День, когда мир Виктории треснул по швам, начался с запаха дешёвого парфюма и плюшевого сердца.
Она как раз заканчивала протирать пыль в гостиной, когда в замке повернулся ключ. Эдик, её муж, влетел в квартиру как майский вихрь — шумный, румяный и с дурацкой улыбкой на лице. В руках он держал нечто алое и непотребное.
— Викуся, встречай! — провозгласил он с порога, протягивая ей плюшевое сердце размером с приличную подушку. Посередине кривоватыми золотыми буквами было вышито: «Моему Тигрёнку».
Виктория замерла со шваброй в руках. Двадцать лет совместной жизни. Двадцать лет она была его «Викусей», «ласточкой», «рыбкой». Но «Тигрёнком»? Никогда. Она с недоумением посмотрела на мужа. От него пахло не его привычным «Dior», а чем-то приторно-сладким, как леденец из ларька.
— Эдик, это… что? — она осторожно взяла в руки плюшевый кошмар. Сердце было набито чем-то твёрдым, как опилками.
— Подарок! — он сиял, как начищенный самовар. — Просто так, для настроения!
Виктория провела пальцами по вышивке. Стежки были неровные, нитки торчали. Работа дилетанта. Она, профессиональная портниха пятого разряда с красным дипломом, видела это сразу. Внутри что-то неприятно ёкнуло.
— А почему «Тигрёнку»? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Эдик на мгновение запнулся, улыбка чуть дрогнула.
— Да так… Ласково же. Ты у меня хищница, — он попытался её обнять, но она инстинктивно отстранилась, прижимая к себе это алое недоразумение.
Вечером, когда их дочь Таня, студентка-первокурсница, вернулась из института, фарс продолжился. Таня, увидев сердце на диване, прыснула со смеху.
— Пап, ты что, в детство впал? Где ты этот антиквариат откопал?
Эдик побагровел.
— Ничего ты не понимаешь в романтике! Это для мамы.
Таня переглянулась с матерью, и Виктория поняла, что дочь тоже всё чувствует. Этот вечер был пропитан фальшью, как дешёвая колбаса соей. Эдик был неестественно весел, постоянно заглядывал в телефон и вздрагивал от каждого уведомления. А Виктория сидела, смотрела на плюшевое сердце и понимала: это не подарок. Это улика.
Но настоящая буря разразилась через неделю.
Это была суббота. Виктория с самого утра возилась на кухне, пекла любимый Эдиков яблочный пирог с корицей. Аромат выпечки смешивался с запахом цветущей под окном сирени. Таня уехала на дачу к бабушке, помочь с прополкой. Клавдия Петровна, мама Виктории, уже третий день жаловалась по телефону на сорняки, которые «прут, как оглашенные».
Эдик вошёл на кухню, когда она как раз доставала пирог из духовки. Он был одет не по-домашнему: свежая рубашка, дорогие брюки, начищенные туфли.
— Ты куда-то собрался? — спросила Виктория, ставя пирог на деревянную доску.
— Собрался, — отрезал он, не глядя на неё. — Нам надо поговорить.
Сердце ухнуло куда-то в район пяток. Таким тоном он обычно сообщал о проблемах на своей работе — у него была небольшая фирма по установке пластиковых окон.
— Что-то случилось? С работой?
— С работой всё в порядке, — он сел за стол, но от пирога отвернулся. — С нами случилось. Вика, я ухожу.
Воздух на кухне стал плотным, вязким. За окном весело чирикали воробьи, а в мире Виктории наступила оглушительная тишина.
— Как… уходишь? — прошептала она, не веря своим ушам. — Куда?
— К другой женщине, — он сказал это так просто, будто сообщал, что идёт в магазин за хлебом. — Я встретил свою мечту. Светлану. И да, это она — мой «Тигрёнок».
Плюшевое сердце. Вот оно что. Улика превратилась в приговор.
— А я? А Таня? Двадцать лет, Эдик… — голос сорвался.
— А что двадцать лет? — он вдруг посмотрел на неё холодными, чужими глазами. В них не было ни сожаления, ни тепла, только раздражение. — Ты двадцать лет сидела на моей шее. Домохозяйка! Ни копейки в дом не принесла. Я пахал, как проклятый, чтобы ты свои пироги пекла и сериалы смотрела.
От несправедливости у Виктории перехватило дыхание.
— Я сидела на шее? Эдуард, ты в своём уме? Ты сам настоял, чтобы я ушла с работы, когда Таня родилась! Ты кричал, что твоя жена не будет за гроши спину гнуть на фабрике! Ты говорил: «Вика, твоё призвание — дом, семья!» А мой диплом? Мой пятый разряд? Я могла бы стать модельером!
— Ой, ну началось! — он махнул рукой. — Модельер! Кому нужны твои юбки в 2025 году? Света — другое дело. Она бизнес-леди, у неё свой салон красоты. Она успешная, она горит! А ты… ты потухла, Вика. С тобой скучно. Ты пахнешь пирогами и нафталином.
Каждое его слово было как пощёчина. Он методично, с наслаждением, уничтожал её, втаптывал в грязь всё, что было их общей жизнью.
— Так вот, — продолжил он деловито. — Квартира моя, куплена до брака. Машина моя. Дача записана на мою маму. Так что… собирай вещи. Даю тебе три дня.
— Три дня? — она задохнулась от возмущения. — Ты выгоняешь меня и собственную дочь на улицу? Без копейки?
— А что я тебе должен? — он усмехнулся. — Ты совершенно не приспособлена к жизни. Ты даже не знаешь, как квартплату оплачивать, я всё делал сам. Как ты вообще выживешь? Хотя, это уже не мои проблемы. Можешь к своей маме переехать, в её хрущёвку. Там как раз для тебя место найдётся.
Он встал, поправил воротник рубашки и направился к выходу.
— Вещи свои можешь забрать. Ну, там, платья свои, кастрюли. А мебель и технику не трогай. Это активы. Тебе, домохозяйке, этого не понять.
Он ушёл, хлопнув дверью. А Виктория так и осталась стоять посреди кухни, рядом с остывающим яблочным пирогом, который он даже не попробовал. Запах корицы и печёных яблок вдруг стал удушливым, невыносимым. Мир не просто треснул — он разлетелся на тысячи мелких, острых осколков.
***
Клавдия Петровна, женщина старой закалки и несгибаемой воли, встретила новость стоически. Она выслушала сбивчивый рассказ дочери по телефону, помолчала, а потом отчеканила:
— Так. Без слёз. Пирог в контейнер, кота в переноску, вещи в чемоданы. Жду. Разберёмся.
Кот Барсик, толстый и ленивый сибиряк, переезд воспринял как личное оскорбление. Он орал всю дорогу в такси, а в тесной двухкомнатной хрущёвке своей новой бабушки забился под диван и отказался выходить, демонстрируя всему миру своё презрение.
Квартира Клавдии Петровны была маленькой, но уютной, как старая шкатулка. Пахло валокордином, сушёными травами и мамиными духами «Красная Москва», которыми она пользовалась по большим праздникам. Каждый сантиметр был заставлен книгами, фотографиями в рамочках и бесчисленными фиалками в горшках.
— Ну, вот, — Клавдия Петровна оглядела заставленную вещами прихожую. — Немного тесновато, конечно. Танюшку в маленькую комнату, мы с тобой в зале. Ничего, прорвёмся. Не на улице, и на том спасибо.
Таня, вернувшись с дачи и узнав обо всём, сначала впала в ступор, а потом её прорвало.
— Как он мог? Папа… он же… он же нас любит!
— Любил, доченька, — горько поправила Виктория. — Теперь он любит «Тигрёнка» Светлану.
— Какого ещё тигрёнка? — не поняла Таня.
— Плюшевого, — мрачно вставила Клавдия Петровна, разливая по чашкам чай с чабрецом. — Вашего папашу, видимо, бес попутал на старости лет. Седина в бороду — бес в ребро. Классика жанра.
Первые недели были самыми тяжёлыми. Виктория ходила как в тумане. Двадцать лет она была женой, хозяйкой большого дома, мамой. А теперь — сорокапятилетняя безработная женщина с дочерью-студенткой, живущая у мамы на пенсию. Эдик, как и обещал, не звонил и не писал. Алименты на Таню он, правда, перечислял, но ровно ту сумму, что полагалась по закону, ни копейкой больше. Как будто откупался.
Соседки Клавдии Петровны, всевидящие и всезнающие бабушки у подъезда, тут же разнесли новость по всему двору.
— Клавдиевна, а что, твоя-то вернулась? Муж-то бросил, говорят?
— Не бросил, а на свободу отпустил, — с достоинством отвечала Клавдия Петровна. — Моя Вика — птица вольная, что ей в золотой клетке сидеть?
— Ишь ты, вольная, — цокали языками бабки. — А говорят, бизнесмен твой зятёк к молодой фифе ушёл, с ногтями вот такущими!
Эти сплетни долетали до Виктории и жалили, как крапива. Ей казалось, что все смотрят на неё с жалостью. Брошенка. Неудачница. Женщина, пахнущая нафталином и пирогами.
Однажды вечером, когда тоска стала совсем невыносимой, она сидела на кухне и бездумно листала газету с объявлениями о работе. Уборщица, посудомойка, продавец… Ничего, что требовало бы её квалификации. Диплом портнихи, полученный четверть века назад, казался бесполезной картонкой.
— Что киснешь? — Клавдия Петровна вошла на кухню с корзинкой, полной только что срезанных роз с дачи. — Вот, полюбуйся. Красота! А колючие какие!
Она поставила розы в вазу и принялась обрезать лишние листья и шипы.
— Знаешь, чем хороша роза? — спросила она, не поворачиваясь. — Она красивая, нежная. Но попробуй-ка её обидеть — сразу шипами вцепится. Характер показывает. И ты давай, показывай характер. Хватит раскисать. Ты не просто женщина, ты — специалист! У тебя руки золотые. Вспомни, какие ты мне платья шила! Соседки от зависти помирали.
— Мам, кому это сейчас нужно? — вздохнула Виктория. — Везде китайский ширпотреб.
— А вот и неправда! — Клавдия Петровна повернулась, в руках у неё был острый секатор. — Хорошая, качественная вещь всегда в цене. У тебя глаз намётан, вкус есть. Почему ты себя в мусорный ящик списала? Эдик списал, а ты и рада?
Она подошла и села напротив.
— Слушай меня внимательно, дочь. Завтра встаёшь, умываешься, красишь губы красной помадой и идёшь. Куда? А хоть куда! Для начала — на швейную фабрику. Да, там копейки. Но ты вспомнишь, что такое работа, что такое коллектив. Расправишь плечи. А дальше видно будет. Нельзя сидеть и ждать, пока тебя плесенью покроет. Надо действовать. Поняла?
Виктория посмотрела на мать — на её прямую спину, на решительное лицо в морщинках, на руки, которые умели и розы выращивать, и пироги печь, и занозы из детских пальцев вытаскивать. И ей стало стыдно за свою слабость.
На следующий день, накрасив губы помадой «Рубиновая страсть», которую мама хранила для особых случаев, Виктория поехала на окраину города, где ещё с советских времён дымила трубами швейная фабрика «Зарница».
***
Фабрика «Зарница» встретила её гулом сотен швейных машинок и запахом машинного масла. Начальник цеха, усатый мужчина по имени Пётр Семёнович, скептически повертел в руках её диплом.
— Пятый разряд… С отличием… Двадцать пять лет назад, — пробасил он. — Квалификацию, небось, растеряла, голубушка? У нас тут не платья бальные шить. У нас план, госзаказ. Спецодежда. Ватники, робы. Справишься?
— Справлюсь, — твёрдо сказала Виктория.
Её посадили за старенькую, но надёжную машинку «Juki». Рядом сидели женщины — молодые и не очень, уставшие, с въевшейся в пальцы пылью от ткани. Они с любопытством поглядывали на новенькую — на её аккуратный маникюр и дорогую (хоть и не новую) блузку.
Первый день был адом. Руки, отвыкшие от монотонной работы, не слушались. Спина затекла. Глаза слезились от напряжения. Грубая ткань резала пальцы. Она шила бесконечные штанины для рабочих комбинезонов, и каждая строчка казалась ей символом её рухнувшей жизни. Ровно, серо, безрадостно.
Вечером, придя домой, она без сил рухнула на диван.
— Ну как? — с порога спросила мама.
— Ужасно, — простонала Виктория. — Я больше не могу. Это каторга.
— Ничего, — невозмутимо ответила Клавдия Петровна. — Первая затяжка всегда горькая. Втянешься. Ужинать будешь? Я твои любимые сырники сделала.
И Виктория втянулась. День за днём, неделя за неделей. Она научилась работать быстро, не отвлекаясь. Гул машинок перестал раздражать, став привычным фоном. Она подружилась с соседкой по станку, весёлой хохотушкой Валей, которая в одиночку воспитывала двоих сыновей и знала тысячу анекдотов.
— Ты, Вика, не от мира сего, — говорила ей Валя в обеденный перерыв, жуя бутерброд с колбасой. — У тебя даже робу, когда шьёшь, шовчик идеальный, как на парад. А я тяп-ляп — и готово. Всё равно в мазуте испачкают.
— Я так не могу, — отвечала Виктория. — Если делать, то делать хорошо.
Именно это её «хорошо» и заметил Пётр Семёнович. Однажды он подошёл к ней с необычным заданием.
— Виктория, тут такое дело… Жена мэра заказала для благотворительного бала шторы в актовый зал ДК. Ткань дорогая, французский бархат. Никто из наших не берётся, боятся испортить. А я твою работу видел. Возьмёшься? Заплатим отдельно, премия будет хорошая.
Виктория согласилась. Две ночи она не спала, кроила и шила эти проклятые шторы. Бархат был капризный, скользил, оставлял затяжки. Но когда она повесила готовые полотна, цех ахнул. Шторы лежали идеальными, тяжёлыми складками, каждый шов был безупречен.
Жена мэра осталась в восторге. А Пётр Семёнович стал всё чаще давать Виктории «спецзаказы» — то сшить скатерти для банкета в администрации, то униформу для официантов нового ресторана. Платили за это действительно неплохо. У Виктории появились свои, личные деньги. Небольшие, но заработанные. Это было пьянящее чувство.
Она начала брать подработку на дом. Валя разнесла по всей фабрике, что у Вики руки золотые. Сначала коллеги стали приносить ей вещи на ремонт: молнию вставить, брюки подшить. Потом пошли заказы посерьёзнее. Кто-то попросил сшить дочке платье на выпускной, кто-то — костюм для мужа на юбилей.
Маленькая квартира Клавдии Петровны превратилась в филиал швейного цеха. В зале, где они спали, стоял старенький «Veritas», который мама бережно хранила с молодости. Повсюду были разложены выкройки, обрезки ткани и катушки с нитками. Кот Барсик облюбовал себе место на рулоне мягкого кашемира и сердито шипел, когда его пытались согнать.
— Вика, ты себя загонишь, — ворчала Клавдия Петровна, но в глазах её светилась гордость. — Днём на фабрике, ночью дома строчишь.
— Мама, я не могу иначе, — отвечала Виктория, не отрываясь от работы. — Мне нужно встать на ноги. Ради Тани. Ради себя.
Таня, видя, как работает мать, тоже старалась помочь. После института бежала домой, убирала, готовила ужин, помогала с примерками.
— Мам, а ты помнишь, как папа говорил, что ты ничего не умеешь? — спросила она однажды. — Какой же он дурак. Ты самая талантливая!
Именно в тот момент, когда она заканчивала шить роскошное вечернее платье для одной из своих клиенток, у Виктории родилась идея. Дерзкая, пугающая, но такая манящая.
Она сидела и смотрела на переливающийся шёлк, на идеальную строчку, на то, как искусно были вшиты кружева. Это было не просто платье. Это было произведение искусства. И оно было создано ею, «домохозяйкой, пахнущей нафталином».
«А что, если?..» — подумала она. — «Что, если не чинить чужое, а создавать своё? Не для других, а для себя. Открыть своё маленькое ателье? Или даже… магазин?»
Мысль эта показалась ей безумной. Где взять деньги? Где найти помещение? Но зёрнышко было брошено. И оно начало прорастать.
***
Идея о собственном деле росла и крепла. Виктория начала откладывать каждую копейку с «левых» заказов. Она завела тетрадку, куда записывала бизнес-план, рисовала эскизы будущих моделей и рассчитывала смету. Суммы получались астрономические.
— Где же нам взять такой стартовый капитал? — вздыхала она, показывая расчёты маме. — Это же целое состояние.
— Под лежачий камень вода не течёт, — философски отвечала Клавдия Петровна, поливая свои фиалки. — Надо думать.
Думать пришлось недолго. Помощь пришла, откуда не ждали.
Однажды в дверь позвонила тётя Зина, двоюродная сестра Клавдии Петровны из деревни. Тётя Зина была женщиной энергичной, громкой и предприимчивой. Она приехала в город продавать излишки урожая — картошку, морковку и знаменитые на всю округу солёные огурцы.
За чаем, выслушав историю Вики, тётя Зина стукнула кулаком по столу так, что фиалки подпрыгнули.
— Ах, он подлец! Эдька-то! А я всегда говорила, что он скользкий тип! Ну ничего, Викуля, нос не вешать! Дело у тебя верное. Одежда всегда нужна. Особенно хорошая.
Она хитро прищурилась.
— У меня тут сбережения есть. На «чёрный день», как говорится. Я корову в прошлом году продала, да и за огурцы неплохо капает. Я тебе займу. Без процентов. Как родственнице. Поднимешься — отдашь. А не поднимешься… что ж, значит, не судьба. Но я в тебя верю! У тебя хватка есть, материнская.
Виктория и Клавдия Петровна онемели.
Часть денег была найдена. Ещё часть Виктория, зажмурившись от страха, взяла в кредит в банке, заложив мамину дачу. Клавдия Петровна сама на этом настояла.
— Дача — это что? Земля. А твоё дело — это будущее. Татьянино будущее. Бери, не бойся.
С помещением тоже помог случай. Валя с фабрики рассказала, что на первом этаже в их доме уже полгода пустует бывшая молочная кухня. Место проходное, рядом с рынком. Аренда божеская.
И закрутилось. Ремонт делали сами. Виктория, Таня и Клавдия Петровна с тётей Зиной, которая задержалась в городе, чтобы «проконтролировать процесс», красили стены, циклевали полы, вешали светильники. Пётр Семёнович с фабрики по старой дружбе помог достать списанные, но крепкие манекены.
Название родилось само собой — «Виктория». Просто и с достоинством.
Виктория уволилась с фабрики. Пётр Семёнович отпускать её не хотел, но, узнав, в чём дело, пожал руку:
— Молодец. Рисковая. Уважаю. Будет нужна помощь — заходи.
Первую партию товара она шила сама, ночами напролёт. Это были простые, но элегантные вещи: несколько моделей платьев, юбки-карандаши, классические брюки и кашемировые водолазки. Она делала ставку на качество ткани и идеальный крой. Никакого Китая, только проверенные поставщики, контакты которых она нашла через старые фабричные связи.
За неделю до открытия случилось ЧП. Кот Барсик, обозлённый на то, что его любимый рулон кашемира пустили на водолазки, решил отомстить. Ночью он пробрался в комнату, где на вешалках висела готовая коллекция, и от души поточил когти о самое видное платье из дорогой итальянской шерсти.
Утром Виктория, увидев затяжки и дырки, чуть не разрыдалась.
— Всё! Это знак! Ничего не получится! — причитала она.
— Так, без паники! — скомандовала Клавдия Петровна. — Ты портниха или где? Включай фантазию!
Виктория взяла себя в руки. Она села за стол, взяла карандаш и через час на месте дырок красовалась изящная ручная вышивка в виде веточки лаванды. Платье стало выглядеть ещё интереснее и дороже.
— Вот видишь! — удовлетворённо кивнула мама. — Нет худа без добра. А этому террористу усатому, — она погрозила кулаком в сторону дивана, под которым прятался Барсик, — я сегодня вместо сметаны кошачьей мяты в миску положу. Для успокоения нервов.
День открытия был волнительным. Пришли все: Клавдия Петровна в своём лучшем платье, смущённая Таня, громогласная тётя Зина, Валя со всей их бывшей бригадой с «Зарницы» и даже Пётр Семёнович с букетом астр.
Первой покупательницей стала случайная прохожая, женщина лет пятидесяти. Она долго вертела в руках ту самую кашемировую водолазку, потом примерила.
— Боже, какое качество! — восхитилась она. — Сидит идеально. Беру!
И дело пошло. Сначала медленно, потом всё быстрее. «Сарафанное радио» оказалось лучшей рекламой. Женщины приходили по рекомендации подруг, коллег, сестёр. Им нравилось, что здесь можно найти не только качественную одежду, но и получить дельный совет. Виктория безошибочно определяла тип фигуры и советовала фасон, который подчеркнёт достоинства и скроет недостатки.
Через год она смогла нанять двух продавщиц и одну швею в помощь себе. Ещё через два — полностью рассчиталась с долгами и выкупила помещение в собственность. Маленький магазинчик превратился в модный бутик, известный в городе. Виктория сама ездила на выставки в Москву, выбирала ткани, разрабатывала новые модели. Она сменила причёску, похудела, в глазах появился уверенный блеск. От прежней, потухшей домохозяйки не осталось и следа.