Субботний ужин на веранде загородного дома Ирины Петровны и Андрея Викторовича всегда был событием. Не просто приём пищи, а ритуал, священнодействие, где каждый жест и каждое слово имели свой вес. Накрахмаленная скатерть, фамильное серебро, тяжёлые бокалы, в которых рубиновым светом играло французское вино, – всё говорило о статусе, о незыблемом порядке вещей, который Ирина Петровна выстраивала годами с упорством и педантичностью полководца.
В этот июньский вечер воздух был пропитан ароматами цветущих пионов и садового жасмина…, а заходящее солнце золотило верхушки вековых сосен, окружавших их идеально ухоженный участок. За столом сидели трое: сама Ирина, женщина пятидесяти двух лет с безупречной осанкой и властным взглядом; её муж Андрей, солидный мужчина с мягкими чертами лица, давно привыкший к роли ведомого; и их дочь, двадцатичетырёхлетняя Катя.
– Катюша, милая, передай, пожалуйста, салат, – голос Ирины Петровны звучал как всегда ровно и мелодично, но Катя уловила в нём едва заметные стальные нотки. Она знала: это затишье перед бурей. Весь ужин мать была неестественно любезна, а отец, наоборот, молчалив и то и дело бросал на неё виноватые взгляды.
Катя подвинула тяжёлую хрустальную салатницу. Она только что с отличием закончила экономический факультет престижного вуза, и родители гордились ею. По крайней мере, так они говорили. Но в последнее время их гордость стала приобретать странные формы. Они всё чаще заговаривали о «правильной партии», о «достойном круге общения», и эти разговоры вызывали у Кати глухое раздражение.
– Папа сегодня встречался с Виктором Семёновичем, – как бы невзначай начала Ирина. – Помнишь, Катенька, мы были у них на юбилее? У них ещё такой дом красивый, в итальянском стиле.
Катя кивнула, мысленно готовясь к худшему. Виктор Семёнович был деловым партнёром отца, человеком их круга – богатым, влиятельным и скучным до зевоты.
– Так вот, – продолжила мать, изящно подцепив вилкой листик рукколы. – У них же сын, Кирилл. Он только что вернулся из Лондона, заканчивал там магистратуру. Очень перспективный молодой человек. Умный, воспитанный, из хорошей семьи. Виктор Семёнович очень лестно о тебе отзывался. Говорит, такая девушка, как ты, – находка.
Катя молча положила вилку на тарелку. Аппетит пропал. Она посмотрела на отца, но тот старательно изучал узор на своей тарелке. Предатель.
– И что? – холодно спросила она.
Ирина Петровна сделала удивлённое лицо, хотя в её серых глазах плясали торжествующие огоньки.
– Как «что», милая? Мы подумали, что вам непременно нужно познакомиться. Это же прекрасная возможность! У вас столько общего: образование, интересы, круг… Мы договорились, что в следующие выходные вы все вместе поужинаете у нас. Кирилл очень хочет с тобой познакомиться.
Слова «мы подумали», «мы договорились» прозвучали как приговор. Её не спросили. Её поставили перед фактом. Внутри Кати что-то оборвалось. Та тонкая нить терпения, которая так долго натягивалась, лопнула с оглушительным звоном, который, казалось, слышала только она одна.
– Нет, – сказала она тихо, но твёрдо.
Ирина Петровны замерла с бокалом в руке.
– Что «нет»?
– Я ни с кем не буду знакомиться. Особенно по вашей договорённости. Я не вещь на ярмарке невест, которую вы сватаете сыну своего партнёра.
На веранде повисла звенящая тишина. На веранде повисла звенящая тишина. Даже сверчки, кажется, умолкли.
Андрей Викторович наконец поднял глаза от тарелки и испуганно посмотрел то на жену, то на дочь.
– Катерина! – в голосе Ирины зазвенел металл. – Ты в своём уме? Что за тон? Мы желаем тебе только добра! Мы хотим, чтобы твоё будущее было обеспеченным, чтобы рядом с тобой был надёжный, достойный человек!
– Достойный – это значит с тугим кошельком и с домом в итальянском стиле? – Катя почувствовала, как её захлёстывает волна гнева. – А моё мнение кого-то интересует? Может, я не хочу замуж за перспективного мальчика из Лондона! Может, я вообще замуж не хочу!
– Не говори глупостей! – отрезала мать. – Ты ещё молодая, не понимаешь жизни. Семья – это не только чувства, это ещё и социальный статус, стабильность. Мы с отцом всю жизнь работали, чтобы у тебя всё это было! Чтобы тебе не пришлось, как нам в молодости, считать копейки! А ты… Ты ведёшь себя как неблагодарная девчонка!
– Неблагодарная? – Катя вскочила из-за стола. Стул с грохотом отодвинулся. – Да я всю жизнь делаю только то, что вы хотите! Училась там, где вы сказали. Дружила с теми, кого вы одобряли. Я задыхаюсь, мама! Вы понимаете это? Я просто за-ды-ха-юсь!
– Перестань устраивать истерику! – повысила голос Ирина. – Сядь за стол! Мы не закончили разговор.
– А я закончила! – выкрикнула Катя. – Никакого ужина с Кириллом не будет!
Она развернулась и быстрыми шагами пошла в дом, чувствуя, как по щекам текут злые, горячие слёзы. Она слышала, как отец нерешительно позвал её: «Катюш…», но властный голос матери оборвал его: «Не трогай её, Андрей. Пусть остынет. Ничего, к выходным придёт в себя. Куда она денется».
«Куда она денется». Эта фраза стала последней каплей. Стоя посреди своей комнаты, обставленной дорогой мебелью в пастельных тонах, Катя вдруг поняла, что этот дом – не её крепость, а золотая клетка. И если она сейчас не вырвется, то уже не вырвется никогда.
В голове мелькнула спасительная мысль, безумная и простая. Бабушка. Баба Аня. Малиновка. Далёкая деревня в другой области, где прошло её раннее детство. Место, пахнущее парным молоком, сеном и свободой.
Не раздумывая ни секунды, Катя схватила с вешалки рюкзак, сгребла в него первые попавшиеся вещи – джинсы, пару футболок, кеды. Сунула в карман паспорт и кошелёк. Ключи от своей городской квартиры, подаренной родителями на восемнадцатилетие, она бросила на туалетный столик. Всё. Она уходит налегке.
Она выскользнула из дома через чёрный ход, как воришка. Обогнула идеальный газон, прокралась мимо гаража, где стояла её машина – ещё один родительский подарок, ещё одна золотая цепь. Ноги сами несли её к калитке, на дорогу, в прохладную июньскую ночь.
Она добежала до автобусной остановки на шоссе и только там позволила себе обернуться. В ярко освещённых окнах веранды виднелись силуэты родителей. Они продолжали свой ужин, уверенные, что всё под контролем. Что дочь поплачет и смирится.
Но Катя уже не плакала. В груди разгоралось упрямое, пьянящее чувство свободы. Она не знала, что ждёт её впереди, но точно знала одно: она больше никогда не позволит решать за себя. Прямо сейчас она едет к бабушке. На всё лето. А может, и на всю жизнь.
***
Дорога до Малиновки оказалась длиннее и утомительнее, чем Катя помнила. Сначала ночной автобус до областного центра, потом несколько часов ожидания на пыльном автовокзале, и, наконец, старенький, дребезжащий ПАЗик, который тащился по разбитой дороге, останавливаясь в каждой деревне.
Пассажиры – в основном пожилые женщины с корзинками и рассадой, несколько хмурых мужиков – с любопытством поглядывали на городскую девушку в модных джинсах и с дорогим рюкзаком. Катя старалась не встречаться с ними взглядом, уткнувшись в окно.
За окном проплывали поля, перелески, заброшенные фермы. Воздух, вливавшийся в открытую форточку, был густым, настоянным на травах и пыли. Он пьянил и кружил голову. Здесь всё было другим: и небо, и земля, и люди.
Когда автобус, чихнув на прощание сизым дымом, высадил её на повороте с табличкой «Малиновка», Катя на мгновение растерялась. Деревня, утопающая в зелени садов, казалась меньше и проще, чем в её детских воспоминаниях. Но стоило ей вдохнуть знакомый с детства запах дыма из печных труб и цветущей липы, как сердце забилось радостно и гулко. Она дома.
Дом бабушки стоял на самом краю деревни, у реки. Крепкий, бревенчатый, с резными наличниками и застеклённой верандой, заросшей диким виноградом. Катя толкнула незапертую калитку и вошла во двор. Тишина. Только куры лениво копошились в пыли под кустом смородины да лениво мяукнул, потягиваясь на крыльце, огромный рыжий кот.
– Ба! Ты дома? – крикнула Катя.
Дверь на веранду со скрипом отворилась, и на пороге показалась Анна Ивановна. Высокая, сухопарая, с прямой, как струна, спиной. Её лицо, покрытое сеткой морщин, было строгим, но в глубине выцветших голубых глаз таились смешинки.
– Катерина? Ты ли это? – голос у бабушки был низкий, с лёгкой хрипотцой. – Какими судьбами? Не иначе, с неба свалилась.
– С автобуса, ба, – улыбнулась Катя и шагнула вперёд, обнимая худые, но крепкие плечи. От бабушки пахло травами, хлебом и чем-то ещё, неуловимо родным.
– Идём в дом, чего на пороге стоять, – проворчала Анна Ивановна, но Катя видела, как потеплел её взгляд. – Рассказывай, что стряслось. Просто так такие фифы, как ты, из столицы в нашу глушь не сбегают. С женихом поссорилась?
– Хуже, ба. Мне его родители нашли, – усмехнулась Катя.
Они сели за большой деревянный стол в кухне. Бабушка налила в гранёные стаканы холодного кваса из погреба, нарезала свежего хлеба, поставила тарелку с зелёным луком и крутыми яйцами.
Катя, не утаивая, рассказала всё: про ужин, про «перспективного» Кирилла, про ультиматум матери. Анна Ивановна слушала молча, только суровее сдвигались её седые брови.
– Ишь ты, царица какая, – проговорила она, когда Катя закончила. – Дочерью торгует, как на базаре. Ну, Ирка твоя всегда с гонором была. Вся в свою мать, свекровь мою. Та тоже считала, что миром деньги правят.
Она помолчала, постукивая пальцами по столу.
– И что теперь делать думаешь?
– Побуду у тебя, ладно? – попросила Катя. – Хотя бы лето. Я помогать буду, честно. Я всё умею. Ну, почти всё.
Бабушка хмыкнула.
– Умеешь она… Корову доить умеешь? А сено ворошить? Ладно, живи, раз приехала. Места хватит. Только уговор: работать будешь наравне со мной. У меня тут не курорт.
– Я согласна, – без раздумий ответила Катя.
Так началась её новая жизнь. Первые дни были самыми трудными. Тело, непривычное к физическому труду, болело от всего: от прополки бесконечных грядок с морковкой и свеклой, от таскания вёдер с водой из колодца, от стирки в корыте на улице. Но было в этой усталости что-то правильное, настоящее.
Катя училась вставать с первыми петухами, пить парное молоко, ещё пахнущее коровой, отличать съедобные травы от сорняков. Она с удивлением обнаружила, что мир не вертится вокруг модных бутиков и дорогих ресторанов. Что есть другой мир, где всё подчинено вечному круговороту природы: восходам и закатам, дождям и засухе, рождению и увяданию.
Вечерами, после ужина, они с бабушкой сидели на крыльце. Рыжий кот Мурзик устраивался у них в ногах. Анна Ивановна рассказывала о своей жизни, о деде, о соседях. Её рассказы были простыми, но мудрыми. Она учила Катю не словами, а своим примером: никогда не жаловаться, делать свою работу честно и всегда надеяться на лучшее.
– Главное, внучка, не то, что на тебе надето или сколько денег в кошельке, – говорила она, глядя на звёзды. – Главное – что у тебя вот тут, – она прижимала сухую руку к своей груди. – Чтобы душа на месте была. А остальное всё приложится.
Родители звонили. Сначала каждый день. Мать кричала в трубку, требовала немедленно вернуться, обвиняла в эгоизме и неблагодарности. Отец растерянно уговаривал. Катя научилась отвечать спокойно и коротко: «У меня всё хорошо. Я у бабушки. Не волнуйтесь». Потом она просто перестала брать трубку, когда видела их номер. Она знала, что должна выстоять, иначе они снова её сломают.
И вот однажды, недели через две после приезда, когда Катя, увешанная вёдрами, шла по воду, на просёлочной дороге её нагнал старенький мотоцикл с коляской. За рулём сидел молодой парень в выгоревшей футболке и рабочих штанах. Он заглушил мотор и снял шлем.
У него были светло-русые, выгоревшие на солнце волосы, обветренное лицо и поразительно синие глаза. Он смотрел на неё с весёлым любопытством.
– Помощь нужна, красавица? – спросил он, и его голос оказался неожиданно низким и приятным. – Вёдра-то, поди, тяжёлые.
Катя смутилась.
– Спасибо, я сама.
– Да ладно тебе, – он спрыгнул с мотоцикла. – Я Сергей. Сосед ваш новый. Дом Козловых купил.
Он легко подхватил оба ведра, и Катя заметила, какими сильными были его руки, покрытые ровным загаром.
– А я Катя. Внучка Анны Ивановны.
– Наслышан, – усмехнулся он. – Вся деревня гудит: столичная штучка к бабке сбежала. Говорят, от жениха-миллионера.
Катя покраснела.
– Глупости говорят.
– А я так и подумал, – кивнул он серьёзно, но в синих глазах плясали смешинки. – Миллионеры – они скучные. Пойдём, провожу.
Он шёл рядом, неся вёдра так, будто они ничего не весили, и что-то рассказывал о своём хозяйстве: о корове Марте, о поросятах, о планах построить новую баню. Катя слушала его и чувствовала, как уходит напряжение, как на душе становится легко и спокойно.
От него пахло солнцем, свежим сеном и ещё чем-то терпким, мужским. И в этом запахе, в его спокойном голосе, в его уверенных движениях было столько надёжности, столько настоящей, непоказной силы, что у Кати впервые за долгое время забилось сердце. Не от страха или гнева, а от предчувствия чего-то нового и очень важного.
***
Знакомство с Сергеем перевернуло Катину жизнь в Малиновке. Дни наполнились новым смыслом. Он появлялся как бы невзначай: то приносил бидон парного молока, то помогал бабушке починить прохудившуюся крышу сарая, то просто заезжал на своём мотоцикле, чтобы позвать Катю на речку.
С ним было легко. Он не пытался произвести впечатление, не говорил о деньгах или карьере. Его мир был простым и понятным: земля, хозяйство, работа от зари до зари. Но за этой простотой Катя видела глубокий ум, природную смекалку и невероятное трудолюбие.
Он с гордостью показывал ей свои владения: большой, хоть и старый, дом, который он потихоньку приводил в порядок, просторный хлев, где мычала его красавица-корова Марта, огород, который мог бы поспорить с бабушкиным по ухоженности.
– Родители в городе живут, – рассказывал он однажды, когда они сидели на берегу реки, а солнце садилось за лес. – Отец на заводе всю жизнь, мать – учительница. Они хотели, чтобы я тоже в город, в институт. Я и поступил на инженера. Год отучился и понял – не моё. Душно мне там, в городе. А здесь… Здесь я дышу.
Он зачерпнул пригоршню воды и плеснул себе в лицо.
– Родители сначала обижались. «Деревенщина, в навозе копаться будешь!» А я не обижаюсь. У каждого свой путь. Мне нравится видеть, как из маленького семечка вырастает овощ. Нравится, когда корова телится. В этом жизнь, понимаешь? Настоящая.
Катя смотрела на его профиль, на капли воды, блестевшие на его загорелой коже, и понимала. Она сама только сейчас начала это чувствовать.
Их отношения развивались медленно, неторопливо, как летний день. Без громких слов и обещаний. Их языком стали взгляды, случайные прикосновения, совместная работа. Катя научилась доить корову – Сергей терпеливо показывал ей, как правильно держать вымя, и смеялся, когда тёплая струйка молока попадала ей в лицо. Вместе они пололи его картофельное поле, и он рассказывал ей, как отличить хороший сорт от плохого.
– Вот эта, «Синеглазка», – он показывал на куст с сиреневыми цветами, – она разваристая, для пюре лучше не придумаешь. А эта, «Ред Скарлетт», – для жарки хороша, не разваливается. Бабуля твоя, поди, всё это знает получше меня.
И правда, Анна Ивановна, казалось, знала всё на свете. Как по приметам погоду предсказывать, как травами лечить, как тесто ставить, чтобы пышным было. Она с одобрением наблюдала за Катей и Сергеем, но в их отношения не вмешивалась. Только однажды вечером сказала:
– Серёга – парень надёжный. Не золото, а кремень. Такого если полюбишь, то на всю жизнь. За ним как за каменной стеной будешь. Только смотри, Катерина, не играй с ним. Душа у него простая, открытая. Обманешь – не прощу.
– Я не играю, ба, – тихо ответила Катя, чувствуя, как заливает краска щёки.
Она и вправду не играла. Она впервые в жизни чувствовала себя не объектом родительских амбиций, а просто женщиной. Любимой. Желанной.
Первый поцелуй случился на сеновале, куда они забрались, спасаясь от внезапного летнего ливня. Пахло сухой травой и озоном. Крупные капли барабанили по крыше. Сергей просто притянул её к себе и поцеловал. И в этом поцелуе не было ни капли городской суеты и фальши. В нём была нежность, страсть и обещание чего-то большого и настоящего.
Но идиллия не могла длиться вечно. Однажды во двор к бабушке, поднимая клубы пыли, въехал блестящий чёрный внедорожник. Катино сердце ухнуло. Она узнала машину отца.
Из машины вышли родители. Ирина Петровна была в светлом брючном костюме и туфлях на каблуках, совершенно неуместных на деревенском дворе. Она брезгливо огляделась, словно боялась испачкаться. Отец выглядел уставшим и подавленным.
– Здравствуй, мама, – холодно поздоровалась Ирина с вышедшей на крыльцо Анной Ивановной. – Мы за дочерью.
– А она что, в плену у меня? – хмыкнула бабушка. – Захочет – поедет.
– Катерина, – властно позвала мать. – Собирайся. Мы едем домой.
Катя вышла из-за угла дома. Она была в простом ситцевом платье, босиком, с растрепавшимися волосами. На её руках были пятна от ягод – она перебирала смородину. Она выглядела… счастливой. И это, кажется, взбесило Ирину больше всего.
– Во что ты превратилась? – с ужасом прошептала она. – На кого ты стала похожа? На доярку? Немедленно иди в дом, переоденься. Хватит этого цирка!
– Это не цирк, мама. Это моя жизнь, – спокойно ответила Катя.
– Жизнь? В этой дыре? В нищете? С этим… – она запнулась, как раз в этот момент со стороны огорода к ним подошёл Сергей. Он услышал шум машины и пришёл узнать, в чём дело.
На нём были его обычные рабочие штаны, испачканные землёй, и старая футболка. Он вытирал руки ветошью.
Ирина Петровна окинула его таким презрительным взглядом, будто перед ней было нечто нечистое.
– Так вот оно что, – протянула она с ядовитой усмешкой. – Нашла себе жениха под стать. Тракториста. Я всё поняла. Катенька, это твой бунт? Решила нам отомстить? Очень умно, ничего не скажешь.
– Ирина, перестань, – вмешался отец.
– Не вмешивайся, Андрей! – отрезала она. – Я разговариваю с дочерью. Катя, я даю тебе пять минут на сборы. Если ты сейчас же не сядешь в машину, можешь забыть, что у тебя есть родители.
Ты не получишь от нас ни копейки. Забудь про нашу помощь, про машину, про поддержку. Будешь жить здесь, в навозе, со своим… ухажёром. Это твой выбор.
Сергей, до этого молчавший, шагнул вперёд. Он посмотрел не на Ирину, а прямо в глаза Кате. Его синие глаза были серьёзны и спокойны.
– Катя, решай сама, – сказал он тихо. – Я любой твой выбор приму.
И в этот момент Катя поняла всё. Она посмотрела на своих красивых, ухоженных, богатых родителей, от которых веяло холодом и ультиматумами. И на этого простого парня в испачканных штанах, который давал ей главное – свободу выбора. И сам выбор перестал быть мучительным. Он был единственно верным.
– Я остаюсь, – сказала она твёрдо, глядя прямо на мать. – Я остаюсь здесь. С Сергеем. И с бабушкой.
– Что?! – лицо Ирины исказилось от ярости. – Ты пожалеешь об этом! Ты ещё приползёшь к нам на коленях, но будет поздно!
– Не приползу, – покачала головой Катя.
– Ах так! – взвизгнула Ирина. – Ну и оставайся! Живи как знаешь! Посмотрим, на сколько тебя хватит! Андрей, в машину!
Отец бросил на Катю отчаянный, полный мольбы взгляд, но покорно поплёлся за женой. Внедорожник развернулся так резко, что из-под колёс полетели комья земли, едва не обдав стоявшую на крыльце Анну Ивановну.
Машина скрылась за поворотом. В наступившей тишине было слышно, как жужжит пчела над кустом жасмина.
Катя стояла, не шевелясь. Она чувствовала, как дрожат колени, но одновременно в душе нарастало странное чувство облегчения. Мосты были сожжены. Обратной дороги нет.
Сергей подошёл и осторожно взял её за руку. Его ладонь была тёплой и шершавой.
– Всё будет хорошо, – сказал он. – Прорвёмся.
Катя подняла на него глаза, полные слёз, и улыбнулась. Она знала, что будет трудно. Знала, что впереди их ждёт много испытаний. Но сейчас, держась за его руку, она была уверена: они со всем справятся. Вместе.