Из воспоминаний барона Василия Алексеевича Роткирха
В 1849 году, в Динабурге, был окончен постройкой двухпушечный траверс на валу 4-го бастиона. С окончанием земляной насыпи на сводах, траверс рухнул, но так неисправимо и невозвратно, что буквально "не осталось камня на камне".
Причин разрушения траверза было только две: халатность инженера-строителя и экономические расчёты подрядчика, который норовил возвести траверс подешевле, и потому не дал ему и понюхать ни щепотки цементу, ни железных скреплений; известка же, наполовину с песком, была плохим звеном, связующим разнородные кирпичи.
Встревоженные, командир инженерной команды полковник Федоров и командир лифляндского инженерного округа генерал-майор Кокарев прибежали "на могилу" преждевременно погибшего траверса и нашли, что "прах его" мирно почил под земляным курганом.
Что между собой говорили инженеры - неизвестно; надгробных их речей история не сохранила. Довольно, что после поминок траверса, Кокарев и Фёдоров пришли к коменданту генерал-лейтенанту Симборскому (Андрей Михайлович), с просьбой "не доносить об этом печальном событии инженерному департаменту, так как инженеры сами построят, в течение лета, на свой счет, новый траверз, хотя стоимость его и обойдется в 10 тысяч рублей".
- Ну, нет, Александр Никитич! - отвечал комендант Кокареву, - на это вы меня не уговаривайте! Тут идет дело не о 10 рублях, а о 10 тысячах. Такой случай, как разрушение траверса, оставаться в тайне не может. Не только инженерный департамент, но и государь непременно о нем узнают.
Советую и вам, со своей стороны, донести департаменту; иначе нас могут спросить, почему мы не донесли, - и обоих уволить от службы".
Так и сделали. Обе стороны донесли "о несчастье". Доложили Государю. Его Величество Император Николай Павлович положил короткую резолюцию: "Построить за счет виновных".
Вот и началась погоня за поисками виновных.
Оказались виноватыми не только строители, но и те, которые рассматривали и утверждали смету; а таковыми были: начальника округа, инженерный департамент, его высочество (Михаил Павлович) - генерал-инспектор по инженерной части и даже сам Государь Император, тем, что его величество изволил повелеть "соорудить траверс непременно "в опыт бомбы"; а как пятки сводов имели непрочные основания на насыпной, а не на грунтовой земле, то они и не вынесли тяжести давления и провалились.
Таким образом, по раскладке расходов на всех виновных, по размеру получаемого каждым жалованья, Кокареву и командиру инженерной команды приходилось заплатить чуть ли не по одному рублю; остальной же расход падал на высшие власти.
Дело это тянулось довольно долго: норовили протянуть его до предстоявшего в будущем году 25-летнего юбилея царствования Императора Николая Павловича (1850 г.), при каковом юбилее рассчитывали на Высочайший манифест и сложение всех казенных взысканий. Но государь, уразумев "лукавство инженеров", настоял на скорейшем окончании дела.
По докладе дела, Государь рассмеялся и сказал: "Ну, так и есть - "Государь во всем виноват! Ce moi qui payerai les pots casses! (опять мне платить за разбитую кружку!) Виноваты инженеры, a я ведь также инженер! Прекратить дело и принять постройку траверза на счет казны".
Резолюция эта и слова Государя стали потом известны из уст генерал-адъютанта Геруа (Александр Клавдиевич), бывшего тогда директором инженерного департамента.
По получении официального предписания "о принятии постройки траверса на счет казны", генерал Кокарев пришел к коменданту Симборскому благодарить за то, что "он не исполнил первоначальной просьбы его и донес департаменту", отчего 10 тысяч рублей остались у инженеров в кармане.
Траверс на этот раз был построен прочно, добросовестно и стоит незыблемо доныне (?) на валу 4-го бастиона.
Вообще, Император Николай Павлович не любил, чтобы молва и разные ожидания царских милостей предугадывали его державную волю. Так, перед своим юбилеем в 1850 году, он спросил у графа Орлова (Алексей Федорович), - какие толки в народе?
"Все находятся в ожидании великих и богатых милостей Вашего Величества: ждут сложения недоимок и просроченных податей, повышений, наград и разных льгот".
- Так вот что, - возразил Государь: ты скажи, что слышал "от верного человека", что все это вздор. Известно, что никаких милостей тогда и не последовало.
Министры представили Государю отчеты за 25-летний период его царствования. Военный министр Чернышев (Александр Иванович) прибавил: "За первое 25-летие", что очень понравилось Государю.
Однажды, начальник гвардейской артиллерии Сергей Павлович Сумароков давал большой бал, на котором присутствовала вся царская фамилия. Когда пришло время ужина и все пошли к столу, Сергей Павлович, убежденный, что после ужина все начнут разъезжаться, имел неосторожность отпустить музыку.
Вдруг, после ужина, великая княгиня Мария Николаевна хлопнула в ладоши.
- Господа! Еще одну кадриль!
- Нельзя, ваше высочество! - доложили ей, - хозяин отпустил уже музыку.
- Как?.. Не спросив у нас? Ее высочество уехала и на другой день пожаловалась отцу, прибавив: - Я не пойду более к Сумарокову, как бы он меня ни упрашивал.
- Нет! - возразил Государь: - если он будет приглашать тебя еще раз - ты должна быть, - а потом уже не бывать.
Этим Император выразил, что царская семья стоит превыше, возможности оскорбления ее, кем-нибудь из подданных.
О доброте Императора Николая Павловича также много ходило рассказов.
В конце 1840-х годов (1847 или 1848), Государь встретил на улице караул со знаменем, под начальством унтер-офицера и при нем ни одного офицера.
Преступление, с военной точки зрения, конечно, было неслыханное. Знамя принадлежало л.-гв. Егерскому полку. По следствию оказалось, что начальник караула, по смене в Зимнем дворце, отправил, как и следовало по уставу, знамя с первым взводом, в полк, под начальством младшего офицера прапорщика Бракеля; но г-н прапорщик, рассудив, что "взвод со знаменем может довести и унтер-офицер", уехал на извозчике вперед, чтоб встретить знамя перед квартирой командира полка.
Строгий "служака-царь" приказал: "Прапорщика Бракеля выдержать в каземате Петропавловской крепости 1 год". Вот посадили раба Божьего. Прошёл месяц.
Несчастный прапорщик плачет, стонет, убивается; остались от него лишь кости, да кожа. Комендантом крепости был тогда Скобелев (Иван Никитич), дед Михаила Дмитриевича, известный в литературе под псевдонимом "Настругов".
Жаль стало благородному Скобелеву бедного мальчугана. Вот он и написал к военному министру князю Чернышеву письмо, по обыкновению своему - в шуточном тоне.
"Молодой человек, писал он, между прочим, глубоко раскаивается в своей вине: плачет и чахнет. Немчик этот, как видно, сформирован на благородную стать, и я боюсь, как бы он совсем не зачах в каземате. Пожалуй, немцы тогда скажут, что его уморили в тюрьме.
А потому, не изволите ли, ваше сиятельство, признать возможным исходатайствовать перемещение прапорщика Бракеля в место менее грозное - на гауптвахту?".
Через два дня Скобелев получил от военного министра обратно свое письмо, с собственноручною на нем надписью Государя Императора: "Старику Скобелеву я ни в чем не откажу. Надеюсь, что после его солдатского увещания из Бракеля выйдет еще хороший офицер. Освободить из-под ареста и перевести тем же чином в армию".
Скобелева до слез тронула эта резолюция. Он тотчас же написал к Государю письмо, в котором горячо благодарил за новую монаршую милость к нему и в конце прибавил: "Мог ли я думать, что ничтожный случай ходатайства моего об облегчении участи узника, предпринятый мною по обязанности тюремного стража, послужить поводом в новой Высочайшей милости ко мне вашего величества? Впрочем, все ваше царствование для меня Светлый праздник!".
У меня сохранилась копия с этой переписки.
Служители загородных царских дворцов, из старых инвалидов, обласканные государем и осчастливленные ежедневным царским приветом, больше любили своего Батюшку-Царя, нежели боялись.
"Я служу Богу и Царю, - бывало говорит такой солдат. К Богу могу обращаться с молитвами; стало быть, и к Царю могу обращаться с просьбами".
На основании этой логики, вот что случилось однажды.
В Царском селе, зимою, в сумерки, Государь шел по аллее, расчищенной от снега. Вдруг, с высоты фонарного столба, над головой его, раздался голос: "Ваше величество! А, ваше величество!".
Государь оглянулся. Фонарщик, прикрытый рогожей, как буркой, стоя на лесенке, протирал стекла фонаря.
- Тебе что нужно? - спросил его Государь.
- Осмелюсь спросить: а фонарщикам есть отставка, аль нет?
- Спроси у полицеймейстера.
- И! Ни-ни, ваше величество! Запорет насмерть!
- Как ты называешься?
Фонарщик замолчал.
- Как ты называешься? - повторил настойчиво Государь Император.
- А полицмейстеру не скажете?
Вероятно, государю вопрос этот показался больше наивным, нежели дерзким, потому что Его Величество ответил: - Ну, ладно: не скажу.
Солдат назвал себя по имени и фамилии.
- Сколько же лет ты служишь?
- Да почитай половину другого срока дослуживаю.
- Хорошо. Ты получишь отставку.
Вследствие этого Император повелел "составить штаты для всех нестроевых команд"; до того же времени, если нижние чины попадали в инвалидные команды, то бывали "как бы забытыми" и действительно служили чуть не по два срока, а нередко до самой смерти или до совершенной неспособности ни к какой службе.
Об этом эпизоде сам император Николай Павлович рассказывал неоднократно.
Николай Павлович очень недолюбливал остряков, которые могли затронуть его, хотя бы даже самым косвенным образом. К числу таких принадлежал и кавказский чудо-богатырь Алексей Петрович Ермолов. Император Николай не жаловал его по поводу известной басни Крылова "Конь" (?), а пуще - по поводу его острот на разные случаи.
Так, например, однажды Ермолов выразился в Зимнем дворце, за столом: - Слышали, господа, какой "выдающийся подвиг" совершил на Кавказе главнокомандующий (здесь Григорий Владимирович Розен)?
Все превратились вслух. Государь также начал вслушиваться; какой подвиг? Уж не схватил ли он Шамиля?
- Выучил военного министра лезгинку танцевать.
Военный министр (здесь А. И. Чернышев), в поездку свою на Кавказ, был так очарован тифлисскими дамами, что даже, как говорили тогда, действительно принимал участие в лезгинке, которую танцевали любители и любительницы на балу у главнокомандующего.
В другой раз, когда главнокомандующим кавказской армией был Евгений Александрович Головин, в Зимнем дворце, на балу, сошлись предшественники его, - бывшие главнокомандующими на Кавказе: Ермолов, барон Розен и Нейдгардт (Александр Иванович).
Все трое очутились у ломберного стола, и когда один из двух последних предложил Ермолову "сыграть втроем в бостон", тот ответил: Подождем Головина.
Государь в тот же вечер узнал об этой ядовитой остроте и окончательно охладел к Алексею Петровичу Ермолову.