Елена вставила ключ в замок, повернула — и как всегда, он заел. Старый механизм на третий раз нехотя щёлкнул, впуская её и семилетнего Артема в полутемный коридор.
— Раздевайся, зайчик. Сейчас поставим чайник, и сразу в душ, ладно? — сказала она, включая свет.
Артем кивнул и молча принялся расстегивать куртку. Он почти не говорил по дороге домой — уставший, задумчивый. Такое с ним случалось, когда в школе кто-то дразнил. Или... когда Елена с Игорем ссорились.
А ссор у них в последнее время хватало. Вернее, не ссор — "разговоров". Сдержанных, напряженных. Словно Игорь пытался удержать дверь, которую кто-то изнутри хотел распахнуть.
Они были вместе почти год. Он — инженер в проектном бюро, молчаливый, надёжный, старше её на шесть лет. Сначала она не верила, что такой мужчина вообще может заинтересоваться женщиной с ребёнком. Но он не просто заинтересовался — он вошёл в их жизнь легко, спокойно, как будто всегда был там.
Только вот... мать его она так и не встретила.
Лариса Дмитриевна. Имя, которое звучало в их разговоре с той самой интонацией, как будто речь шла о каком-то особом учреждении — строгом, непредсказуемом, которому лучше не попадаться под руку.
— Она не любит сюрпризов, пойми. Всё должно быть правильно, по порядку. Сначала мы. Потом — знакомство. Я просто прошу немного подождать.
И Елена ждала. Тихо, терпеливо. Хотя иногда замечала, как Артем вдруг напрягается, когда они заходят в подъезд — словно что-то чувствует.
Однажды вечером, пока Игорь задерживался на работе, она спустилась в магазин за молоком. Возвращалась с пакетом в одной руке, сумкой в другой — и почти столкнулась в подъезде с женщиной.
Высокая, сухая, ухоженная. Платок — как будто только из химчистки. Глаза — леденящие. Взгляд скользнул по ней, по пакету, по её лицу...
— В гости к кому-то? — спросила женщина.
— Нет... я здесь живу.
— Живёте? — брови приподнялись. — Ну-ну.
Она ушла, не попрощавшись.
Позже Елена рассказала Игорю. Он побледнел.
— Это мама...
После этого все стало меняться. Он приходил реже. Смотрел на телефон, прежде чем поцеловать её. И почти перестал ночевать у неё.
Однажды утром, когда она убирала вещи в кладовке, нашла под дверью белый конверт без подписи. Внутри — фотография. Она и Игорь, сидят на скамейке в парке, держатся за руки. И записка:
"Некоторые связи не одобряются семьёй. Ради ребёнка лучше прекратить."
Пальцы Елены задрожали. На секунду захотелось просто сжечь это фото, выбросить, забыть. Но она положила его обратно в конверт. Достав из ящика папку с документами, сунула его туда, рядом со свидетельством о рождении Артема.
Позже, уже вечером, она спросила напрямую:
— Ты говорил, она не знает обо мне. Но она нас фотографирует. Угрожает. Знает, где я живу. Что дальше?
Игорь молчал. Потом прошептал:
— Я сам не знаю, как с ней говорить. Она… страшная, когда злится. Я думал, справлюсь. Но, Лена, она не отступит. Ты должна понять — если мама решит, что ты мне не пара...
Елена встала. Медленно, молча. Артем рисовал в углу, притворяясь занятым, но она знала — он слышит всё.
— Так ты не уверен?
— Я просто...
— Если ты боишься её больше, чем любишь меня — просто скажи.
Он не сказал. Он ушёл.
А на следующий день Елена случайно услышала у почтовых ящиков, как кто-то произнес фразу, от которой у неё пошёл холод по спине:
— Эта из двадцать шестой — разведенка. С прицепом. Уже второго мужика в дом тащит. У неё на лбу всё написано.
Она повернулась — и встретилась взглядом с той самой женщиной в платке.
Та не моргнула.
— Ты не войдешь в нашу семью, пока я жива. — произнесла она, как приговор.
***
Утром Елена обнаружила, что Артем снова заикается. Он не делал этого уже полтора года — после работы с логопедом, арт-терапии и всех их усилий.
А тут — на ровном месте.
— Ма-ма... я м-можно... в шко-школу не пойду? — попросил он, глядя в пол.
— Почему, зайка?
— П-просто... ж-живот.
Он соврал. И она знала — соврал. Но кивнула. Оставила дома. Приготовила бульон. А когда вернулась на кухню, увидела, как он сидит на полу и режет что-то ножницами.
— Что ты там, малыш?
— Фото. Это плохое. Надо выкинуть.
Он разрезал их фотографию с Игорем — ту самую, из парка. Она даже не поняла, когда он нашел конверт. Просто тихо подошла, села рядом и обняла.
— Никто тебя не тронет. Никто, слышишь?
Вечером Игорь написал:
«Можно прийти?»
Елена не ответила. Она устала. Устала от его нерешительности, от своей осторожности, от чужой ненависти, которая жила где-то недалеко.
Через час раздался звонок. Она подумала — Игорь, но это была соседка с третьего этажа, Марина Петровна.
— Елена, простите, что вмешиваюсь... Но вы знаете, что Лариса Дмитриевна — ваша… свекровь, если можно так сказать — уже два дня ходит по подъезду и собирает подписи на жалобу?
— На кого?
— На вас. Мол, шум, аморальный образ жизни, и сын у вас якобы неблагополучный, мешает другим детям...
— Что?!
— Простите, я подумала, вы должны знать. Я, конечно, не подписала. Но двое уже поставили подписи. Одна — её подруга, вторая — ваша соседка сверху. Та самая, что всегда орет на кота.
У Елены перед глазами поплыла темнота. Не из-за злости — от бессилия.
Она снова вспомнила, как Игорь говорил:
"Мама просто боится за меня. Ей нужно время."
Нет, подумала она, ей нужно не время. Ей нужно управление. Контроль. Чтобы всё было по её правилам. Чтобы сын был в стеклянной банке. И жена — выбранная ею.
Она написала Игорю.
«Завтра приеду надо поговорить.»
Он не ответил. Ни через час. Ни через два. Ни на следующий день.
Она собрала два чемодана. Позвонила Лизе, своей однокурснице, которая давно звала её в Кострому, на новую учительскую ставку. Сказала, что согласна. Что приедет хотя бы на время.
Когда они с Артемом стояли на вокзале, он держал её за руку и всё время оглядывался.
— Папа не придёт?
Она не поправила. Не сказала, что Игорь ему не папа. Просто крепче сжала ладонь.
Поезд тронулся. И только через полчаса, когда Артем задремал у неё на плече, зазвонил телефон.
Игорь.
Она смотрела на экран, но не ответила. В голове было пусто.
***
На третий день в Костроме, пока Артем играл с котом Лизы в комнате, Елена открыла ноутбук. На экране — два непрочитанных письма от Игоря. Одно — короткое:
«Прости. Я испугался. Но теперь всё иначе.»
Второе — длинное. В нём он объяснял всё: что снял квартиру, переехал, что мать не знает его новый адрес. Что больше не может быть между двух огней. Что подал заявление — настоящее, в ЗАГС. На пятнадцатое февраля. Что хочет, чтобы она вернулась.
Елена не ответила. Не потому что не хотела. Потому что не верила. Слишком много слов было. Слишком мало действий.
На следующий день, когда они с Артемом выходили из кафе, где пили какао с зефирками, к ним подошёл человек в длинном сером пальто.
— Вы Елена?
— Да?
— У меня для вас...
Он протянул коробку. Бумажная упаковка, скромная надпись: «Пекарня Сластёна». Внутри — маленький торт, украшенный мастикой. Фигурки: он, она, мальчик. И кольца.
И записка.
"Если ты всё ещё сомневаешься — я приеду сам."
Елена медленно опустилась на скамейку. Артем посмотрел в коробку.
— Это мы?
— Похоже на то.
Через день он приехал. Без звонка, без предупреждения. Просто постучал в дверь Лизиной квартиры. Увидев его, Артем побежал в коридор, обнял. Елена стояла сзади, держась за дверной косяк, как за якорь.
— Я съехал от мамы. Собрал вещи, оставил ключ. Теперь всё — только ты и Артем. Если ты примешь меня обратно.
— Ты сказал ей?
Он кивнул.
— Сказал.
— И как она это восприняла?
Он опустил взгляд.
— Сказала, что вычеркнет меня из завещания. Что я ей больше не сын.
— И ты всё равно...
— Да.
Они вернулись в Москву через неделю. Всё казалось нормальным. Даже счастливым.
До того самого вечера.
Когда Игорь позвонил:
— Лена, ты сейчас дома? Мама... приехала. Она здесь.
Елена остолбенела.
— Ты сам позвал её?
— Нет. Она просто пришла. Она же всегда знала, где ты живёшь.
— И что она делает?
— Стоит на лестничной площадке. Сказала, зайдёт, если ты не против. Я её остановить не смог...
Через минуту в дверь постучали. Спокойно, два раза.
***
Прошло две недели с тех пор, как Игорь ушёл. Лариса жила в квартире одна. Тишина была вязкой, липкой. Пауза между звонками, которых больше не будет. Весь день — как комната без окон.
Вечером она выглянула в окно. Во дворе, на скамейке, сидела Галина Васильевна — соседка из третьего подъезда, с внуками. Один читал стишок. Другой крутился, показывая поделку. Третий ел мороженое и пачкал ей пальто, а она только смеялась, гладя их по головам, будто боялась упустить хоть секунду.
Что-то щёлкнуло внутри Ларисы. Не громко — будто старый выключатель в прихожей.
Она спустилась. Галина махнула рукой:
— Ларис, привет! А ты чего одна?
— Привычка. — тихо сказала Лариса.
— Говорят, Игорь женится?
— Да.
— И ты чего?
— Я… сама всё испортила.
Внук Галины вдруг протянул Ларисе бумажный стаканчик с компотом:
— На, бабушка. Это с вишней. Моя любимая.
Она взяла. Глотнула. Вишня была сладкой, как воспоминания, и терпкой, как сожаление.
А когда вернулась домой и увидела своё отражение в зеркале, вдруг сказала вслух:
— Я не хочу быть одна.
И утром пошла к Елене.
***
Лариса Дмитриевна стояла у порога — одетая строго, без лишнего выражения на лице, но в глазах — усталость.
— Можно войти?
Елена молча отошла в сторону.
Лариса Дмитриевна прошла в кухню. Не оглядывалась. Села строго, ровно, как будто в кабинете у нотариуса. Только руки дрожали.
Елена поставила перед ней чашку. Чай был слабым, как всё их общение за последний год.
— Спасибо, — тихо сказала Лариса, обхватив чашку ладонями. — Я... не знаю, как начать.
— Может, с того, зачем вы пришли?
Лариса Дмитриевна кивнула. Долго молчала.
— Вы правы. Я всегда всё делала через давление. Сначала на мужа. Потом на сына. Жить — по плану, по диаграммам, без сюрпризов. Мне казалось, так безопаснее.
— А теперь?
— Теперь я вижу, что всё, что казалось мне 'безопасным', обернулось одиночеством. Он ушёл. Мой сын ушёл. А я осталась. С привычками. С принципами. С Клавдией Ивановной.
Елена усмехнулась — впервые за весь разговор.
— Она и правда в курсе всего.
— Она даже сказала мне, что вы беременны. Простите... если это вторжение.
Елена вздохнула.
— Это правда.
Лариса Дмитриевна не подалась вперёд, не ахнула, не спросила: "На каком сроке?"
Она лишь закрыла глаза на пару секунд, как будто что-то отпустила.
— Может быть, я и не заслужила быть бабушкой. Но я бы хотела попробовать. Без советов. Без указаний. Просто быть рядом, если позволите.
Из комнаты выглянул Артем. Посмотрел на Ларису Дмитриевну, потом на мать. Она кивнула. Он подошёл.
— Вы — та бабушка, которая меня не любит?
Лариса вздрогнула.
— Я... я не знала тебя. Я делала глупости. Но, кажется, хочу всё исправить.
— Можно тогда просто 'бабушка'?
Она кивнула, тихо, едва заметно. Потом — сдержанно обняла мальчика.
***
Свадьба была скромной. Без фанфар, без лимузинов. Только самые близкие. Подруга Лиза приехала из Костромы с котом в переноске — "на счастье". Артем вёл Елену под руку к ЗАГСу, гордо сообщая, что у него теперь будет сестрёнка. А может, братик. Пока не решили.
Лариса сидела в зале сбоку, в сером платье, со старинной брошей. Когда Игорь и Елена обменялись кольцами, она не плакала. Просто подняла глаза к потолку и, кажется, что-то прошептала. Может, "спасибо". Может, "прости".
После церемонии она подошла к Елене и протянула маленькую коробочку.
— Это кольцо моей матери. Я думала, оно уйдёт в гроб со мной. Но, может быть... пусть лучше останется у вас.
Елена взяла. И поняла — это была не капитуляция. Это было доверие. Слабое, хрупкое, но настоящее.
Через два месяца Артем принёс из школы рисунок. Дом. Дерево. На скамейке — мужчина, женщина, бабушка и дети. Все держатся за руки.
На обороте:
«Моя семья. Даже если не всё сразу получилось.»
***
Иногда матери, пытаясь удержать сыновей рядом, незаметно для себя разрушают их счастье — и чужое, и своё. Контроль, замаскированный под заботу, становится стеной между взрослым мужчиной и его жизнью. А когда всё рушится, оказывается, что рядом уже никого нет.
Сколько боли можно было бы избежать, если бы матери вовремя научились отпускать?