— Ты что, решила оставить меня без света и воды?!
Этот крик, пронзительный и полный праведного гнева, не был вопросом. Это было обвинение, брошенное с порога, словно тяжёлый, грязный камень. Дарья даже не обернулась от окна. Она слишком хорошо знала этот голос, эту бесцеремонную манеру вваливаться без стука, используя свой ключ «на всякий случай». Людмила Петровна, её свекровь, собственной персоной. Зачем звонить? Зачем предупреждать? Она же «мать мужа», а значит, по её неписаному кодексу, имела право на всё: на её время, на её деньги, на её квадратные метры и, кажется, на её душу тоже.
Дарья медленно выдохнула, наблюдая, как суетливый осенний ветер гоняет по двору палую, мокрую листву. Последние несколько лет её жизнь была точь-в-точь как этот двор: серая, и кто-то постоянно врывается, поднимая вихрь из мусора и претензий. Она тянула лямку на двух работах – днём бухгалтер в небольшой фирме, вечером – удалённые проекты, которые съедали её ночи. Всё для того, чтобы оплачивать свою просторную, но давно не уютную «двушку» и маленькую, вечно требующую ремонта квартирку свекрови на другом конце города. Коммуналка за обе квартиры, продукты для Людмилы Петровны, её бесконечные лекарства от «давления» и «нервов» – всё это толстым, жирным списком висело на её шее.
А что же муж? Сергей? О, Сергей… Он лежал. Лежал на диване, который они купили ещё в кредит, выплаченный, разумеется, Дарьей. Его миссия в этой жизни заключалась в глубокомысленных вздохах о «трудных временах», о «кризисе в стране», о «несправедливости бытия». Понимаешь, ему, творческой натуре, было сложно найти себя в этом жестоком мире. Его философия была простой и до гениальности удобной: зачем напрягаться, если рядом есть кто-то, кто напряжётся за двоих? И его мать эту философию не просто поддерживала – она была её автором и главным идеологом. «Дашенька, ну ты же жена! – говорила она с вкрадчивым нажимом во время редких телефонных разговоров. – Семью надо поддерживать. А Серёженьке просто… ну, не везёт сейчас. Период такой. А мать – это святое. Помогать матери мужа – твой прямой долг». И Дарья, как последняя дура, помогала. Год, второй, третий. Она тянула эту лямку, не замечая, как превратилась из любимой женщины в рабочую лошадь, которая везёт не просто повозку, а целый обоз с двумя абсолютно здоровыми, но непомерно требовательными пассажирами.
Но всему приходит конец. И терпению тоже. В этом месяце она решилась на эксперимент. Жестокий, возможно. Но необходимый, как хирургическая операция по удалению опухоли. Она просто не оплатила счета Людмилы Петровны. Это решение не было спонтанным. Оно зрело в ней неделями. Последней каплей стал момент, когда она сидела перед экраном ноутбука, открыв онлайн-банк. Вот её счёт, вот счёт свекрови. В этот момент с дивана донеслось довольное Серёжино: «Даш, закажи пиццу, а? Что-то так есть хочется». И всё. Что-то внутри неё замерло, а потом с ледяным спокойствием она просто закрыла ноутбук. Ей до боли, до дрожи в коленях захотелось узнать: а что будет? Увидит ли хоть кто-нибудь в ней живого человека, а не ходячий банкомат с функцией приготовления ужина?
И вот ответ явился к ней. Громкий, возмущённый, в демисезонном пальто и с красным от гнева лицом.
— Почему не заплачено? – гремела свекровь, проходя в комнату и бесцеремонно бросая сумку на кресло. – Мне сегодня из управляющей компании звонили! Угрожали свет отрубить! Позорище! Ты что творишь?
Сергей, наконец, оторвался от телефона и сел на диване. Его лицо выражало лёгкое недоумение, но ни тени беспокойства за жену. Дарья ждала. Ну же, Серёжа. Скажи хоть слово. Хоть одно слово в мою защиту. Попроси мать говорить потише. Объясни, что мы разберёмся. Но Сергей лишь нахмурился и посмотрел на жену с укоризной.
— Даш, ну как так? Мама же волнуется. Что случилось-то? Деньги потеряла?
Вот и всё. Предел. Та невидимая черта, за которой кончается любовь, уважение, семья и начинается голый, безжалостный расчёт. Они даже не спросили, как она себя чувствует. Может, она заболела. Может, у неё самой проблемы. Нет, их волновал только неоплаченный счёт и возможное отключение света в квартире Людмилы Петровны.
Дарья медленно повернулась. На её лице не было ни злости, ни обиды. Только безмерная, вселенская усталость.
— Случилось, Людмила Петровна, – её голос был тихим, но в оглушительной тишине комнаты он прозвучал, как набат. – Случилось то, что я работу потеряла. Уволили меня. Сократили.
Это была ложь. Наглая, продуманная, выверенная ложь. Но только такой яд мог заставить этих змей показать своё истинное лицо. Реакция превзошла все её самые смелые ожидания. Это был не просто скандал. Это было извержение Везувия в отдельно взятой двухкомнатной квартире.
— Как потеряла?! – взвизгнула свекровь, и её лицо, казалось, помолодело от ужаса. – Совсем уже?! А жить мы на что теперь будем? На Серёжино пособие по безработице?! На что я лекарства свои покупать буду?!
— Ты в своём уме?! – вскочил с дивана муж, и его лицо побагровело, пошло пятнами. – Безответственная! Как ты могла! Я на тебя надеялся, а ты! Что ты теперь делать будешь? Куда ты пойдёшь со своим возрастом?!
Они кричали, перебивая друг друга, жестикулируя, словно два актёра в плохой пьесе. Обвиняли её во всех смертных грехах: в легкомыслии, в глупости, в том, что она целенаправленно подставила всю их семью. Ни слова сочувствия. Ни единого вопроса о том, как она себя чувствует, что планирует делать дальше. Их паника была животной, первобытной. Паника паразитов, которые внезапно осознали, что тело-носитель, за счёт которого они так уютно существовали, вот-вот умрёт.
А Дарья молчала. Она стояла и смотрела на этих двух самых близких, как ей когда-то казалось, людей и видела перед собой чудовищ. Жадных, эгоистичных, неспособных любить. Она вспомнила, как в прошлом году слегла с тяжелейшим гриппом, а Сергей даже чаю ей не принёс, потому что «боялся заразиться», а свекровь позвонила лишь раз, чтобы напомнить про оплату счетов. Они не видели в ней женщину, жену, невестку. Они видели ресурс. Надёжный, безотказный, возобновляемый ресурс. И вот он иссяк. В этот самый момент она поняла всё с такой оглушительной ясностью, что в ушах зазвенело.
Когда их крики достигли апогея, когда Сергей в ярости стукнул кулаком по стене, а Людмила Петровна схватилась за сердце, картинно охая, Дарья подняла руку.
— Тихо.
Они осеклись, удивлённые её стальным, незнакомым тоном.
— На самом деле, – она сделала паузу, наслаждаясь их застывшими, вопрошающими лицами, – я работаю. И не просто работаю. Меня на прошлой неделе повысили. С очень хорошей прибавкой к зарплате.
На секунду в комнате повисла мёртвая тишина, такая плотная, что, казалось, её можно потрогать. На их лицах недоумение стремительно сменялось непониманием, а затем – робкой, жадной надеждой. Глаза Людмилы Петровны заблестели.
— Так… так а чего ты тогда?.. Зачем этот цирк? – первым нашёлся Сергей, его голос дрогнул от облегчения.
— А затем, – отрезала Дарья, и в её голосе зазвенел металл. – Чтобы увидеть то, что я сейчас вижу. Раз вы считаете, что я обязана в одиночку содержать всю вашу семью, раз моя ценность для вас измеряется только суммой в моём кошельке, то живите теперь без меня. И, разумеется, без моего кошелька.
Она развернулась и спокойно, подчёркнуто спокойно, пошла в спальню. Открыла шкаф, достала заранее собранную дорожную сумку. Они так и стояли посреди комнаты, оцепеневшие, не в силах поверить в реальность происходящего. Когда она проходила мимо них к выходу, Сергей очнулся и попытался схватить её за руку.
— Даша, ты куда? Ты что, шутишь? Прекрати!
Она брезгливо отдёрнула руку, словно дотронулась до чего-то холодного и склизкого.
— Я ухожу, Серёжа. Решать свои проблемы и жить для себя. А вы теперь, будьте добры, решайте свои.
Дверь за ней не хлопнула. Она закрылась с тихим, окончательным щелчком, который прозвучал как приговор.
Прошло несколько недель. Первое время её телефон разрывался от звонков и сообщений. Сначала гневных, потом умоляющих, потом снова гневных, с проклятиями и обвинениями. Людмила Петровна писала, что у неё «давление подскочило из-за такой неблагодарной змеи» и она «при смерти». Сергей писал, что «любит и всё осознал», чередуя это с угрозами, что «она ещё пожалеет о своём решении». Дарья молча и методично блокировала их номера, чувствуя с каждым нажатием кнопки, как становится легче дышать.
Тишина в съёмной студии, которую Дарья нашла наспех, поначалу оглушала. Но уже через пару дней она поняла – это не тишина, это спокойствие. Звенящее, чистое, не нарушаемое упрёками, тяжёлыми вздохами с дивана и бесцеремонными вторжениями. Именно в этом спокойствии к ней пришла холодная, как сталь, ясность: просто уйти – это не решение. Это побег. А она больше не хотела бежать. Она хотела поставить точку. Жирную, законную точку. Квартира, в которой остался Сергей, была куплена в браке. А значит, половина её по праву принадлежала ей. Оставлять этот актив в руках человека, который видел в ней лишь кошелёк, было бы верхом глупости. Через неделю, собрав все документы, она сама подала на развод и раздел имущества.
Реакция не заставила себя ждать. Телефон, который она ещё не успела заблокировать окончательно, взорвался пронзительным визгом Людмилы Петровны.
— Ты что удумала, змеюка?! – верещала трубка. – Ты нас на улицу выкинуть решила?! Да я тебя прокляну! Чтобы у тебя в жизни больше ни копейки не было!
Сергей был более изобретателен. Он писал длинные, полные патетики сообщения, где любовь смешивалась с угрозами. «Дашенька, одумайся, я же люблю тебя, мы же семья! Ты не можешь так со мной поступить!» – это сообщение приходило утром. А вечером уже летело другое: «Ты ещё пожалеешь, что связалась со мной! Я докажу в суде, что ты меня морально уничтожала все эти годы!»
Но Дарья больше не велась на эти дешёвые манипуляции. Она наняла хорошего, циничного юриста, женщину её возраста. Та, выслушав историю, лишь хмыкнула: «Классика. Не переживайте, своего не упустим».
Суд превратился в жалкий фарс. Сергей, подстрекаемый матерью, которая сидела в зале и пыталась испепелить Дарью взглядом, нёс какую-то чушь. Он рассказывал, как тяжело ему было «творчески реализовываться» рядом с такой «приземлённой» женщиной. Как он делал в квартире «неотделимые улучшения», лично вкрутив пару лампочек и собрав шкаф из Икеи. Людмила Петровна, вызванная в качестве свидетеля, заливалась слезами, повествуя о «чёрствой и неблагодарной» невестке, которая «морила голодом её сыночка».
Дарья сидела молча рядом со своим адвокатом и просто слушала. Она не чувствовала ни злости, ни обиды. Только какую-то странную, отстранённую брезгливость. Словно наблюдала за жизнью неприятных насекомых под микроскопом. Её юрист методично, документ за документом, разбивала их жалкие аргументы. Вот чеки за ремонт, оплаченные с карты Дарьи. Вот выписки со счетов, доказывающие, кто на самом деле содержал семью последние три года.
Вердикт был предсказуем и справедлив. Квартиру, как совместно нажитое имущество, суд постановил продать. Вырученные деньги – разделить строго пополам.
Процесс продажи был мучительным. Сергей и его мать до последнего цеплялись за квадратные метры, устраивали скандалы потенциальным покупателям, но в итоге, под угрозой принудительной продажи через приставов, сдались.
В тот день, когда Дарья получила на свой счёт деньги – свою законную половину, – она почувствовала, что последняя цепь, связывавшая её с прошлой жизнью, с оглушительным звоном лопнула. Этой суммы ей с лихвой хватило на первый взнос по ипотеке за небольшую, но свою собственную «однушку» в новом доме.
После суда она видела его один раз, случайно, на улице. Он выглядел похудевшим, осунувшимся, плохо одетым. Рядом семенила его мать, Людмила Петровна, что-то недовольно выговаривая ему на ходу. Похоже, реальность оказалась куда прозаичнее его диванных фантазий. Они её не заметили. А она посмотрела на них и не почувствовала ничего. Абсолютно ничего. Ни злости, ни жалости, ни торжества. Только лёгкое, почти невесомое чувство освобождения. Словно она только что дочитала длинную, скучную и очень тяжёлую книгу и, наконец, перевернула последнюю страницу. Впереди была новая глава. И писала её теперь только она сама, в своей собственной, тихой и солнечной квартире.