На несколько секунд над верандой повисла такая тишина, что стало слышно, как жужжит пчела в сиреневом кусте и как потрескивают угли в мангале. Родственники застыли в самых разнообразных позах: дядя Гена так и остался сидеть с поднесённой ко рту вилкой, на которой дрожал солёный огурец; Лариса, собиравшаяся отпить вина, замерла с бокалом у губ; Мария Степановна медленно наливалась пунцовой краской, а на её лбу вздулась вена.
А потом тишину разорвал звук, похожий на взрыв. Это дядя Гена, не выдержав напряжения, поперхнулся огурцом и закашлялся так, что слёзы брызнули из глаз. Его жена испуганно захлопала его по спине. И тут же, как по команде, прыснула в кулак Лариса, пролив вино на белую скатерть. За ней, не в силах сдержаться, громко хрюкнула Инна. Смех был заразным. Через мгновение уже весь стол, за исключением Марии Степановны и Сергея, трясся от хохота. Но это был уже совсем другой смех. Не злой и уничижительный, направленный на Елену, а растерянный, почти истерический смех над абсурдностью всей ситуации.
Елена же, не обращая на них никакого внимания, действовала с ледяным спокойствием. Она взяла щипцы, которыми Сергей переворачивал мясо, и начала методично, один за другим, снимать с мангала шипящие, ароматные, почти готовые шампуры.
Куски свинины… она аккуратно складывала в свою кастрюлю, которую утром принесла с кухни.
– Ты… ты что творишь? – наконец обрела дар речи Мария Степановна. Голос её сорвался на визг.
Елена не удостоила её ответом. Она аккуратно сложила все восемь шампуров в чистое ведро. Затем взяла пакет, в который утром упаковывала свежий лаваш и зелень, и решительно направилась к столу. Под ошарашенными взглядами родственников она сгребла в пакет весь лаваш, пучки укропа, петрушки и зелёного лука.
– И соус тоже мой, – невозмутимо добавила она, забирая со стола бутылочку гранатового наршараба и банку с томатной аджикой, которую сама готовила прошлым летом.
Застолье окончательно превратилось в фарс. «Наглые родственники», ещё пять минут назад чувствовавшие себя хозяевами положения, растеряли весь свой пафос и сидели с открытыми ртами, наблюдая за этим представлением. Сергей вскочил со своего места. Лицо у него было бордовым, то ли от стыда, то ли от гнева.
– Лена, прекрати! Что ты делаешь? – прошипел он, хватая её за руку.
Елена медленно повернула к нему голову. В её глазах не было ни слёз, ни истерики. Только холодная, спокойная ярость.
– А что не так, Серёжа? Я забираю своё. Я же здесь никто, помнишь? Гостям не положено приходить со своей едой, а раз уж я пришла, то имею право её забрать.
Она с такой силой высвободила руку, что он отшатнулся.
В этот момент из-под стола вылез рыжий кот Барсик. Он подошёл к Елене и потёрся о её ноги, громко мурлыча. Он всегда чувствовал её настроение.
– И кота я тоже заберу, – сказала Елена, подхватывая усатого на руки. – Он хоть и живёт на даче твоего сына, но кормила и лечила его всегда я. Так что он тоже мой.
С этими словами, с ведром шашлыка в одной руке и с котом в другой, она пошла к калитке. Пакет с зеленью и соусами она умудрилась пристроить под мышкой.
Родственники молча смотрели ей вслед. Хохот стих. Дядя Гена наконец проглотил свой огурец и мрачно уставился на пустой мангал. Есть хотелось зверски. Аромат шашлыка всё ещё витал в воздухе, но самого шашлыка уже не было. На столе сиротливо стоял салат «Оливье», нарезанные овощи и холодец. Перспектива закусывать водку холодцом без горячего мяса никого не радовала.
– Ну и?.. – первой нарушила молчание Инна, поворачиваясь к матери. – Довольна, мам? Докомандовалась? Теперь будем твой оливье до ночи жевать.
– Ты как с матерью разговариваешь?! – взвилась Мария Степановна. – Это всё она, змея пригретая! Решила нам праздник испортить!
– Я тоже не всегда с Леной согласна, но зачем при всех унижать? Вот и получила. Сама спровоцировала – сама теперь и расхлёбывай!
– Я слово правды сказала! – кричала Мария Степановна. – Это дача моего сына!
– Так вот пусть твой сын нас теперь и кормит! – рявкнул дядя Гена, стукнув кулаком по столу. – Серёга, ты мужик или где? Твоя баба сбежала, мясо утащила, а мы сидеть голодными должны?
Сергей стоял посреди веранды, совершенно потерянный. Он смотрел то на разъярённую мать, то на сестру, то на пустую калитку, за которой скрылась Лена. Он понимал, что произошло нечто ужасное, непоправимое. И виноват в этом был только он. Его молчание, его трусость, его нежелание вступать в конфликт с матерью привели к этому взрыву. Он годами пытался усидеть на двух стульях, быть хорошим сыном и хорошим мужем. А в итоге оказался никем.
Елена тем временем дошла до своей старенькой «Лады Калины», стоявшей за воротами. Она открыла багажник, поставила туда ведро, пакет, посадила на заднее сиденье кота. Села за руль, повернула ключ зажигания. Мотор привычно затарахтел. Она бросила последний взгляд в зеркало заднего вида. На веранде уже вовсю шёл скандал. Родственники орали друг на друга, размахивая руками. Картина была почти комичной.
И тут Елена рассмеялась. Она смеялась громко, до слёз, до колик в животе. Это был смех освобождения. Впервые за много лет она почувствовала себя не жертвой, а хозяйкой своей жизни. Она не знала, что будет дальше, как они будут жить с Сергеем после этого. Но она точно знала одно: как раньше уже не будет никогда.
Она не поехала домой, в городскую квартиру. Она поехала к своей единственной близкой подруге, Ольге, у которой была дача в соседнем посёлке.
Ольга, миниатюрная, энергичная женщина, работавшая ландшафтным дизайнером, встретила её на крыльце. Увидев ведро с шашлыком и заплаканное, но смеющееся лицо подруги, она всё поняла без слов.
– Так, горе моё луковое, – сказала она, забирая у Лены ведро. – Марш в дом, умываться. А я пока мангал разожгу. Не пропадать же добру.
Вечером они сидели на Ольгиной веранде, ели вкуснейший шашлык и пили травяной чай. Барсик, обследовав новый участок, устроился на коленях у Елены и мурлыкал, как трактор. Вокруг цвели диковинные цветы, названия которых Лена даже не знала. Ольга с увлечением рассказывала про свои новые приобретения – какой-то редкий сорт японской гортензии, который меняет цвет в зависимости от кислотности почвы.
– Представляешь, Лена, если почву подкислить, ну, например, добавить торфа или специальное удобрение с сульфатом алюминия, то цветы будут синими или голубыми. А если почва щелочная, то розовыми или даже красными! Можно целые узоры на кусте создавать, регулируя pH грунта вокруг разных веток. Это же целая магия!
Елена слушала её, и на душе становилось легко и спокойно. Она смотрела на звёздное небо, на уютный свет Ольгиного дома, и понимала, что жизнь не закончилась. Наоборот, может быть, она только начинается.
Телефон завибрировал в кармане. Десять пропущенных от Сергея. Она отключила звук и отложила его в сторону. Она поговорит с ним. Но не сегодня. Сегодня она будет есть свой шашлык, слушать про волшебные гортензии и гладить своего кота. Сегодня она будет праздновать свой личный день независимости.
Прошло три дня. Елена жила у Ольги. Днём они вместе возились в саду, и подруга делилась с ней премудростями ухода за капризными розами.
– Главное, Лена, не заливать их, – поучала она, показывая, как правильно рыхлить землю вокруг куста. – Корни должны дышать. И запомни: лучшая профилактика от тли – это обычный настой чеснока. Дёшево, сердито и никакой химии. Берёшь пару головок, давишь, заливаешь водой, настаиваешь сутки, и опрыскиваешь. Вся тля убежит к соседям.
Елена с благодарностью впитывала эти маленькие хитрости. Она чувствовала, как с каждым днём, проведённым здесь, с каждой прополотой грядкой, её душевная рана затягивается. Сергей больше не звонил, но присылал сообщения: «Лена, прости», «Давай поговорим», «Я приеду». Она не отвечала. Она ещё не была готова.
На четвёртый день он приехал. Ольга тактично ушла в дальний конец сада, делая вид, что её срочно заинтересовали сорняки. Сергей стоял перед Леной, похудевший, осунувшийся, с виноватыми глазами.
– Лена… – начал он. – Я… я всё понимаю. Я был неправ. Я вёл себя как трус.
Он говорил долго. О том, как ему стыдно. О том, как он боится её потерять. О том, что после её ухода дача опустела, и даже шашлыки, которые они всё-таки пожарили из купленной впопыхах в сельпо курицы, показались безвкусными. Родственники переругались и разъехались в тот же вечер. Мать с ним не разговаривает.
Елена молча слушала его. Впервые он не оправдывался, не перекладывал вину, не говорил «будь умнее». Он признавал свою ошибку.
– Я много думал эти дни. Понял, что эта дача всегда будет яблоком раздора. Я решил продать свою долю. Пусть мама с Инной распоряжаются, а мы со временем купим свою маленькую.
Где будешь хозяйкой только ты. Где не будет никого, кроме нас. И кота. Я всё сделаю, Лена. Только прости.
Он посмотрел на неё с такой надеждой и тоской, что у неё дрогнуло сердце. Она видела, что он не лжёт. Этот скандал, этот её демарш с шашлыком стал для него тем самым холодным душем, который был так необходим.
– Хорошо, – тихо сказала она. – Я вернусь. Но у меня есть одно условие.
– Любое! – выдохнул он.
– Мы никогда, слышишь, никогда больше не будем отмечать праздники с твоей роднёй. Ни на нашей территории, ни на их. Хочешь их видеть – пожалуйста. Но без меня.
Сергей на мгновение замялся, но потом твёрдо кивнул.
– Я согласен.
Они оформили продажу его доли дачи за пару месяцев. Инна сразу согласилась выкупить её, чтобы стать полноправной хозяйкой. Мария Степановна, конечно, была в ярости, но сделать уже ничего не могла.
А через полгода Елена и Сергей стояли на своём собственном участке. Небольшом, всего шесть соток, немного запущенном, но своём. С маленьким, покосившимся домиком, который требовал ремонта, и старой яблоней в углу.
Сергей обнял Елену за плечи.
– Ну что, хозяйка? С чего начнём?
Елена посмотрела на него, потом на свой новый, ещё не обжитый мир, и улыбнулась.
– Сначала посадим сирень. У меня есть отросток с той, старой дачи. Я его в горшке сохранила.
Она знала, что впереди ещё много работы, много трудностей. Но теперь она была уверена, что они справятся. Потому что теперь они были настоящей семьёй, которая строит свой собственный дом, где не будет места для чужих правил и унизительных слов. Где она никогда больше не будет «никем».
От автора:
Вот так иногда бывает: один шашлык, купленный не на те деньги, может изменить больше, чем годы терпения. Семейные узы – вещь крепкая, но, оказывается, не всякая нить достойна того, чтобы за неё держаться.