Это майское утро 1914 года в Сосновке – небольшой деревушке, затерявшейся на просторах Смоленской губернии – начиналось, как обычно. Едва только солнце показало из-за горизонта свою ярко-алую макушку, и первые оранжевые лучи брызнули на стрехи хат, как из больших, душных хлевов послышались громкие, добродушные женские крики и упругие звуки ударов первых струй молока о подойник.
На старой высокой липе, растущей в конце длинной улицы, заклекотал аист. В деревне начиналась привычная, ежедневная суета.
Медленно, со скрипом, отворилась рассохшаяся дверь одной из хат, и на двор, сонно зевая, вышла юная, невысокая, смуглая сероглазая девушка с каштановыми волосами, собранными в длинную, растрепавшуюся ото сна косу.
Мария протёрла заспанные глаза, нырнула в большой, душный хлев, не глядя, сунула руку в низенький и широкий деревянный ящик, в который неслись куры, и вытащила оттуда два ещё тёплых яйца. И, прежде чем сидевшая у коровы мать отвернулась от подойника, похитительница яиц исчезла, как привидение.
Наскоро позавтракав вчерашними оладьями, Рокотовы вышли во двор. Глава семьи, Степан, громко, отрывисто покрикивая, быстро запрягал старого, но ещё крепкого мерина по кличке Ворон. Прасковья, суетясь, вынесла из избы большую полотняную сумку с харчами.
Мать и дочь, подобрав длинные домотканые юбки, взгромоздились на телегу, и она, поскрипывая, неспешно выкатилась на улицу. Рокотовы ехали работать за деревню, на дальнее поле, на весь день.
Зло, нудно звенели бесчисленные надоедливые комары, и Прасковья, лениво отмахиваясь от них, любовалась дочерью. Мария была шестым ребёнком Рокотовых – шестым и единственным выжившим. Пятерых старших деток Бог дал – Бог взял…
Этой весной шестнадцатилетняя Маша неожиданно расцвела: ещё вчера она была нескладным подростком, озорницей, хохотуньей – а вот уже полная прелести юная девушка…
Пригревало всё сильнее. Когда Мария с родителями приехали на дальнее поле, там уже было много телег, и вовсю хлопотали люди. Степан неторопливо распряг Ворона, стреножил его и пустил пастись на опушке. Прасковья с дочерью повязали платки и взялись за лопаты и тяпки.
Поправляя тонкой рукой сползавший на брови платок, Мария украдкой бросила взгляд на высокого, худого, чуть сутуловатого темноволосого парнишку, работавшего на соседнем наделе, и тут же отвернулась. Петька Громов был на год старше Маши, и в детстве они, мягко говоря, не ладили.
За работой день пролетел незаметно – к вечеру тяпки с лопатами стали страшно тяжёлыми, а руки и ноги налились свинцовой усталостью.
С поля уже под вечер всех прогнал нудный, мелкий дождь.
Рокотовы ехали домой в лёгких майских сумерках. Дождь, наконец, кончился, налетели комары, и от них не было спасу. Впереди маячила подвода Громовых. Степан щёлкнул кнутом, и Ворон перешёл на ленивую рысь. Они въехали в небольшой лесок, отделявший дальние наделы от деревни, и почти догнали подводу Громовых, как вдруг у телеги на всём ходу отлетело правое заднее колесо.
Телега резко накренилась, затем перевернулась. Крик Маши слился с криками отца и матери, земля и небо поменялись местами, и девушка кубарем полетела в придорожные кусты.
…От удара Мария на несколько секунд потеряла сознание, в себя её привела острая боль в плече. Девушка застонала, дёрнула рукой, боль усилилась. До её слуха донеслись причитания матери, испуганный голос отца и детский плач – то плакала от страха девятилетняя Акулина, младшая дочь Громовых.
– Маша! Машенька! – подбежавший Петька Громов опустился на колени и со страхом всмотрелся в её оцарапанное лицо. – Слава богу, живая!
Парень подхватил её на руки и понёс к своей подводе.
Они с Машей вместе росли, куличики из песка вместе лепили, вместе играли, работали в поле (наделы Рокотовых и семьи Петра были рядом), пасли скотину, случалось, бегали в ночное, ходили в церковь, сидели с рыболовными снастями у недалёкого озерца или у тихих прудов, он много лет видел её каждый день, но сегодня… сегодня Пётр словно увидел Марию другими глазами и был очарован девушкой.
***
…Над Сосновкой плыли тёплые июньские сумерки. Мария только что вернулась из леса с полной корзиной земляники: стайка девчат с рассветом почти на весь день сорвалась в лес по ягоды – ведь летний день год кормит. Скинув старую, всю в пятнах, длинную домотканую юбку и поношенную серую блузку с дыркой на локте, она надела своё лучшее длинное синее платье и долго любовалась собой, глядя в осколок мутного старого зеркала. Обула новые лапти, тщательно заплела косу, перекрестилась на икону и, наскоро глотнув парного молока и схватив со стола краюху хлеба, устремилась к двери, готовая бежать к заветной старой липе.
– Гулять подалась? Кофту накинь и приходи пораньше! – недовольно сказала мать. Устало сгорбившись, она опустилась на лавку и тяжело вздохнула.
Сдался же Маше этот Пётр! Двадцать лет, девка в самом соку, на выданье! Невеста выросла, парни заглядываются, а она, кроме Громова, никого видеть не хочет!.. Жить уже чуть легче становится, уже не рыскают по домам в поисках «излишков» сукна и зерна для фронта, война, дай бог, скоро кончится, вот бы осенью Машину свадебку сыграть…
…Маша в задумчивости опустилась на скамейку под липой, зябко повела плечами – уже чувствовалась вечерняя прохлада. С её плеча сбегала коса – длинная, толстая, роскошная коса с красивым золотистым отливом. Девушка подумала о том, что эту скамейку сколотил Пётр для их встреч – и улыбнулась, выпуская этой улыбкой наружу свою затаённую, глубокую радость.
***
Стремительно, как птицы, летели дни лета 1918 года – самого счастливого, незабываемого лета в жизни Марии и Петра.
Небо на западе неторопливо наливалось краснотой, в небольшом, заросшем ряской пруду надрывно квакали лягушки, а Петя всё не приходил.
– А чего это ты тут одна сидишь? Или ждёшь кого? – высокий, чуть сутулый, светловолосый Николай Маслов неспешно подошёл к девушке. Сын зажиточного крестьянина, он был первым парнем в Сосновке, завидным женихом. Лохматые пряди светло-русых волос падали на бледный лоб парня, из-под густых, сросшихся на переносице бровей настороженно и цепко смотрели зеленовато-карие глаза.
– А тебе чего? Если и жду, то не тебя! – вскидывая подбородок, огрызнулась Мария.
– Горячая ты! – он как-то недобро усмехнулся.
– Добрый вечер! – девушка вздрогнула, узнав голос Петра.
– Добрый! – откликнулась Маша.
Маслов окинул парочку каким-то странным взглядом, негромко хмыкнул, дёрнул плечом и отошёл.
– Не очень-то ты торопился ко мне! – с обидой сказала девушка.
– Прости – закрутился…
Он сначала присел на скамейку поодаль, потом придвинулся к девушке, обнял её, и тёплые пальцы их рук переплелись.
Глубокая, ласковая летняя тишина разлилась над Сосновкой. Прохладный, душистый вечер был полон счастья, тихо шепталась старая липа, а влюблённые не замечали ни минут, ни часов, и лишь когда почти полностью стемнело, Мария вдруг со вздохом отстранилась:
– Идти надо…
– Посидим ещё!
Она грустно покачала головой:
– Мама без меня не ляжет.
Уже у самой калитки Пётр жадно прильнул к Машиным губам, и она ответила долгим поцелуем, прижалась к нему, обвила его шею руками. Волосы девушки пахли чем-то таким неуловимым, женским, влекущим, что в голове у него затуманилось, гулко забилось сердце. Через минуту парень оторвался от тёплых, мягких губ и впился глазами в лицо Марии. Её серые глаза под чёрными шелковистыми бровями радостно блестели.
– До завтра!
– До завтра!
Прасковья, конечно же, не спала, и, когда скрипнула дверь, поднялась с лавки. В глаза Маше бросился одинокий, неверный мигающий огонёк лучины, едва освещавший большую комнату:
– И не стыдно тебе? Повисла на парне при людях!
Мать, видимо, видела через окно, как Мария обнималась с Петром, как он целовал девушку – ведь ещё не полностью стемнело.
– Скажете тоже, мама! При каких людях – на улице ни души! – с обидой произнесла Маша.
Отвернувшись от матери, она быстро дошла до своей кровати в углу, сбросила кофту, платье и нырнула под тонкое одеяло…
***
А Николаю Маслову в ту ночь не спалось – он ворочался с боку на бок и неотрывно думал о Маше. «Подумаешь – девка как девка. Ну, с лица красивая, одна коса чего стоит. Но невысокая, слабая, слишком смуглая, пожалуй. А вот, зараза, всю ночь стоит перед глазами, не уснуть из-за неё! Из-за голодранки этой, что с Громовым снюхалась!»
***
Кольку Маслова Мария увидела с огорода, где копала картошку. Увидела – да так и замерла с большой картошиной в руках. Нарядный, в дорогих хромовых сапогах, он важно шёл рядом с отцом – высоким, кряжистым, строгим Филиппом Масловым. А следом за ними шли ещё двое – деревенский кузнец Михайло и пожилая солдатская вдова Анна, что жила на другом конце улицы. Она несла огромный, покрытый рушником каравай.
Сердце девушки ухнуло куда-то вниз, мысли заметались.
«Сваты? Не может быть, чтобы сваты?»
Все четверо прошли через калитку, взошли на крыльцо и исчезли в доме, а Мария, будто окаменев, так и стояла с картофелиной в руке.
Несколько девушек, будто пчёлы на мёд, слетелись к Машиной хате. Они крутились под окнами и весело переговаривались.
Как же отказать сватам? Как отвязаться? Ведь Масловы – богаты, и с ними считаются…
Из хаты выскользнула растерянная и – по лицу видно – счастливая мать. Женщина стремительно бросилась к Маше:
– Маня, бросай всё и приберись. У нас сваты. Коля Маслов… Тебя ждут.
– Я не хочу! – вскинулась девушка. – Верните им каравай!..
Лицо матери полыхнуло неприкрытой яростью:
– Колька Маслов – первый парень на деревне! Богатей! С ним горя не будешь знать…
– Не по сердцу он мне!
– А кто по сердцу? Твой Громов? – губы её горько искривились. – Маня! Ты подумай: у Громова тесная хата-развалюха с замшелой крышей, чёрная от копоти, ртов полон дом, и земли с пятак, а у Маслова – добротный, просторный дом. Три коровы! Лошадь добрая! А сколько земли!..
– Не хочу я!.. – со слезами в голосе простонала Мария.
– Не приведёт твой Петя к нам сватов, – вдруг жестоко сказала мать. – Думаешь, ему нужна твоя красота? Ему богатая невеста нужна, с хорошим приданым! Не бесприданница!
– А я и не бесприданница – я ведь у вас одна…
– Одна, но живём небогато, сама знаешь…
Мария угрюмо молчала. Что мать винить? Бедность, нищета…
– Ты думаешь, раз новый порядок, раз нет царя, то и слушать мать с отцом не обязательно? – всё больше распаляясь, почти закричала Прасковья.
– Мама, вам что – хлеба мне жалко? С рук сбыть меня хотите? – со слезами в голосе спросила Маша.
Прасковьины губы дрогнули:
– Ты про нас с отцом подумай, если о себе думать не хочешь! Немолодые мы уже. И что – доживать век в нищете? А любовь – она не для бедных…
С крыльца спустился Степан, метнулся к ним:
– Ну, что вы копаетесь? Сватов ждать заставляете? Таких людей…
Мария безвольно выронила из рук картофелину, машинально вытерла руки о грязную длинную юбку, и, свесив голову, побрела к дому.
В сенях тщательно вымыла руки, плеснула воды в лицо.
– Вот, держи! – мать протянула Маше ситцевое платье в цветочек, большой деревянный гребень и новые лапти. – Переоденься в чулане, косу заплети!
Когда Мария вышла из чулана – такая стройная, налитая силой, красивая в своём ярком цветастом платье – глаза матери и отца засветились гордостью.
Прасковья поцеловала дочь в щёку, и они втроём вошли в комнату.
Четверо нежданных гостей сидели за столом. Молчаливый, строгий Филипп Маслов пристально разглядывал девушку своими маленькими хорьими глазками, а сваха Анна тут же вскочила, заметалась вокруг Маши, ощупывая её взглядом:
– Хороша девка – самый сок. Ну, у вас – товар, у нас – купец… Николая вы знаете – первый парень на всю Сосновку. И в доме достаток. Так каравай берёте?
В центре стола на огромном круглом блюде красовался каравай.
Как же хотелось Маше сейчас выскочить из хаты и убежать далеко-далеко, куда глаза глядят, но, пересилив себя, девушка поклонилась сватам и взяла каравай.
Когда, выпив по чарке самогона и закусив, чем бог послал, отец и сын Масловы вместе со сватами, наконец, вымелись из хаты, Мария снопом упала на кровать и глухо зарыдала.
Прощай, Пётр! Прощайте, тихие, тёплые, незабвенные летние вечера! Прощай, душистая старая липа! Прощай, девичья свобода!..
Автор: Наталия Матейчик
