Роман: "Неприкаянный"
Новая задача прилетела на следующее утро, буднично и просто, будто речь шла не о жизни и смерти, а о ремонте трактора в колхозе.
Разведка боем. Небольшое село, зажатое между двумя лесополосами.
По данным с дрона — тишина. Но эта тишина была обманчивой, как затишье перед грозой.
Мансур смотрел на экран тактического планшета, где зеленоватая карта показывала удобный прямой подход к селу. Просто и логично. Слишком просто.
Так не бывает, — стучало у него в висках. — После того, как мы взяли высоту, они не могут сидеть спокойно. Они ждут. Они всегда ждут.
Он закрыл глаза, отстраняясь от холодной логики электроники, и попытался нырнуть в то странное, зыбкое состояние, которое он теперь называл про себя «связью». Он не управлял этим. Оно приходило само. Или не приходило.
Сейчас было тихо. Ни запахов, ни голосов. Только его собственный опыт, помноженный на тяжелые предчувствия.
— Кедр, дай мне сумку, — тихо попросил он.
Кедр, поняв все без слов, протянул ему герметичный пакет с письмами. Мансур достал один из треугольников. Он искал не предсказание. Он искал совет.
Его пальцы сами нашли нужное письмо. Дед писал о боях в Польше.
«…Немцы тогда хитрую оборону выстроили у одного городка. Все подходы пристреляли, ждут нас в лоб. А наш комбат, майор Бессонов, царствие ему небесное, мужик был с умом.
Он говорит: „Война, сынки, — это театр. Надо им спектакль показать“. И послал один наш танк, самый побитый, шуметь слева от дороги, в лесочке. Тот танк и стрелял, и дымовуху пускал, будто целая рота в атаку пошла.
Немцы на него всю свою артиллерию и развернули. А мы в это время, всей основной силой, тихонечко справа, по болотам, обошли. И ударили им в тыл. Они и опомниться не успели…»
Мансур поднял голову.
— Кедр, Молот, слушай приказ.
— Ты с ума сошел, Ибрагимович? — голос комбата Семёнова в рации был резок. — Какой еще "спектакль"? У меня нет лишних машин, чтобы их в приманку превращать! Идти прямо, по данным разведки!
— Товарищ подполковник, данные могут врать, — спокойно ответил Мансур. — А здравый смысл — никогда. Они нас ждут в лоб. Позвольте одному БМП пошуметь слева, в "зеленке", а мы обойдем по оврагу. Я нутром чую, там пусто.
В рации повисло молчание. Мансур ждал. Он знал, что Семёнов, старый вояка, сейчас борется сам с собой. С одной стороны — устав и логика. С другой — репутация "везучего" танка "Старины", который уже раз спас его людей.
— Добро, — наконец выдавил комбат. — Действуй. Но если это провал… шкуру с тебя спущу.
— Понял, — коротко ответил Мансур.
Он почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Не от страха. От осознания того, что он сейчас поставил на кон не только свою жизнь, но и мудрость своего деда.
Спектакль начался. Одна из "коробочек" пехоты, скрывшись в лесополосе слева, открыла частый, беспорядочный огонь из пулеметов. Заработал АГС.
И противник клюнул.
Почти сразу же по лесополосе ударила вражеская артиллерия. Заработали минометы. Все огневые точки, которые молчали до этого, вскрылись, сосредоточив огонь на приманке.
А «Прорыв» Мансура в это время, как огромная серая тень, тихо скользил по дну глубокого оврага, обходя село с фланга. Дрон, висевший высоко в небе, подтверждал — основной опорный пункт врага был развернут в сторону ложной атаки.
— Кедр, видишь их? — прошептал Мансур.
— Как на ладони, батя. Три пулеметных гнезда, расчет ПТУР под сеткой… Красиво сидят. Спиной к нам.
— Работай, сынок. Аккуратно.
Выстрелы «Прорыва» прозвучали как приговор. Короткие, точные удары. Когда пехота вошла в село, серьезного сопротивления уже не было. Тактика 80-летней давности, помноженная на современные технологии, сработала безупречно.
Они осматривали брошенные окопы. Запах пороха еще не выветрился. Все говорило о спешном бегстве — брошенные каски, пачки патронов, недоеденная банка тушенки.
Молот брезгливо пнул ногой вражеский бронежилет.
— Удрали…
— И слава богу, — тихо сказал Мансур. — Меньше крови.
Кедр, который осматривал блиндаж, вдруг замер.
— Батя, иди сюда.
Он сидел на корточках у самодельной лежанки из досок. Рядом валялась раскрытая книга и небольшая, заляпанная грязью тетрадь. Дневник.
— Украинский? — спросил Мансур.
— Он самый, — кивнул Кедр, который вырос в Харькове и понимал язык без проблем. Он осторожно взял тетрадь в руки, стряхнул с нее землю и начал читать вполголоса, переводя на ходу.
Записи были короткими, сделанными наспех.
«15-е сентября. Снова обстрел. Сидим в этой норе. Холодно. Вспомнил, как Оксана пекла пироги с вишней. Господи, когда это уже кончится? Я не хочу здесь умирать. Я хочу домой…»
«17-е сентября. Привезли пополнение. Совсем пацаны. Один из-под Львова, говорит, его с занятий в универе забрали. Смотрит на все испуганными глазами. А я что ему скажу? Что надо стрелять в таких же, как мы? Сказал, чтобы к мамке своей жался поближе…»
«20-е сентября. Получил письмо. Пишут, картошку уже выкопали. Сын в первый класс пошел. Прислал рисунок — танк с желто-синим флагом и я, с автоматом. А я не герой. Я просто хочу его обнять…»
Кедр замолчал. Он смотрел в тетрадь, и его губы дрожали. Молот, стоявший рядом, опустил голову и шумно сглотнул.
Мансур взял дневник из рук Кедра. Он смотрел на эти корявые, написанные в страхе и холоде строчки. Он не чувствовал ненависти. Не чувствовал злорадства. Он чувствовал только ледяную, всепоглощающую тоску.
Он вспомнил письма своего деда. Они были полны ярости, праведного гнева к фашистам, к нелюдям, которые пришли сжечь его дом. Все было ясно. Черное и белое. Враг и друг...
Дед, — мысленно прошептал он, и его душа, казалось, кричала от этого безмолвного вопроса. — Ты воевал с чудовищами. Все было понятно. А я? С кем воюю я? Этот парень… он не хотел умирать. Он хотел сажать картошку и обнимать сына. Он думал, что защищает свой дом. Так же, как и я. Так кто же из нас прав, бабай? Кто?
Ответа не было.
Только тишина разбитого села, запах чужого, покинутого дома и строчки в тетради, написанные рукой человека, которого он, возможно, только что убил.
И эта тишина была страшнее любого боя.
Глава 7. Почему я здесь
Новость прилетела не с неба, как дрон, а просочилась по земле, как яд. От штабных к командирам, от командиров к экипажам. Шёпотом, с холодком в голосе.
— «Абрамсы».
Американские танки. Здесь. На их участке.
Это слово гудело в воздухе, как высоковольтный провод. Оно было чужим, колючим. «Тигр», «Пантера» — это было в письмах деда, история, покрытая пылью времен. А «Абрамс» — это было здесь и сейчас. Воплощенная, почти мифическая угроза.
В экипаже Мансура повисло напряжение.
— Ну, попали, — присвистнул Молот, пытаясь скрыть страх за бравадой. — Поохотимся на «зверя». Главное, чтобы он на нас раньше не поохотился.
Кедр, наоборот, ушел в себя. Он что-то быстро искал в своем смартфоне, потом поднял на Мансура серьезные глаза.
— Броня — композитная, с урановыми стержнями. Пушка — стодвадцатимиллиметровая, гладкоствольная. Система управления огнем — одна из лучших в мире. Батя, это не шутки. Это очень серьезная машина.
Мансур слушал их вполуха. Он смотрел на схематичное изображение «Абрамса» на планшете. Незнакомый, хищный силуэт. И он не чувствовал страха. Он не чувствовал азарта.
Он чувствовал странное, холодное… узнавание.
Словно он всю жизнь ждал этой встречи. Словно все, что было до этого — дроны, засады, высоты — было лишь подготовкой. Прелюдией. А вот он, главный враг. Не человек, нет. А сама идея. Чужая, высокомерная, закованная в урановую броню сила, которая пришла на эту землю.
И память, которую он так долго держал под замком, прорвала плотину.
…Год назад. Его кухня в Казани. Залитая теплым вечерним солнцем. Пахнет свежезаваренным чаем и выпечкой Лейлы. По телевизору идут новости. Он, сорокасемилетний главный инженер на заводе, уставший после смены, пьет чай и смотрит.
Он видит кадры. Разрушенный город на Донбассе. Старуха, плачущая у разбомбленного дома. Истерзанные тела. Он видел это раньше. На черно-белой хронике Великой Отечественной. Его дед видел это вживую.
А потом показывают их. Пленных. Молодых парней с татуировками, похожими на те, что были на эсэсовцах в фильмах про войну. Они смотрят в камеру с наглой, пустой усмешкой.
И в этот момент внутри Мансура что-то обрывается. Тихо, без щелчка. Просто рвется какая-то невидимая нить, которая связывала его с этой спокойной, мирной жизнью.
Он смотрит на свои руки. Сильные, рабочие руки, которые могут собрать и разобрать любой двигатель. Руки, которые держали наган в танковом училище. Руки, которые обнимали жену и дочь.
И он понимает, что больше не сможет. Не сможет просто пить чай. Не сможет ходить на работу. Не сможет спать спокойно, зная, что ТАМ происходит ЭТО.
Это было не решение. Это был диагноз. Чувство долга, которое оказалось сильнее инстинкта самосохранения.
— Лейла, — говорит он вечером, когда они остаются одни. Дочь в своей комнате, делает уроки. — Я ухожу.
Она не сразу понимает.
— Куда? В ночную смену?
— Нет. Туда. Добровольцем.
Лейла смотрит на него, и ее глаза, всегда такие теплые, становятся огромными и испуганными. Она молчит с минуту, а потом раздается звон. Это чашка выскользнула из ее рук и разбилась о кафельный пол.
— Ты… ты с ума сошел? — шепчет она.
А потом начинается крик. Крик жены, матери, которая не хочет отпускать своего мужа на смерть.
— Ты с ума сошел, Мансур?! Тебе сорок восемь лет! У тебя давление! У тебя дочь! Это не твоя война! Пусть молодые воюют!
— Именно поэтому, Ляля, — говорит он тихо, но так, что она замолкает. — Именно потому, что молодые. Я свое пожил. Я знаю, как устроен танк. Я там буду нужнее, чем восемнадцатилетний пацан.
— Но почему ты?! Почему?!
Он долго молчит, подбирая слова.
— Помнишь, я тебе письма деда читал? Он погиб там. На этой же земле. Он воевал против фашистов, чтобы они не пришли в наш дом. А они… они вернулись. Под другими флагами, с другими нашивками, но суть та же. Я смотрю на них и вижу тех, с кем он воевал. Если я сейчас останусь здесь, пить чай… я просто не смогу смотреть на себя в зеркало. Я предам его. Понимаешь?
Она не понимает. Она плачет. Горько, отчаянно. На шум прибегает Амина. Она видит плачущую мать, отца с каменным лицом и все понимает без слов. Она тоже начинает плакать, прижимается к нему.
— Папа, не уходи… пожалуйста…
Это был самый тяжелый бой в его жизни. Страшнее любого танкового сражения. Он обнимает своих девочек, вдыхает родной запах их волос и чувствует, как его собственное сердце разрывается на части.
Но стержень внутри уже не согнуть.
— Я вернусь, — шепчет он. — Я обязательно вернусь. Но пойти я должен.
— Батя! Ты с нами?
Голос Кедра вырвал его из воспоминаний. Мансур моргнул. Перед глазами все еще стояли заплаканные глаза жены и дочери. А в триплексе виднелась серая, безжизненная степь.
Он посмотрел на свой экипаж. На испуганного, но храбрящегося Молота. На умного, все понимающего Кедра.
— С вами, — твердо сказал он. — Я всегда с вами.
Память не ослабила его. Она наполнила его холодной, спокойной яростью. Теперь он точно знал, зачем он здесь. Он здесь не для того, чтобы умирать. Он здесь для того, чтобы эти бронированные «звери» не пошли дальше.
Чтобы когда-нибудь его дочь могла спокойно пить чай на своей кухне и не бояться, что в ее дом придет война.
Он снова посмотрел на схему «Абрамса». А потом достал из сумки потертое письмо деда.
— Кедр, читай вслух, — приказал он. — Вот с этого места: «Когда мы первый раз увидели "Тигра"…»
Он собирался драться. И он собирался победить. Не ради славы. Не из ненависти.
А потому, что он дал обещание.
Своим девочкам.
И своему деду.
🤓Спасибо за интерес к книге и поддержку.
Это вдохновляет на создание ещё лучших последующих глав.