приемной распахнулась. Из нее вышел он. Не тот молодой человек с газетной фотографии, а его отчеканенная временем и властью версия. Ему было за пятьдесят, но он выглядел подтянутым и невероятно уверенным в себе. Дорогой, идеально сидящий костюм, седина у висков, тронувшая темные волосы, и холодные, пронзительные глаза, которые мгновенно все оценили и все поняли.
— Елена, в чем дело? — голос Александра был низким, властным, безразличным.
— Александр Аркадьевич, эти молодые люди настаивают на встрече с Вами по личному вопросу, — доложила женщина, и в еЁ интонации появились подобострастные нотки.
Мужчина повернул голову к Вале и Максиму. Его взгляд скользнул по ним, не выразив ни малейшего интереса.
— Я не занимаюсь личными вопросами в рабочее время.
— Мы… мы из семьи, — выдохнула Валя, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Мой отец… Владимир Полянский. Ваш дядя.
Имя, произнесенное вслух, подействовало как удар тока. Александр Аркадьевич замер. Его холодная маска на мгновение дрогнула, обнажив что-то дикое, болезненное и старое. Он медленно, очень медленно повернулся к ним всем корпусом.
— Что? — это было не вопросительное «что», а скорее низкое, угрожающее ворчание.
— Я нашла дневник отца, — поспешно добавила Валя, чувствуя, что вот-вот потеряет нить. — Он… он каялся в том, что случилось тогда с наследством… с Вашим отцом…
Наступила мертвая тишина. Елена Валерьевна замерла, понимая, что стала свидетелем чего-то выходящего далеко за рамки еЁ компетенции.
Александр Полянский молча, изучающе смотрел на Валю. Казалось, он просверливает её взглядом насквозь, пытаясь разглядеть в ней черты того, кого ненавидел всю жизнь.
— Пройдемте, — резко бросил он и, не оглядываясь, направился обратно в свой кабинет.
Кабинет был огромным, с панорамным видом на Москву. Все здесь говорило о деньгах, власти и полном контроле. Ни одной лишней детали, ничего личного. Как будто человек жил здесь только своей работой.
Он не предложил им сесть. Сам же обошёл свой монолитный письменный стол и уставился на них.
— Ну? — его голос снова стал ледяным. — Вы сказали что-то про дневник и покаяние. У меня мало времени. Говорите быстро.
Валя, дрожащими руками, открыла свой саквояж. Она достала оттуда старую шкатулку и несколько небольших картин в дорогих, но потускневших рамах.
— Я… я привезла это. То, что должно было принадлежать Вашей семье. Драгоценности моей бабушки… её картины. Я хочу вернуть Вам вашу долю. И… и попросить прощения. От имени моего отца. Он очень сожалел…
Александр Полянский не шевельнулся. Он смотрел на разложенные на столе сокровища с таким выражением, словно это были не бриллианты и акварели, а куски гниющего мяса.
— Сожалел? — он тихо рассмеялся, и этот звук был страшнее крика. — Он сожалел? А мой отец сожалел, когда умирал в тюрьме от пневмонии в бараке на сорокоградусном морозе? Моя мать сожалела, когда мыла полы в подъездах, чтобы меня накормить? Она сожалела, когда каждый день плакала от унижения и бессилия?
Он внезапно ударил кулаком по столу. Валя вздрогнула. Максим инстинктивно шагнул вперед, прикрывая ее собой.
— Ваш отец был вруном и подлецом! — прошипел Александр. — Он украл у своего родного брата не только деньги и картины! Он украл у него жизнь! Честь! Будущее! И Вы приезжаете ко мне сюда, с этими… побрякушками… и говорите о прощении?
— Он искренне раскаивался, — заплакала Валя. — Он всю жизнь мучился!
— Мало! — отрезал Полянский. — Его мучения — это ничто по сравнению с тем, что пережила моя семья! И знаете, что сказала моя мать, когда узнала о его «раскаянии»? Она сказала, что его род проклят и что он оборвется, как гнилая нить. И она не сняла этого проклятия. До самого конца. И я не сниму его! Я всего добился сам. Несмотря на вашего отца. Несмотря на это предательство. Я построил всё это, — он широким жестом обвел кабинет, — своими руками. Без ваших драгоценностей!
— Проклят род? Но ведь мы с Вами из одного рода и у Вас, тоже, нет детей, Саша, как и у моих сестер! — не выдержала Валентина.
Полянский с отвращением оттолкнул от себя шкатулку.
— Заберите это. Это кровь моего отца. Мне оно не нужно. А Ваш и сожаления, извинения… — он посмотрел на Валю с леденящим душу презрением, — всему этому цены нет. Оно ничего не стоит. Уходите и никогда не возвращайтесь. Я стер Вашего отца и всю его семью из своей жизни и Вам советую поступить так же.
Валя стояла, уничтоженная. Все её надежды, вера в исправление ошибок прошлого разбились вдребезги о каменную стену ненависти брата.
Максим, не говоря ни слова, аккуратно собрал вещи обратно в саквояж. Он взял Валю за локоть. Девушка была похожая на пустой футляр, безвольно позволила себя вести.
— Вы ошибаетесь, — тихо, но четко сказал Максим, уже в дверях. — Она приехала с миром, чтобы разорвать этот круг. Вы же сами его затягиваете.
Александр Полянский отвернулся к окну, к своей прекрасной, холодной Москве.
— Круг уже разорван. С той стороны. Ваша сторона мне не интересна. Елена, проводите гостей.
Они вышли на улицу под безучастным взглядом исполнительного директора. Мокрый снег крупными хлопьями падал со свинцового неба. Валя молча плакала, не обращая внимания на прохожих.
Максим обнял ее за плечи и прижал к себе. Ей некуда было больше идти и ему тоже. Их миссии, такие ясные и понятные в начале пути, привели их к жестокому тупику. Один нашел мать, но не нашел прощения. Другая нашла родню, но нашла лишь новую порцию ненависти и подтверждение старого проклятия.
Парень и девушка стояли посреди безумного города, два одиноких человека, потерявших последнюю ниточку, связывающую их с прошлым. И только их тепло, которое они чувствовали друг в друге, было единственным живым и реальным в этом мире из стекла, стали и ледяных сердец. Валя еще не знала, но у Максима уже появились мысли о том, как поступить с потрепанным саквояжем, в котором лежали драгоценности бабушки…
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка ;)