Я смотрела, как Анна раскладывает кисти на столе в своей комнате, и невольно прислушивалась к звукам из гостиной. Павел ходил по квартире — слышались его шаги, потом тишина. Наверное, проверял, всё ли на своих местах.
Утром я купила губку для посуды. Обычную, жёлтую. Положила на край раковины и забыла. А вечером он вошёл на кухню, остановился, взял эту губку двумя пальцами.
— Снова не та, — сказал он ровным голосом. — Я же объяснял: бежевая. Она должна быть бежевой, чтобы сочеталась с мойкой.
Я кивнула, убрала губку в шкаф. Спорить не стала. Давно научилась не спорить.
Наша квартира напоминала фотографию из журнала. Дизайнер работал полгода, Павел вложил столько денег, что хватило бы на ещё одно жильё. Всё идеально: цвета подобраны до оттенка, мебель расставлена по линейке, даже подушки на диване лежат под определённым углом. Я привыкла ходить осторожно, будто в чужом доме. Не передвигать стулья, не ставить чашки мимо подставок, не вешать полотенца как попало.
Музей. Мы живём в музее.
Павел протёр столешницу салфеткой, хотя она и так блестела. Потом посмотрел на меня:
— Ты понимаешь, сколько это всё стоило? Почему так сложно просто поддерживать порядок?
Я пожала плечами, пошла к Анне. За её дверью пахло краской — масляной, густой, настоящей. Дочь сидела за столом, склонившись над холстом. Волосы падали на лицо, она их не убирала, полностью погрузившись в работу.
— Почти готово, — прошептала она, не поднимая головы.
Я подошла ближе. Картина была большая, яркая. Замок на скале, драконы в небе, фиолетовые облака. Фэнтези — любимый жанр Анны. Но она продумала всё: цвета подобрала так, чтобы сочетались с интерьером комнаты. Серые стены, бежевая мебель — и эти же оттенки в картине, только живые, с переливами.
— Красиво, — сказала я тихо. — Очень красиво.
Анна подняла голову, посмотрела на меня встревоженно.
— Думаешь, папе понравится?
Я хотела сказать "конечно", но слова застряли в горле. Вместо этого я обняла её за плечи.
— Ты три месяца работала. Это твоё. И оно прекрасно.
— Я даже раму заказала, — она показала на упаковку в углу. — Из такого же дерева, как мебель. Чтобы всё гармонировало.
Она пыталась. Так старалась.
— Завтра покажешь ему?
Анна кивнула, но в её глазах я увидела страх.
— Поможешь мне?
— Конечно.
Ночью я долго не могла заснуть. Лежала, слушала тишину. Даже дыхания не слышно — вентиляция работает бесшумно, окна герметичные. Павел рядом спал спокойно, развернувшись на спину. Я смотрела в потолок и думала о том, как мы сюда попали.
Восемнадцать лет назад он сделал мне предложение. Я согласилась сразу — он был уверенным, успешным, надёжным. У меня была своя квартира, маленькая, но моя. Я её сдавала, а мы переехали к нему. Сначала всё казалось нормальным. Потом начался ремонт. Павел говорил, что хочет сделать идеально. Я не возражала. Деньги его, решения тоже.
А потом ремонт закончился, и началась жизнь по его правилам.
Утром Анна встала рано. Я услышала, как она возится в своей комнате, что-то двигает. Павел уже ушёл на работу — он всегда уходил в семь, возвращался к восьми вечера.
— Мам, помоги мне повесить, — позвала дочь.
Мы взяли картину из комнаты, поставили в гостиной, у стены напротив дивана. Рама действительно подходила — тёмное дерево, благородное. Анна отошла на несколько шагов, прищурилась.
— Здесь будет хорошо смотреться, правда?
Я посмотрела на картину, потом на комнату. Идеальные линии, строгие формы, никаких лишних деталей. А тут вдруг — дракон, замок, фантазия. Всё такое живое.
— Здесь будет отлично, — сказала я.
День тянулся медленно. Анна нервничала, я видела: она то подходила к картине, то отходила, поправляла раму, вытирала пыль. Я готовила ужин, старалась выбрать что-то, что Павел любит. Может, это поможет. Может, он будет в хорошем настроении.
Может, всё обойдётся.
В восемь вечера открылась дверь. Павел вошёл, снял ботинки, поставил их в шкаф — ровно, носками вперёд. Потом прошёл в гостиную.
Я видела, как он остановился. Замер. Посмотрел на картину.
— Это что? — спросил он тихо.
Анна вышла из своей комнаты, встала рядом со мной.
— Папа, это я нарисовала, — её голос дрожал. — Три месяца работала. Хотела повесить в свою комнату. Смотри, рама подходит, и цвета я выбрала так, чтобы…
— Зачем нам тут фэнтези? — перебил он. — У нас минимализм. Понимаешь? Всё продумано до мелочей. А ты хочешь сюда это… это…
Он замолчал, сжал челюсти.
— Но, пап, — Анна шагнула вперёд. — Это же в мою комнату. Не в гостиную. Я специально всё подобрала, чтобы не выбивалось…
— Если все будут тут самовыражаться, — Павел повернулся к ней, — будет базар, а не квартира. Убери это.
Я стояла у стены, сжав руки. Смотрела на дочь. Её лицо побледнело.
— Но я старалась, — прошептала она. — Я так долго…
— Убери, я сказал.
Анна схватила картину, потащила к себе в комнату. Я пошла за ней. Она бросила холст на кровать, села рядом, уткнулась лицом в ладони. Плечи тряслись.
— Анечка, — я присела рядом. — Не плачь. Мы что-нибудь придумаем.
Она подняла на меня красные глаза.
— Он даже не посмотрел. Ему всё равно.
Я обняла её, прижала к себе. Она всхлипывала, а я гладила её по волосам и не знала, что сказать.
Что я могу сказать? Что он прав? Что она должна забыть о своих картинах?
Вечером Павел сидел в гостиной, листал телефон. Я мыла посуду, вытирала стол. Губка была бежевая — я купила новую днём. Всё правильно. Всё на своих местах.
— Она расстроилась, — сказала я тихо, не оборачиваясь.
— Пусть привыкает, — ответил он спокойно. — В жизни не всегда всё происходит так, как хочется.
Я сжала губку. Горячая вода текла по пальцам.
— Она же ребёнок.
— Ей четырнадцать. Пора понимать, что такое вкус и стиль.
Вкус и стиль. А где же место для мечты?
Я ничего не ответила. Повесила полотенце на крючок — строго по центру. Погасила свет на кухне. Прошла мимо него в спальню.
Ночью не спалось. Я лежала, смотрела в темноту. Рядом Павел дышал ровно, спокойно. У него не было причин для бессонницы. У него всё было под контролем.
А у меня?
Утро началось с тишины. Анна не вышла к завтраку. Я постучала в её дверь, заглянула. Она сидела на полу, обнимала колени. Картина стояла у стены, отвернутая.
— Не хочу есть, — сказала она глухо.
— Анюта…
— Я больше не буду рисовать. Зачем? Всё равно никому это не нужно.
Я присела рядом с ней на пол.
— Мне нужно, — сказала я. — Мне очень нужно.
Она посмотрела на меня, и в её взгляде было столько боли, что у меня перехватило дыхание.
— Тогда почему ты молчишь? Почему не защищаешь меня?
Я открыла рот, но слов не нашлось. Она была права. Я молчала. Всегда молчала.
Когда же я стала такой?
— Прости, — выдохнула я.
Анна отвернулась.
Павел вернулся домой около семи. Я накрывала на стол, он прошёл в гостиную, включил телевизор. Всё как обычно. Я позвала Анну, она вышла молча, села на своё место. Мы ели в тишине.
Потом он увидел картину. Она стояла у двери в детскую — Анна вынесла её утром, хотела отнести в подвал.
— Это ещё здесь почему? — спросил Павел, вставая из-за стола.
— Я хотела убрать, — Анна сжалась. — Просто ещё не успела.
— Сколько можно? — он подошёл к картине, взял её за раму. — Я же сказал: убери это!
— Я уберу! — Анна вскочила. — Сейчас уберу!
— Ты портишь весь вид! — он поднял голос. — Понимаешь? Тут каждая деталь на своём месте, а ты таскаешь этот… этот мусор!
— Это не мусор! — крикнула Анна. — Я три месяца рисовала! Это моя работа!
— Работа? — он усмехнулся. — Это детские каракули! Не достойные портить профессиональный дизайн!
И он швырнул картину на стол. Рама треснула, холст соскользнул, упал на пол. Масляная краска размазалась по светлой плитке.
Анна закричала. Она бросилась к картине, подняла её, прижала к груди. Слёзы текли по её лицу.
— Ты… ты… — она задыхалась. — Ненавижу! Ненавижу тебя!
Павел стоял, скрестив руки на груди.
— Когда успокоишься, поговорим о манерах.
Анна посмотрела на меня. В её глазах была мольба. И обвинение.
— Мама, скажи ему! Ну скажи же!
Я стояла у стены. Руки тряслись. Внутри всё горело.
Скажи. Скажи что-нибудь.
— Павел, — голос мой был тихим, глухим. — Это… это слишком.
— Слишком? — он повернулся ко мне. — Слишком — это когда в моей квартире, за которую я заплатил, мне указывают, что вешать на стены!
— Это не только твоя квартира, — я шагнула вперёд. — Это наш дом.
— Наш? — он усмехнулся. — Я вложил в ремонт больше, чем стоит эта квартира. Я решаю, как тут всё будет. И если вас это не устраивает…
Он не договорил. Махнул рукой.
Анна смотрела на меня. Ждала.
Если я сейчас промолчу, потеряю её навсегда.
— Собирай вещи, — сказала я дочери.
Она моргнула.
— Что?
— Собирай вещи. Мы уходим.
Павел рассмеялся.
— Куда вы пойдёте? В твою убитую квартиру, которую ты годами сдаёшь?
— Да, — я посмотрела ему в глаза. — Именно туда.
Я пошла в спальню, достала сумку. Руки тряслись так, что я едва могла застегнуть молнию. Накидала в сумку вещи — свои, Анины. Не разбирала, что нужно, что нет. Просто брала всё подряд.
Анна стояла в дверях, держа картину.
— Мам, ты серьёзно?
— Очень серьёзно. Быстро собирай самое важное.
Она кивнула, побежала в свою комнату. Я слышала, как она торопливо запихивает вещи в рюкзак.
Павел стоял в коридоре, смотрел на меня.
— Вы пожалеете, — сказал он холодно. — Вернётесь через неделю. Или даже раньше.
Я застегнула сумку, взяла её в руки. Тяжёлая. Но я держала крепко.
— Не вернёмся.
— Посмотрим.
Анна вышла с рюкзаком и картиной. Мы молча оделись. Павел не двигался с места, просто смотрел. На его лице не было никаких эмоций.
— Когда одумаетесь, — сказал он, когда я открыла дверь, — можете вернуться. В мою квартиру. Если попросите правильно.
Мою. Не нашу. Мою.
Я вышла на лестницу, Анна за мной. Дверь закрылась. Мы стояли в тёмном подъезде, и я вдруг поняла, что дрожу всем телом.
— Мам? — Анна тронула меня за руку. — Ты в порядке?
— Да, — я сглотнула. — Я в порядке.
Мы спустились вниз, вышли на улицу. Холодный вечер. Я достала телефон, набрала номер квартирантов.
— Алло? Простите, что поздно звоню. Вам нужно срочно съехать. Да, я понимаю. Я верну вам деньги за два месяца. Завтра же нужно будет освободить квартиру. Пожалуйста.
Анна молчала рядом. Я повесила трубку, посмотрела на неё.
— Мы поедем к бабушке на ночь. Завтра переедем в мою квартиру.
— Она же… там всё старое.
— Да. Там всё старое и убитое. Но это моё. И теперь это наше.
Мы поймали такси. Ехали молча. Анна держала картину на коленях, гладила раму. Я смотрела в окно.
Что я наделала? Что будет дальше?
Телефон завибрировал. Сообщение от мамы: "Павел позвонил. Сказал, ты ушла с ребёнком. Что происходит? Немедленно позвони!"
Я не ответила. Выключила звук.
У мамы нас встретили с недоумением.
— Что случилось? — она смотрела то на меня, то на Анну с её заплаканным лицом.
— Мам, не сейчас. Можно мы переночуем?
Она вздохнула, кивнула.
— Конечно. Только объясни всё потом.
Анна легла на диване в зале, я устроилась рядом в кресле. Мама принесла одеяла, долго смотрела на нас, но ничего не спросила. Погасила свет, ушла в свою комнату.
Я лежала в темноте, слушала дыхание дочери. Она не спала — я чувствовала.
— Мам? — прошептала она.
— Да?
— Спасибо.
Я протянула руку, нашла её ладонь, сжала.
— Спасибо тебе. За то, что ты есть.
Утром мама села со мной на кухне, налила чай.
— Ну? — она посмотрела строго. — Объяснишь?
Я рассказала. Коротко. Про картину, про скандал, про его слова.
Мама слушала, качала головой.
— И ты решила уйти? Из-за картины?
— Не из-за картины, — я сжала чашку. — Из-за того, что он её унизил. Из-за того, что мы там не живём. Мы существуем. По его правилам.
— Но ведь он обеспечивает вас. У него хорошая работа, квартира…
— Его квартира. Он сам сказал. Его.
Мама вздохнула.
— Мужики все с характером. Ты же знала, какой он.
— Знала. Но я не знала, что характер может душить.
Мы помолчали.
— И что теперь? — спросила мама. — Вернёшься к нему?
— Нет.
— А как же… Дочь нужно растить, кормить, одевать…
— Я справлюсь.
Мама посмотрела на меня долго, потом кивнула.
— Ладно. Это твоя жизнь.
К вечеру квартиранты освободили квартиру. Я вернула им деньги, мы с Анной приехали. Старый дом, облезлые стены, лифт не работает. Поднялись по лестнице на четвёртый этаж. Я открыла дверь ключом, которым не пользовалась лет семь.
Квартира встретила нас запахом пыли и сырости. Обои отходили, пол скрипел, лампочка на потолке мигала. Мебель старая, какую я покупала ещё до свадьбы. Диван продавленный, стол поцарапанный.
Анна остановилась на пороге, огляделась.
— Тут… — она замолчала.
— Тут плохо, — закончила я. — Знаю.
Мы внесли вещи, поставили посреди комнаты. Я открыла окно — проветрить. Холодный воздух ворвался внутрь, принёся звуки с улицы: лай собак, детские голоса, музыку из соседних окон.
— Мам, — Анна подошла ко мне. — А что теперь?
Я обняла её.
— Не знаю. Честно. Не знаю.
Она прижалась ко мне, и мы стояли так долго.
Ночью мы не могли заснуть. Я лежала на диване, Анна устроилась в спальне, на кровати, которая осталась ещё от моей бабушки. Батареи грели плохо, я укрылась старым пледом, но всё равно мёрзла.
Что я наделала?
Я закрыла глаза, но сон не шёл. В голове крутились мысли: как мы будем жить? На что? Моей зарплаты хватит? А вдруг я ошиблась? Вдруг надо было остаться, потерпеть, договориться?
Телефон завибрировал. Сообщение от Павла: "Ну как там, в твоей берлоге? Когда успокоитесь и поймёте, что это глупость, можете вернуться. Если хорошо попросите."
Я не ответила. Положила телефон экраном вниз.
Из спальни донёсся тихий всхлип. Я встала, подошла к двери. Анна лежала, отвернувшись к стене, плечи тряслись.
— Анечка?
Она не ответила. Я легла рядом, обняла её.
— Всё будет хорошо, — прошептала я. — Обещаю.
— Как? — она повернулась, её лицо было мокрым от слёз. — Мам, как будет хорошо? Тут всё разваливается, холодно, страшно…
— Не знаю как. Но будет. Потому что мы вместе. И потому что ты больше не должна бояться быть собой.
Она смотрела на меня, потом спрятала лицо у меня на плече.
— Я думала, со мной что-то не так. Что я плохая, раз мои картины никому не нужны.
— Нет, — я погладила её по волосам. — С тобой всё правильно. Это с нами было что-то не так. Мы жили в клетке. Красивой, дорогой. Но клетке.
Мы лежали молча. Постепенно её дыхание выровнялось, она уснула. Я осторожно поднялась, вернулась на диван.
Я не боюсь. Совсем не боюсь.
Это было странно. Впервые я не боялась.
Утром я проснулась от солнечного света. Он лился в окно, падал на пол, на стены. В квартире Павла такого света не было — там были жалюзи, плотные шторы.
Я встала, прошла на кухню. Анна уже сидела за столом, пила чай. Перед ней лежал альбом, она что-то рисовала карандашом.
— Доброе утро, — я улыбнулась.
Она подняла голову, и я увидела, что она тоже улыбается.
— Мам, а можно я тут на стенах порисую? В моей комнате?
Я моргнула.
— На стенах?
— Ну да. Обои всё равно старые. Я хочу нарисовать большую картину. Прямо на всей стене.
Я посмотрела на облупившиеся обои, на пятна от старых плакатов.
— Можно, — сказала я. — Рисуй что хочешь.
Её лицо засияло.
— Серьёзно?
— Абсолютно.
Она вскочила, обняла меня.
— Спасибо, мам!
Я налила себе чай, села напротив. Анна снова углубилась в рисунок. Я смотрела на неё и понимала: вот оно. Вот настоящее. Не идеальные линии и дорогие материалы. А счастливое лицо дочери.
В дверь постучали. Я открыла — на пороге стояла женщина лет сорока, в домашнем халате, с непокрытой головой.
— Привет, — она улыбнулась. — Я Ира. Слышала, вернулась сюда соседка. Я помню, ты тут раньше жила.
— Да, — я растерянно улыбнулась. — Вернулась.
Ира протянула мне банку.
— Вот, варенье домашнее. Из вишни. На новоселье.
— Спасибо, — я взяла банку. Тёплая, пахло сладко.
Ира заглянула в коридор.
— Одна или с кем?
— С дочерью.
— О, отлично! У меня сын, ему пятнадцать. Пусть знакомятся. Тут вообще нормальные люди, не бойся. Если что надо, стучи. Я на пятом, квартира сорок два.
Она помахала рукой, ушла. Я закрыла дверь, посмотрела на банку.
Когда в последний раз кто-то просто так приносил мне варенье?
Не помню.
Мы с Анной обустраивались потихоньку. Я привезла из старого дома несколько коробок вещей — пока Павел был на работе, зашла, собрала самое нужное. Он не звонил. Писал иногда: "Одумались?" Я не отвечала.
Анна начала рисовать на стене в своей комнате. Сначала простым карандашом, потом красками. Я заходила посмотреть — там вырастал целый мир. Замки, драконы, леса, горы. Фантазия во весь рост.
— Это будет самая большая моя работа, — сказала она, стоя на табуретке с кистью в руке. На носу у неё было пятно синей краски.
— Уже красиво.
— Мне нравится, что можно не бояться. Что никто не скажет: это не подходит, это не вписывается.
Я подошла, обняла её за талию.
— Здесь можно всё.
Вечером мы сидели на кухне, ели макароны с сосисками. Простая еда, дешёвая. Но Анна уплетала с аппетитом.
— Мам, а как ты думаешь, папа будет ещё звонить?
Я пожала плечами.
— Не знаю. Может быть.
— А ты хочешь, чтобы он позвонил?
Я задумалась.
— Раньше хотела. А сейчас… не знаю. Я устала от того, как мы там жили.
— Я тоже, — Анна отложила вилку. — Знаешь, я там всё время боялась. Боялась что-то испачкать, сломать, испортить. Даже дышать боялась громко.
— Прости, — я протянула руку, накрыла её ладонь. — Мне надо было раньше это понять.
— Ты поняла. Пусть не сразу, но поняла.
Мы помолчали.
— Мам, а мы ведь одни справимся? Ну, с деньгами там?
— Справимся, — я сказала это твёрдо, хотя сама не была уверена. — Я работаю, ты может, захочешь продавать свои картины. Справимся.
Анна кивнула.
Через неделю позвонила мама.
— Ну как вы там? Живы?
— Живы, мам. Всё хорошо.
— Павел звонил. Спрашивал про вас.
— И что ты ответила?
— Что вы у меня. Он просил передать: если хотите вернуться, он готов забыть эту глупость.
Я молчала.
— Ты вернёшься? — спросила мама осторожно.
— Нет.
— Ты уверена?
— Да.
Мама вздохнула.
— Ладно. Я просто передала. Как скажешь.
Я повесила трубку, прошла в комнату к Анне. Она рисовала, наушники в ушах. Увидела меня, вытащила один наушник.
— Кто звонил?
— Бабушка. Передавала что папа готов нас простить.
Анна скривилась.
— Простить? Нас?
— Ага.
— И что ты ответила?
— Что мы не вернёмся.
Анна кивнула, вставила наушник обратно, продолжила рисовать. Я смотрела на неё и думала: вот она, моя дочь. Сильная, талантливая, свободная.
А я? Какая я?
Я села на подоконник, посмотрела в окно. Внизу гуляли дети, женщина выгуливала собаку, двое мужчин курили у подъезда. Обычный двор, обычные люди.
Обычная жизнь.
И мне вдруг стало легко. Будто с плеч сняли груз.
В выходные соседка Ира пригласила нас на чай. Мы зашли к ней, она встретила с широкой улыбкой.
— Заходите, заходите! Не стесняйтесь!
У неё в квартире было тепло, пахло пирогами. На кухне сидел парень-подросток, худой, в очках.
— Это Рома, мой сын, — представила Ира. — Рома, это Анна, твоя ровесница.
Рома кивнул, Анна тоже. Они молча переглянулись, потом Рома спросил:
— Ты в какую школу ходишь?
— В двадцать третью.
— А я в двенадцатую.
Они разговорились. Ира налила чай, достала пироги.
— С яблоками, свежие, сегодня напекла.
Мы ели, пили чай, болтали. Ира рассказывала про соседей, кто где живёт, кто чем занимается. Про свою жизнь — она одна растит сына, бывший муж не помогает.
— Сначала думала, не смогу одна, — говорила она. — Но ничего, справилась. И ты справишься, не переживай.
— Откуда ты знаешь? — улыбнулась я.
— По глазам вижу. Ты из тех, кто не сдаётся.
Мне стало тепло внутри.
Когда мы вернулись домой, Анна сразу пошла рисовать, я легла на диван. Телефон завибрировал — сообщение от Павла: "Вы там что, с жиру беситесь? Когда надоест играть в бедность, возвращайтесь. Если успокоитесь, можете вернуться в мою квартиру."
Мою. Опять это слово.
Я посмотрела на потолок. На стенах пятна от старых обоев. Батарея чуть тёплая. Из коридора слышно, как Анна что-то напевает, рисуя.
Нет. Не вернусь.
Утром я проснулась от солнца и запаха кофе. Анна возилась на кухне, что-то жарила.
— Доброе утро! — крикнула она. — Я яичницу делаю!
Я встала, прошла на кухню. На плите шипела сковородка, Анна стояла с лопаткой, сосредоточенно переворачивая яйца.
— С каких пор ты готовишь? — удивилась я.
— С сегодня, — она засмеялась. — Решила попробовать.
Мы сели за стол, ели яичницу с хлебом. Простая еда. Но вкусная.
— Мам, а знаешь что? — Анна посмотрела на меня. — Я счастлива.
Я взяла её руку, сжала.
— Я тоже, Анюта. Я тоже.
И это была правда.
А как бы вы поступили в такой ситуации? Вернулись бы?
Поделитесь в комментариях 👇, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк ♥️, если было интересно.