- Когда я вырасту большая. Глава 39.
Концерт в деревенском клубе начинался в шесть вечера. Предчувствия праздника у Савелия не было. Скорее, наоборот раздражали эти сияющие лица кругом, будто жителей деревни поразило всеобщее помешательство. Бабульки в нарядных платках на головах, шаркая калошами, подбирались к клубу. Парни, смеясь и толкаясь, подхихикивали друг над другом и над встречными девчонками.
Всё изменилось в момент, когда его глаза встретились с глазами Вари. Парень думать забыл и о празднике, и о бурлящей толпе, всё нарастающей по мере приближения к клубу.
В дверном проёме, обычно открываемом на одну половину, сегодня распахнули обе створки. Но народ всё равно толкался, смеясь и поздравляя друг друга с Праздником. Савелий шёл позади своей знакомой, создав руками кольцо вокруг неё, чтобы никто не смог прикоснуться к ней. Он видел, как Варя опустила глаза, перешагивая через деревянный порожек. А войдя в заполненный вестибюль сделала всего несколько шагов и остановилась, не поворачивая головы.
Парень подошёл к ней сбоку и почувствовал, как рот растягивается в дурацкой улыбке.
- С Праздником, - сказал он, и потрогал свежий шрам на подбородке.
- Порезался? - участливо спросила девушка. - Бороду сбрил, смотрю.
Савелий смотрел на тёмные крапинки в её глазах, и тонул, не находя дна в этом сладком тёмном меду. Вокруг всё померкло. Сквозь пелену до сознания доносились крики, песни, перебор гармони и аплодисменты. Зал был переполнен, и многие колхозники стояли в вестибюле, пытаясь увидеть сцену через плечи впереди стоящих товарищей.
Некоторым это было на руку. Воровато оглянувшись по сторонам, парочка мужиков в кепках расстегнули куртки. У одного в руках появилась бу_тылка, накрытая стаканом, у другого - пакет с карамельками и кусок ржаного хлеба. Отвинтилась с характерным звуком крышечка, забулькала прозрачная жидкость. Первый, что называется, пошёл, и, не успев перевести дух автоматически сунул стакан в карман. В это время из дверей показался участковый, на ходу поправляя фуражку.
- Проходим, граждане, не стесняемся, - он внимательно посмотрел на парочку.
Успевший остограмиться стоял, напряжённо улыбаясь, не решаясь ни вдохнуть, ни выдохнуть. Его товарищ взял под локоть участкового и с интересом заглянул в его лицо:
- Можно у Вас поинтересоваться, гражданин начальник... Такое дело... Всегда очень рано гулянья заканчиваются. Народу не хватает времени. Душа, понимаешь, только развернётся, а ей, глядишь, уже сворачиваться пора? Может, как-нибудь сегодня подольше можно погулять? Всё-таки великий праздник, день всех, так сказать, трудящихся? - он искоса глянул через плечо, товарищ как символ благодарности поднял вверх большой грязный палец.
Эти переглядки не могли остаться незамеченными бдительным участковым, и он склонился к собеседнику:
- Ты-то что переживаешь? Вы с товарищем к двенадцати ни петь, ни плясать, ни на ногах стоять не сможете...
Савелий не пытался протиснуться в зал. Они с Варей вдвоём стояли около раздевалки. Открыто, не таясь, не пытаясь привлечь в свою компанию друзей-подружек. Что в то время по деревенским меркам было верхом неприличия. Девушка, казалось, не испытывала неловкости. Её чуть набок склонённая голова с лёгкой полуулыбкой на губах говорила о чувствах откровеннее, чем могли бы сказать все любовные оды на Земле. Парень смотрел как заворожённый, забыв обо всём на свете. Иногда они перекидывались парой незначительных фраз. Но почти время они стояли тихо, своим молчанием отгородившись от всего мира, чуждого им сейчас.
Раздался решительный шквал аплодисментов, и почти сразу началось движение в фойе. Одни выходили на улицу, тут же закуривая и запуская дымок в клуб. Другие искали «своих», потерянных в давке. Прошла, расплёскивая через ведёрный край воду, уборщица в криво повязанном цветастом платке. В зале что-то защёлкало, залязгало, забубнило, разнося гулкое эхо в пустом зале.
- Пойдём? - спросила Варя, оглядевшись вокруг и поняв, что они остались только вдвоём.
Савелий улыбнулся и протянул ей руку. Мягкие податливые пальцы послушно лежали в его огрубевшей ладони. Под ложечкой сладко засосало, будто кто-то тянул тонкую нить, грозящую внезапно оборваться.
Как медленно не шагала пара, вскоре за поворотом показался аккуратный дом с мансардой.
- Давай ещё пройдёмся, - предложил парень, чуть сжав тёплые пальцы и ожидая, ответит ли она. Варя пожала его руку в ответ, и сказала твёрдо:
- Мне домой надо. Мама ругаться будет, - она повернулась и смотрела на Савелия открыто и прямо. Ему почему-то вспомнилось жеманство бывшей жены. Её кривляния, ужимки, хлопанье ресницами, - всё было ненастоящим. Жалким. Смешным. Настоящей была Варя, молоденькая, почти девочка, с ясными глазами и открытым взглядом.
- Завтра увидимся? - спросил Савелий, заранее зная ответ.
- Да, увидимся, - ответила девушка. - В клубе. Я приду, - она улыбнулась и побежала к дому. Мелькали чёрные туфли над тропинкой, пышный хвост из рыжих волос метался по спине. И сердце Савелия билось в такт этим мягким девичьим движениям, будто что-то с сегодняшнего дня навсегда связывало их. Возможно, это была тайна молчания, постичь которую дано только влюблённым.
***
Валентина Ивановна сидела на диване, откинувшись на его спинку. Она поняла, что дочь возвращается домой по быстрым торопливым шагам.
«- Боится ещё матери, - подумала женщина. - Надолго ли только?»
- Мама, не спишь? - спросила девушка, войдя в дом. Из прихожей ей были видны тапочки, на которые длинным лучом падал свет.
- Не сплю, Варя. Да и ты спать не сможешь, когда своя дочь подрастёт. Одна пришла? - строго спросила Валентина Ивановна.
Дочь умывалась на кухне. Шум падающей воды казался резким и громким в ночной тишине. Варя не спешила отвечать, и мать встала с дивана.
- Одна пришла? - повторила вопрос женщина, заглядывая вкухню.
Варя отняла полотенце от лица. Оно было пунцовым, губы словно налились спелостью.
- Нет, мама, не одна, - она повесила полотенце на гвоздь, поправила края, чтоб они свисали одинаково.
- Кто? - повисло в комнате.
- Савелий, - она с вызовом подошла к матери.
- Не смей, - коротко, как удар хлыста, прозвучало в кухне. - Не позволю, поняла?
- Поняла, - ответила дочь. Её грудь высоко вздымалась. Дышать было тяжело и больно. Но показать матери свою злость нельзя. Нужно держать себя в руках. - Спокойной ночи, мама.
- Это всё? - так же ровно спросила Валентина Ивановна. - Спорить не будешь?
- Не буду, - опустив голову, ответила Варя. - Сама меня за него выдашь, когда время придёт, - она стиснула зубы и пошла в свою комнату.
- Ещё чего, - ответила мать. - Такой и замуж не позовёт, не надейся. Перебесишься. Выйдешь, за кого скажу.
Валентина Ивановна погасила свет в прихожей и легла на диван, прижавшись большой спиной к его спинке, представляя, что это муж крепко обнимает её. Легла и Варя, укрывшись до подбородка одеялом и глядя в потолок. Они не спали. Ни одна из них не ждала, что подойдёт другая и заведёт разговор. Мать после потери мужа долго плакала, пока не выплакала все слёзы. Теперь в её сухой душе не было места ни слезам, ни сочувствию. Она поняла, что нельзя быть слабой, беззащитной, уязвимой. Надо быть сильной, как камень, и она стала сильным бездушным камнем, чтобы не быть слабой. Она не могла есть - и стала заставлять себя есть. Осилив тарелку супа с хлебом, она бежала во двор. Организм не принимал еду. Она рычала, сипела, и снова ела. И так до тех пор, пока к ней не вернулся аппетит.
***
Варе было около восьми, когда её отец скончался. Она помнила, что мама после этого всё время ходила с красными больными глазами и была маленькая, как девочка. Потом что-то случилось, и мама превратилась в злую мачеху. Она разговаривала мало. Перестала гладить её по голове и вообще как будто перестала замечать. Учила Варю готовить и вести хозяйство. Говорила, как должна вести себя девочка. Но, похоже, поучая дочь, сама забыла, что такое быть матерью.
Брату было легче. Он был постарше, и всегда весёлый. Что бы ни произошло, он умел замечать хорошее и смешное, и всегда подчёркивал это. Кроме того, часто оставлял сестрёнке дольку от своей шоколадки, или отдавал половину молочной конфеты, с удовольствием наблюдая за искренней радостью сестры.
***
Маруся привыкала к работе. Странный Роман Романович перестал удивлять её. Да, смотрит. Да, вынюхивает всё время что-то. Но, с головой погружаясь в работу, женщина переставала замечать его присутствие.
Когда кассир собралась в отпуск, встал вопрос, на кого возложить её обязанности. Маруся, не раздумывая, предложила свою кандидатуру. Было интересно узнать рабочие нюансы, это во-первых. А во вторых, полставки были как нельзя кстати.
Через месяц после кассира в отпуск пошёл второй бухгалтер, и Маруся с удовольствием взялась и за его работу. Теперь её знания о работе организации сложились в большую объёмную картину. Стало намного понятнее и проще, будто у неё открылись глаза.
Хотя она сидела в кабинете, перед её глазами проплывали машины комбикормов, удобрений. Лились белые молочные реки. Дружно мычал молодняк возрастом до трёх лет. На подкашивающихся ножках покачивались новорожденные телята.
Дети к садику привыкли быстро. Не обошлось без болезней. Но то ли из-за того, что группа была маленькой, то ли из-за внимательности Людмилы Ивановны и добродушной нянечки, простуды случались редко.
К трём годам Лена из молчаливой тихони превратилась в бойкую девчушку, будто кто-то повернул внутри неё ключик, как в заводной игрушке. Она с трудом могла высидеть всё занятие за столом. То начинала считать птиц, прилетевших на берёзу и насмешливо покачивающихся на тонких ветвях. То перекладывать карандаши в коробке по цветам радуги, как научила её мама. За обедом Лена успевала съесть свою порцию и ещё покормить кое-кого из малышей, аккуратно поднося ложку к маленькому рту и приговаривая, повторяя интонации Людмилы Ивановны:
- За ма-а-аму, за па-а-апу...
Данилу со старой развалюхи, скрипевшей на ухабах и часто ломающейся, посадили на новый ГАЗиК.
Колхоз работал, сдавая государству положенные тонны и килограммы. Казалось, что эта отлаженная надёжная машина никогда не сломается. Будут всходить озимые и яровые, по полям ездить трактора и комбайны, а над клубом реять кумачовое знамя.
- Продолжение следует.