Ольга сжалась, услышав звук ключа в замке. Пётр вернулся с работы раньше обычного, и по тому, как резко хлопнула дверь, она поняла — настроение у него скверное.
Только бы не заметил, что я не успела погладить его рубашки, — промелькнуло в голове, пока она торопливо доставала из кастрюли картошку. В соседней комнате захныкал шестимесячный Данилка.
— Опять этот орёт, — пробурчал Пётр, появляясь на пороге кухни. Щёлкнул костяшками пальцев — дурная привычка, которая у Ольги всегда вызывала мурашки по коже.
— Я сейчас его покормлю, — тихо сказала она, не поднимая глаз. — Ужин почти готов.
— Да что ты всё шепчешь, как мышь! — Пётр прошёл к столу, сдвинул стул с таким скрежетом, что Ольга вздрогнула. — Надоела мне твоя кислая рожа, Оля. Как со стеной говорю — никакой реакции.
Плач из детской становился всё настойчивее. Ольга поставила сковородку на плиту и быстро пошла к сыну.
— Куда прёшь? Я с тобой разговариваю!
— Данилка плачет, — она обернулась, стараясь говорить спокойно. — Он голодный.
— А мне что, с голоду подыхать?
Ольга взяла сына на руки, прижала к груди. Малыш сразу затих, уткнувшись носиком ей в плечо. В кухне пахло перегретым маслом — она забыла выключить конфорку.
— Пётр, там сковородка…
— Сама выключишь! — он резко встал. — Задолбали вы меня оба! Весь день на работе вкалываю, а дома — ребёнок орёт, жена как сомнамбула ходит.
Ольга быстро вернулась на кухню, одной рукой держа Данилку, другой пытаясь дотянуться до плиты. В этот момент Пётр сделал шаг к ней.
— Дай сюда этого крикуна.
— Не надо, я сама…
Но он уже выхватил ребёнка из её рук. Данилка испуганно заплакал.
— Заткнись! — рявкнул Пётр и резко, словно отмахиваясь от назойливой мухи, ударил малыша ладонью по спинке.
Мир замер.
В ушах у Ольги зазвенело, кровь стучала в висках. Данилка закричал ещё сильнее — не как обычно капризно, а пронзительно, испуганно. Она машинально протянула руки, забрала сына, прижала к себе.
— Сама виновата, — пробурчал Пётр, будто ничего не произошло. — Доводишь меня.
И ушёл в комнату.
Ольга стояла посреди кухни, качая плачущего Данилку. Руки дрожали. В горле стоял ком, мешавший дышать.
Он ударил ребёнка. Шестимесячного ребёнка.
Мысль эта крутилась в голове, не находя места. Раньше Пётр бил только её — пару раз по лицу, чаще толкал, сжимал запястья до синяков. Она терпела, думала — пройдёт, устаканится, мужчины такие. Но ребёнок…
Мама бы знала, что делать.
Данилка успокоился, сопел носиком. Ольга осторожно ощупала его спинку — вроде бы ничего серьёзного. Но след от удара краснел на нежной коже.
И вот тогда я поняла: назад дороги не будет.
Дождавшись, когда Пётр заснёт, Ольга тихо вышла на лестничную площадку. Данилка спал у неё на руках, завёрнутый в старое одеяльце. Пальцы тряслись, когда она набирала мамин номер.
— Алло? — голос матери был встревоженный. Поздно уже.
— Мам, это я.
— Оля? Что случилось? Ты плачешь?
Она и не заметила, что слёзы уже текут по щекам.
— Мам, я больше не могу. Пётр… он ударил Данилку. Он же маленький совсем. Я не знаю, что делать.
Тишина. Где-то вдали слышно было тиканье больших настенных часов — те самые, что висели в родительском доме с детства.
— Что ты несёшь, Оля? — мамин голос стал сухим, официальным.
— Он ударил ребёнка, мама. По спинке. Данилка так кричал…
— Хватит! — резко оборвала мать. — Не смей мне такое рассказывать. Муж — это судьба. Терпеть надо, Оля! Лучше сейчас горько поплакать, чем потом горько жить.
Как всегда её присказки, — мелькнуло в голове.
— Но мам, ты не понимаешь…
— Я всё понимаю. Ты срам принесёшь, вот что. Позор на весь дом! — в маминых словах звучала холодная убеждённость. — Мы так не делали, и ты не смей. Разведёнка с прицепом — кому такая нужна?
— Мам, ну это же наш ребёнок… твой внук…
— Не приезжай, слышишь? Вернёшься домой — двери не открою.
Гудки в трубке. Ольга смотрела на телефон, не веря. В груди разливался холод, будто проглотила кусок льда.
Ты теперь одна.
Данилка зашевелился во сне, и она машинально покачала его. Морозный воздух лестничной клетки пробирал до костей. Пахло стиркой из чьей-то квартиры — тем самым запахом крахмала, что всегда напоминал о детстве.
Кто ещё способен помочь?
Дядя Ваня. Мамин младший брат, с которым родители почти не общались — считали его неудачником. Но он всегда при встрече спрашивал: "Всё хорошо?" И не из вежливости — искренне беспокоился.
Ольга достала мятую записную книжку, дрожащими пальцами нашла номер.
Через полчаса дядя Ваня ждал её возле подъезда. Прислонившись к стене, курил, сигарета тлела в темноте красной точкой.
— Всё хорошо? — спросил он вместо приветствия.
Ольга помотала головой. Говорить не получалось — горло будто сжала невидимая рука.
— Ясно, — дядя затушил сигарету о стену. — Слушай меня внимательно. Есть городской центр для женщин в трудной ситуации. Адрес запомнишь?
Он продиктовал, дождался, пока она повторит. Потом сунул в руку мятую купюру и пакет.
— Памперсы там, и детское питание. Скажешь — Иван Сергеевич направил. Главное — беги, Оля. Не оглядывайся.
— А если мама узнает?
— Ты ни в чём не виновата. — Дядя неловко обнял её за плечи. — Сына держи крепко. Главное — не бойся жить дальше.
— Спасибо, — выдохнула Ольга.
Первый раз за весь этот страшный день она почувствовала, что дышать стало чуть легче.
Теперь всё только на мне.
На вокзале было людно даже в такой поздний час. Гул объявлений, стук каблуков по граниту, запах кофе из автомата. Ольга сидела на холодной скамье, укачивая Данилку, и каждый раз вздрагивала от резких звуков.
Если Пётр здесь…
В очереди к кассе стояла женщина примерно её возраста. На шее виднелись синяки, замаскированные тональным кремом. Женщина заметила её взгляд, едва заметно кивнула.
— С маленьким — аккуратнее, тут сквозняки, — шепнула она, проходя мимо.
Не одна такая.
Эта мысль была одновременно страшной и утешающей.
Поезд должен подойти через десять минут. Ольга встала, поправила на сыне одеяльце. Вдруг за спиной — стук каблуков, быстрый, решительный. Сердце ухнуло вниз. Она обернулась, готовая к бегству.
Кассир. Обычный пожилой кассир шёл к своему окошку.
— Держись, сынок, — прошептала Ольга Данилке. — Только бы туда доехать, только бы завтра было…
Двери поезда захлопнулись с металлическим лязгом. За окном мелькали огни города — того города, где она прожила всю жизнь.
Больше не дома.
И впервые за долгие месяцы Ольга позволила себе расплакаться по-настоящему — не от страха или боли, а от странного, пугающего облегчения.
В кризисном центре пахло антисептиком и крахмалом. Дежурная — женщина лет пятидесяти с усталыми добрыми глазами — проводила их в небольшую палату.
— Если что — стучите в дверь, — сказала она. — Тут вас никто не обидит.
Ольга кивнула, не доверяя своему голосу.
Данилку уложили в детскую кроватку рядом с её кроватью. Он сопел, раскинув крохотные ручки. На спинке всё ещё виднелся красноватый след.
Больше никто его не тронет.
Ольга легла на жёсткую постель, прижала к лицу детскую пелёнку. Слёзы лились беззвучно, промакивая подушку. Где-то за стенкой слышалось тихое бормотание — другие женщины тоже не спали.
Лучше горько плакать, чем горько жить, — вспомнились мамины слова. Но теперь они звучали по-другому. Может, мама имела в виду не то, что нужно терпеть любую боль, а что иногда слёзы — это способ очиститься?
Утром к ней подошла та же дежурная с чашкой сладкого чая.
— Вы молодец, — сказала она просто. — Уже молодец, что пришли.
— Спасибо, — прошептала Ольга.
И впервые за долгое время поверила, что может быть, завтра действительно наступит.
Через месяц Ольга уже снимала комнату в другом городе. Небольшую, с одним окном, но только свою. Пахло свежей стиркой — она сама выбирала, какой порошок покупать, когда стирать, как развешивать бельё.
— Подпишите вот тут, — сказала сотрудница социальной службы, протягивая документы. — Смирнова Ольга Сергеевна?
— Да. Это теперь я.
Новая фамилия звучала непривычно. Как новая одежда — сначала непривычная, но постепенно принимающая форму тела.
Данилка лежал в коляске, разглядывал погремушку. За прошедший месяц он заметно подрос, стал улыбаться. А сегодня утром засмеялся — впервые после того страшного вечера.
У Ольги от этого смеха дрожал подбородок от радости.
Она смотрела на документы с новым именем, на сына, на голый пока подоконник, где завтра появится горшок с фиалками. Белый свет лился через стекло, мягкий и рассеянный.
Теперь можно жить.
Вечером, когда Данилка заснул, Ольга села за маленький стол и достала бумагу. Написала: "Мама, у меня всё хорошо…"
Перечеркнула.
Начала снова: "Мама, прости меня за то, что…"
Снова перечеркнула.
За окном поднялся ветер, колыхал занавеску. Где-то вдали слышалось привычное тиканье — в этом доме тоже были старые часы.
Спасибо тебе, мама, что не смогла простить — я научилась сама себя спасать.
В третий раз взяла ручку и написала коротко:
"Мама, мы живы и здоровы. Данилка растёт, уже смеётся. Я больше не жертва. Если сможешь когда-нибудь — прости меня. Твоя дочь."
Подпись: "Ольга".
Не "Оля", как называли дома. Ольга.
Она запечатала конверт, но отправлять не стала. Положила в ящик стола. Может, когда-нибудь отправит. А может, нет.
Подошла к кроватке, посмотрела на сына. Данилка спал спокойно, уткнувшись носиком в подушечку. На спинке уже не было следов.
Мы живы. И я не боюсь себя.
Впервые за долгие годы Ольга чувствовала тепло внутри — не от чужой доброты, а от собственной силы. Она справилась. Они справились.
И завтра будет новый день.
Как думаете, смогла ли Ольга найти настоящее счастье в новой жизни, или прошлое всё равно настигнет её?
Поделитесь в комментариях 👇, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк ♥️, если было интересно.