Снова этот звук. Тихий щелчок банковского приложения на телефоне, когда я проверяла баланс перед сном. Цифра на экране заставила меня остановиться посреди кухни с недопитой кружкой в руках.
— Женя, — позвала я мужа, который мыл посуду у раковины. — А почему у нас на счету показывает так мало денег?
Он не обернулся сразу, продолжал тереть тарелку губкой.
— Снял для мамы на ремонт, — бросил через плечо, будто речь шла о покупке хлеба.
— Сколько снял?
— Половину. Ей нужно срочно делать ремонт после потопа, ты же знаешь.
Кружка в моих руках стала вдруг очень тяжелой. Половину наших накоплений. Тех самых денег, которые мы откладывали на дачу уже три года.
— А со мной забыл посоветоваться? — голос прозвучал тише, чем я хотела.
Евгений наконец повернулся, вытирая руки полотенцем.
— Оля, ну что тут советоваться? Ситуация критическая. Моя мама одна, ей некому помочь. А большая часть денег на счету — мои, ты же понимаешь.
Понимаю. Конечно, понимаю.
— Месяц назад ты отказался дать денег моей маме на зубы, — произнесла я медленно.
— Это совсем другое дело, — он повесил полотенце на крючок. — Протезирование — это не экстренная ситуация.
Другое дело. Всегда другое дело, когда речь о моей маме.
В коридоре послышались шаги — София возвращалась с кухни со стаканом воды. Наша пятнадцатилетняя дочь замерла в дверях, почувствовав напряжение.
— Мам, вы опять ругаетесь? — тихо спросила она.
— Не ругаемся, солнышко. Просто разговариваем, — я попыталась улыбнуться.
Евгений прошел мимо меня к двери.
— Моя мама заслужила эту помощь, Оля. Ты сама знаешь, сколько она для нас делала.
А моя что, просто так жила на свете?
— Идите спать, поздно уже, — сказал он Софии и исчез в коридоре.
Дочь посмотрела на меня изучающе.
— Мам, всё хорошо?
— Конечно, — я погладила ее по волосам. — Иди ложись, завтра рано в школу.
Когда София ушла, я осталась одна на кухне. Электрочайник тихо булькал, остывая. За окном в соседних домах гасли огни. А я стояла с пустой кружкой и думала: Кто я в этой семье? Кто моя мама для них?
Ночью я лежала спиной к мужу и слушала его размеренное дыхание. Даже во сне он казался чужим. В голове крутились воспоминания: как моя мама сидела с Софией, когда та болела ветрянкой. Как приезжала к нам каждый день после роддома, потому что я не справлялась одна. Как ехала с нами на море, чтобы мы с Евгением могли отдохнуть, а она носилась по пляжу за внучкой.
Всегда говорила: "Я помню, как тяжело нянчиться с детьми, поэтому помогаю".
А где была в это время его мама? Работала. Всегда работала. Или отдыхала в санатории. Даже когда меня увезли в больницу с воспалением, и Евгений звонил просить помочь с ребенком — она отказалась. "У меня путевка уже оплачена", — сказала тогда. Санаторий в десяти минутах от нашего дома.
Утром, когда Евгений собирался на работу, я попыталась ещё раз заговорить с ним.
— Женя, моя мама тоже много для нас сделала, — начала я осторожно.
Он застегивал рубашку, не глядя на меня.
— Оля, твоя мама… спасибо ей, конечно. Но это была её личная инициатива. Её выбор. А у меня мама одна, и я должен о ней заботиться.
— А моя не одна, что ли?
— У твоей есть ты. И у нас бы всё равно хорошо всё было, и без этой… опеки.
Без этой опеки. Слова резанули, как лезвие. Я быстро встала и пошла в ванную, чтобы он не видел слёз.
Если бы не мама, я бы не справилась. Мы бы не справились.
Вечером я поехала к маме. В её квартире пахло сыростью — последствия потопа давали о себе знать. Лидия Ивановна встретила меня с привычным: "Проходи, дочка, чай поставлю".
— Мам, как дела? — я оглядела обои с тёмными пятнами, вздувшийся паркет.
— Да ничего, переживём, — она заваривала чай в старой заварочной кружке. — Главное, что все живы-здоровы.
Часы в комнате тикали надоедливо громко. Мама поставила передо мной кружку с переслащённым чаем — она всегда клала слишком много сахара, думая, что так вкуснее.
— Мам, а почему ты никогда не просишь помощи? Почему всегда молчишь?
Она посмотрела удивленно.
— Да что ты, милая. У тебя своя семья, свои заботы. Не должна я вам мешать.
— Но мне хочется тебе помогать. Мне важно, чтобы у тебя все было хорошо.
Мама взяла мои руки в свои — тёплые, мягкие, с привычными мозолями от домашней работы.
— Он хороший, твой Женечка. Просто… у каждого есть своё понимание семьи.
— Мне больно, мам. Больно, что для него ты никто.
Впервые за много лет я сказала это вслух. Мама крепче сжала мои ладони.
— Дочка, ты имеешь право злиться. Просить помощи не стыдно. И защищать тех, кого любишь, — тоже не стыдно.
Её слова упали в душу, как капли дождя на пересохшую землю.
Когда я вернулась домой, София сидела в кухне с учебником математики.
— Мама, а бабуля будет жить у нас? — спросила она, не отрываясь от задач.
— Пока её квартиру не отремонтируют.
— А папа не против?
Вопрос повис в воздухе. Я села рядом с дочерью, посмотрела на её тетрадь, исписанную аккуратными цифрами.
— Соня, а тебе тяжело, когда мы с папой… спорим?
Она подняла глаза — серые, как у меня, но с длинными ресницами как у Евгения.
— Мне не нравится, когда в доме всё напряжённо. Но ты не виновата, мам. Я всё понимаю.
Всё понимаю. В пятнадцать-то лет она уже видела, как устроена справедливость в нашей семье.
Поздно вечером, когда дочь ушла к себе, а я мыла посуду, на кухню зашёл Евгений. Усталый, растрепанный, с печатью долгого рабочего дня на лице.
— Оль, давай без ссор. Я устал, — сел за стол, потер виски.
Я выключила воду, повернулась к нему.
— Хорошо. Поговорим спокойно. Моя мама — это твоя семья, точно так же, как твоя мама — моя.
— Да понимаю я всё…
— Не понимаешь. Если бы понимал, не решал бы за меня, кому и сколько помогать.
Он поднял голову, внимательно посмотрел на меня.
— Значит, не семья? Жаль, что ты так считаешь. Потому что я считаю, что в семье все равны. И все матери равны.
Евгений встал, направился к двери, но обернулся на пороге.
— Мама у меня одна, Оля. А жен… — он не договорил, но я поняла.
Жен можно найти сколько угодно.
Дверь тихо закрылась за ним. А я осталась стоять посреди кухни с мокрыми руками и странным ощущением легкости. Впервые я не заплакала после ссоры.
Видимо, теперь я чужая. Ну и пусть. Зато теперь расставлены все точки над и.
На следующее утро я села напротив мужа за кухонным столом и положила перед ним листок с расчётами.
— Мы разделим накопления, — сказала спокойно. — Мою часть переведешь на мой счёт.
Евгений оторвался от телефона, уставился на меня.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. На нужды моей мамы я буду тратить свои деньги. Без согласований с тобой и лишних объяснений.
— Оля, сколько лет мы вместе… И вот что от нашего брака осталось?
— Осталось уважение. Если ты его найдешь.
Он молчал, перечитывая мои цифры. За дверью послышался шорох — София собиралась в школу, но, кажется, прислушивалась к разговору.
— Ты по-настоящему этого хочешь? — спросил он наконец.
— Хочу принимать решения о СВОЕЙ СЕМЬЕ сама.
Евгений сложил листок пополам, спрятал в карман.
— Хорошо. Как скажешь.
В его голосе не было ни злости, ни обиды. Только усталость. И, кажется, впервые за долгое время — уважение.
Вечером мы втроем сидели на кухне — я, мама и София. За окном моросил дождь, но в доме было тепло. Лидия Ивановна разлила по кружкам крепкий чай, добавила в каждую по две ложки сахара.
— Мам, я забочусь о тебе не из какого-то там долга, — сказала я, глядя в её добрые глаза. — А просто потому, что люблю.
Она улыбнулась — по-настоящему, не вынужденно.
— Спасибо тебе, доченька, — произнесла тихо.
София подняла телефон, щелкнула камерой.
— Мам, ты мне нравится какая ты сейчас.
Я посмотрела на дочь, потом на маму. Две самые дорогие женщины в моей жизни. И поняла: вот она, моя настоящая семья. Здесь, за этим столом, с кружками переслащенного чая и запахом дождя за окном.
— А знаете что? — сказала я. — Может быть, это и есть счастье. Когда можешь защитить тех, кого любишь.
Лидия Ивановна кивнула, София улыбнулась. А я почувствовала, как с плеч спадает невидимая тяжесть.
Деньги — это ведь не просто цифры на счету. Это выбор. Выбор того, что важно, кого ты считаешь семьёй, за что готова бороться.
И я сделала свой выбор.
А как вы думаете, права ли была героиня, потребовав разделить накопления?
Поделитесь в комментариях 👇, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк ♥️, если было интересно.