Эта ночь казалась бесконечной. Заунывный храп Захара, доносившийся из ванной комнаты, разрывал тишину, словно кто-то пилил железо ржавой пилой. Каждая нота этого «концерта» отдавалась в моей голове набатом, заставляя в отчаянии сжимать подушку.
В этот вечер мы перепробовали всё. Уговоры, мольбы, даже попытки договориться по-хорошему — всё было тщетно. Домовой стоял на своём с упрямством горного хребта: «Буду спать на кровати, и точка! Пусть нам дают номер или хотя бы новые кровати!» Его непреклонность доводила меня до белого каления.
Часы тянулись медленно, как патока. Нервы были на пределе. И тогда, собрав всю свою решительность в кулак, я вскочила с кровати. Мой голос, обычно мягкий и спокойный, сейчас звучал как раскат грома:
— Ты мой домовой, и твоя хозяйка — я, а не наоборот! То, что мы с Фимкой терпели твой гнёт всё лето, совсем не означает, что ты можешь и дальше пользоваться нашей мягкостью!
Слова повисли в воздухе тяжёлым облаком. Я увидела, как изменилось лицо Захара. Он словно сдулся, как проколотый воздушный шарик. Его плечи поникли, борода, казалось, стала длиннее из-за опущенной головы. Без единого слова он взял подушку и одеяло из шкафа и побрёл в ванную, словно наказанный школьник. Я предлагала ему лечь в шкафу, но обиженный домовой демонстративно постелила себе в углу ванной и повернулся ко мне спиной.
После последнего происшествия что-то надломилось в моих домочадцах. Захар стал колючим, как дикобраз, ощетинившимся от невидимых угроз. А Фимка, который и так был словно ребёнок, впал в какое-то странное детство, став ещё более непосредственным и ранимым.
В памяти всплыли слова бабушки, к которой я нет-нет, да заглядывала в прошлое, она говорила, что эти двое — натуры взбалмошные и сумасбродные. Предупреждала, что стоит только дать слабину, как один тут же натянет на свою седую голову корону, а второй начнёт душить своей любовью.
Моё прошлое научило меня избегать конфликтов. После того как одна издевалась надо мной все детство, а потом пыталась продать меня, я выбрала совершенно иное поведение. Я старалась не давить на окружающих, не показывать своих эмоций, превосходства в чем-то. Но сегодня усталость и раздражение взяли верх.
Глядя на Захара, я почувствовала укол вины. Может, я была слишком резка?
Опустившись на кровать, я обхватила колени руками. В голове крутились мысли о Наталке, которая вытащила меня из моей скорлупы. Этот отпуск был именно тем, что мне нужно — возможностью исцелить старые и новые раны, которые, словно незаживающие рубцы, время от времени начинали кровоточить, напоминая о себе острой болью.
Утро только начало окрашивать небо в нежные розовые тона, когда я услышала подозрительное шуршание у входной двери. Сон как рукой сняло — я поняла, что наш домовой затеял очередную авантюру.
И действительно, Захар, вооружившись мусорным пакетом, предпринял попытку тайного побега. Но его благородная миссия по наведению порядка в мире была далека от альтруизма. Нет, это был настоящий бунт против того, что он называл «бедламом», воплощённым в виде безобидного фантика и пары крошек на полу.
К счастью, чуткость Натальи оказалась на высоте — её сон был острее, чем у любого секретного агента на особо важном задании. Услышав предательский скрип двери, она молниеносно среагировала, втащив домового обратно за полу его кофты. И произошло это как раз в тот момент, когда мимо с истошными криками пронёсся маленький турист, размахивающий сачком в поисках приключений.
— Я домовой! Моё сакральное предназначение — поддерживать порядок! — кипятился Захар, яростно вырываясь. Его борода трепетала от возмущения, словно пламя на ветру. О разговоре накануне он забыл… — А вы меня, как какого-то рецидивиста, в четырёх стенах держите!
— Ты и есть рецидивист! — шипела в ответ Наталья, торопливо запирая дверь на ключ. — Рецидивист против спокойного отдыха! Сиди тихо и вытри пыль с люстры, если энергия так и бьёт ключом!
Захар, фыркая как рассерженный кот, принялся за люстру, что-то ворча себе под нос о «падении нравов и горизонтальных поверхностях». Его ворчание эхом отражалось от стен, создавая не особо радостную утреннюю симфонию.
Фимка, разбуженный всей этой суетой, с неподдельным интересом наблюдал за домовым, склонив голову набок, словно за каким-то удивительным природным явлением.
— Захар, а ты можешь пыль собирать и не ворчать? — спросил он с детской непосредственностью.
— Не могу, — отрезал домовой, сдувая пылинки с лампочки с видом настоящего ювелира. — Это нарушает технологический процесс. Ворчание — это катализатор чистоты!
Его слова вызвали у меня невольную улыбку. В этом был весь Захар — даже уборку он превращал в целое представление, сопровождая каждое движение философскими размышлениями и ворчанием, которое, как он утверждал, только улучшало качество уборки.
Я окончательно проснулась от комического спектакля с домовым и решила провести магическую диагностику комнаты. Это была особая практика, больше похожая на глубокую медитацию — тихая, осторожная, почти незаметная для постороннего взгляда.
Я устроилась поудобнее, закрыла глаза и попыталась настроиться на магический фон помещения. В воздухе витало столько загадок: и скисшее молоко, и светящиеся чернила, и странное поведение маяка на рисунке… Но мои собственные силы, зажатые внутренним запретом «не колдовать», отзывались вяло и неохотно, словно сонные коты, задремавшие на тёплом подоконнике.
Тем не менее, мне удалось уловить кое-что необычное. Под кроватью Фимки скопилась странная субстанция — невидимая для обычного взгляда пыль, которая источала тонкий аромат корицы и старых книг. Этот запах был настолько знакомым, что на мгновение у меня перехватило дыхание — точно такой же я чувствовала в бабушкиных сенях.
Внезапно наше утро было нарушено громкими, взволнованными голосами, доносившимися со стороны пляжа. Любопытство, как всегда, взяло верх над осторожностью. Мы с Наталкой, не сговариваясь, обменялись быстрыми взглядами.Выйдя на балкон, я почувствовала, как сердце начинает биться чаще. Наталка откуда-то достала бинокль и протянула мне. В его линзы я увидела нечто невероятное.
У старого пирса собралась целая толпа. В центре внимания находился местный рыбак, из возгласов мы ушнали, что зовут его дядя Вася. Он размахивал руками и показывал свой улов. Но это был не просто улов — это было нечто совершенно невероятное.
В его корзине лежали рыбы — горбуша и пара окуней — они переливались на солнце, словно драгоценные камни. Они были абсолютно прозрачными, как чистейший хрусталь. Сквозь их жабры, тонкие позвоночники и даже чешую можно было идеально видеть дно корзины. Казалось, кто-то вынул у рыб все внутренности и заполнил их воздухом и светом.
— Вась, брешешь! — донёсся чей-то недоверчивый голос из толпы.
— Да я всю жизнь здесь рыбачу! — кричал дядя Вася, тыча пальцем в обидчика. — Это что за такое?! Мутанты? Экология? Да я вас всех!
В этот момент раздался спокойный голос снизу:
— Опять лихо пошутило…
Прохор Степанович стоял на крыльце своего дома с кружкой в руке и наблюдал за всей этой суматохой с каким-то отстранённым, почти философским спокойствием.
Старик знал, что мы его слушаем и он начал рассказывать. Его голос звучал размеренно и глубоко:
— На прошлой неделе у Людмилы Семёновны все волосы зелёные стали. Теперь под платок прячет, но всем говорит, мода такая. А намедни у дяди Коли все краски на картинах поменяли цвета. Синее небо стало алым, а солнце — фиолетовым. Он думал, что это он накануне так «хорошо» погулял.
Не в силах сдержать любопытство, я задала вопрос, который терзал меня:
— И что же это такое, Прохор Степанович?
Старик поднял голову и посмотрел на нас, и в его глазах, глубоких как океанские впадины, промелькнуло что-то древнее, ведомое только ему. Смесь печали и тайного знания затаилась в их глубине.
— Море, — медленно начал он, — оно всё помнит, милая. И хорошее, и лихо. Иногда оно… выплескивает на берег то, что нам не нужно видеть. А иногда — то, о чём мы забыли. Или то, что пытались спрятать. Оно, как художник, стирает лишнее, оставляя только суть. Вот и рыба… прозрачная стала. Ничего не скроешь.
Он сделал паузу, отпил из своей кружки, и его фигура, словно растворяясь в утреннем свете, направилась к дому. Его слова повисли в воздухе, тяжёлые и загадочные, оставляя нас с новыми вопросами и ещё большими тайнами.
Вернувшись в комнату, мы застали поистине эпическую картину. Захар, словно акробат на цирковой арене, балансировал на шаткой конструкции из чемоданов, книг и табуретки. Его борода воинственно топорщилась, пока он пытался дотянуться до верхней полки шкафа, где теперь хранилась папка с рисунками.
Фимка, решив проявить инициативу, протянул домовому новую тряпку. Но, как обычно, его неуклюжесть взяла верх — он не удержал равновесия, дёрнул полку на себя, и папка, словно не желая быть пойманной, опрокинулась.
Десятки пожелтевших листов, словно стая испуганных птиц, разлетелись по комнате, кружась в причудливом танце. Они падали на пол, раскрывая свои секреты.
— Ой, попадёт! — испуганно пискнул чертёнок, пытаясь поймать в воздухе несколько рисунков одновременно, но только усугубляя ситуацию.
Я и Наталка, забыв обо всех загадках, бросились на помощь, собирая разлетевшиеся листы. И тут моя подруга замерла, держа в руках один из рисунков.
— Тась, смотри, — прошептала она, протягивая мне лист.
Мои пальцы дрогнули, когда я вгляделась в рисунок. В этот раз это был маяк, не таинственная девушка — нет. Это был схематичный, но детальный план подвального помещения нашего гостевого дома.
Каждая линия, каждый штрих рассказывали свою историю. Комнатки, лестница, котельная — всё было отмечено с удивительной точностью. Но внимание моё приковал один конкретный участок: в углу, под лестницей, был изображён небольшой люк. Рядом с ним тем же старательным почерком было выведено: «Где спрятано сердце. Не забыть».
Мы с Натальей обменялись тревожными взглядами. В этот момент время словно остановилось. И как по злому року судьбы, снизу донёсся звук открывающейся калитки. А затем — голос. Голос, который я узнаю из тысячи.
— Здравствуйте! Мне нужна владелица данного автомобиля, — прозвучало уверенно и твёрдо.
— Это она на кой вам, мил человек? — сухо поинтересовался Прохор Степанович.
— Скажите Тасе, что либо я зайду к ней в номер, либо её официально вызовут на допрос, — прозвучало в ответ.
Кровь отхлынула от моего лица. Игорь. Тот самый Игорь, с которым мы расстались не на лучшей ноте из-за его повышения по службе. Он не хотел возвращаться, но его заставили.
Из-под кровати донёсся приглушённый, яростный шёпот Захара:
— Охотник! Я тебе, охотник, веником по… ммпф!
Последнее «ммпф» явно означало, что Фимка успел заткнуть ему рот.
Наш тайный штаб превратился в западню. Снаружи — Игорь, появлению которого я совсем не рада. Внутри — улики: светящиеся чернила, таинственный план подвала с загадочной надписью. А на пляже — прозрачные, словно сделанные из хрусталя, рыбы, которые служили немым свидетельством того, что происходящее выходит далеко за рамки обычного…
Наталка смотрела на меня, и в её широко распахнутых глазах читался немой вопрос: «Что будем делать?» А я… я не знала ответа. В груди разлилась пустота, словно кто-то вынул оттуда сердце и оставил зияющую дыру.
Отношения с Игорем напоминали американские горки — безумные, непредсказуемые, сводящие с ума. То он говорил, что не может жить без меня, то исчезал в пучине своей работы, прося подождать. И каждый раз я спрашивала себя: неужели я похожа на Хатико, готового ждать вечно?
Несколько месяцев мы жили вместе — это было самое прекрасное время в моей жизни. Сейчас, вспоминая те дни, я чувствовала, как сердце сжимается от острой, почти физической боли. Уютные вечера, его объятия, нежные слова — всё это казалось теперь таким далёким, почти нереальным.
Но потом что-то изменилось. Игорь стал замкнутым, отстранённым. Он всё чаще задерживался на работе, а когда был дома, молчал, погруженный в свои мысли. И вот однажды вечером, не выдержав, я задала прямой вопрос:
— Игорь, что произошло?
Он опустил глаза в пол, и я увидела, как напряглись его плечи.
— Я не знаю, что мне делать, Тася. Я очень сильно тебя люблю, но и свою работу бросить не могу. Тем более мне предложили очень хорошее повышение.
Воздух словно стал густым и тяжёлым. Я с трудом могла дышать, каждое слово давалось с трудом.
— Ммм, повышение? И кем же ты теперь будешь?
Его лицо озарилось воодушевлением, когда он заговорил о работе. Это было больно — видеть, как загораются его глаза при мысли о карьере, а не обо мне.
— Теперь я буду работать по всей стране, не только по нашей области. У меня будет статус неприкосновенности после того, как я отработаю на этой должности три года, — он внезапно схватил меня за руки, его голос стал умоляющим. — Тася, милая, пожалуйста! Подожди эти три года, и мы сможем пожениться! Ты родишь мне прекрасную ведьмочку или охотника! Нужно просто подождать!
В этот момент что-то внутри меня надломилось. Словно тонкая струна, натянутая до предела, наконец лопнула с оглушительным звоном. Я устала ждать, устала от неопределённости, от постоянного чувства, что я — не главное в его жизни.
Всё, чего я хотела от человека, которого любила всем сердцем — это любви, уважения и нежности. А он относился ко мне как к игрушке, не задумываясь о том, как его слова и поступки ранят меня. Три года ожидания… Сколько ещё я должна была ждать, пока он наездится по стране, пока решит, что я достойна его внимания?
В горле встал ком, дыхание стало прерывистым. Я чувствовала, как слёзы подступают к глазам, но не позволяла им пролиться.
Не сейчас.
Не перед ним.
Друзья, не стесняйтесь ставить лайки и делиться своими эмоциями и мыслями в комментариях! Спасибо за поддержку! 😊
Также вы можете поддержать автора любой суммой доната