Телефон зазвонил в половине восьмого утра. Я ещё не допила кофе. Даже не успела толком проснуться.
— Мне позвонил Толя и сказал, что ты его выгнала! — в голосе свекрови Наталья Михайловны звенела сталь.
Я поставила чашку на стол. Медленно.
— Доброе утро, Наталья Михайловна.
— Какое доброе?! Ты объясни мне, что происходит!
А что объяснять? Что вчера вечером Толя пришёл домой пьяный? Что орал на ребёнка? Что швырнул мою любимую вазу об стену?
Нет. Этого она не поймет:
— Мы поссорились...
— Поссорились?! — голос свекрови взлетел на две октавы выше. — Из-за чего можно так поссориться, чтобы выгонять мужа из дома?
Я посмотрела в окно. Во дворе соседка Валя развешивала белье. Обычное утро. Обычная жизнь. А у меня...
— Он поднял руку на Машку.
Пауза. Длинная-длинная пауза.
— Что значит поднял руку? — голос стал тише, но не мягче.
— Он её ударил, Наталья Михайловна. По лицу. Нашу дочь. Вашу внучку.
Ещё одна пауза. Я слышала, как свекровь дышит в трубку:
— Наверное, довела его... Дети сейчас такие...
Я закрыла глаза. Вот оно. Я так и знала:
— Маше семь лет.
— Ну и что? В семь лет уже понимать надо...
— Понимать что? Что папа может тебя бить, если у него плохое настроение?
— Толя хороший отец! Он никогда...
— Наталья Михайловна — перебила я. — А вы Толю в детстве били?
Тишина. Долгая, неприятная тишина.
— Это было другое время...
— Ага. Понятно.
Я встала и подошла к окну. Валя уже повесила половину белья. Методично, аккуратно. Жизнь продолжается. Всегда продолжается.
— Слушай, Оля... — свекровь сменила тон. — Ну что ты делаешь-то? Мужика хорошего гонишь... Он же работает, деньги домой приносит...
— Деньги на выпивку тратит.
— Ну выпивает немножко... Все мужики выпивают...
— Немножко?
Я вспомнила вчерашний вечер. Как Толя шатался по квартире. Как Машка забилась в угол и плакала. Как я обнимала дочь и думала: всё, хватит.
— Наталья Михайловна, а вы помните, как мы познакомились с Толей?
— При чем тут это?
— Он тогда был другим. Добрым. Веселым. Никогда не пил...
— Люди меняются...
— Да. Меняются. И я тоже изменилась. Раньше я могла терпеть. Думала: авось пройдет, авось одумается... А теперь не могу. Не хочу, чтобы Машка росла в доме, где мама боится папу.
Свекровь вздохнула:
— Ты подумай хорошенько, Оленька... Одна-то с ребенком как будешь?
— А как сейчас живу? Одна с ребенком и пьяным мужем.
— Это же отец её...
— Отец — тот, кто воспитывает. Любит. Защищает. А не бьет по лицу за разбитую чашку.
Я услышала, как свекровь всхлипнула:
— Может, он исправится...
— Может. Когда исправится — пусть приходит поговорим.
— Оля, да ты что творишь-то? Семью рушишь...
— Наталья Михайловна — я села обратно за стол. — А какая это семья, если в ней страшно жить?
— Но он же... он же любит тебя...
— Любовь — это не слова. Любовь — это поступки. А Толины поступки... они говорят совсем о другом.
Свекровь замолчала. Я допила остывший кофе. Невкусный. Горький.
— Я к вам сейчас приеду — сказала она наконец.
— Зачем?
— Поговорить надо. По-человечески.
Я посмотрела на часы. Машка еще спала. После вчерашнего она долго не могла уснуть. Я ей сказки читала до полуночи.
— Приезжайте. Но только тихо. Дочка ещё спит.
— Хорошо.
Свекровь повесила трубку. А я так и осталась сидеть с телефоном в руке.
Во дворе Валя закончила развешивать белье и зашла в дом. Стало пусто. И тихо.
Я встала и пошла к Машкиной комнате. Приоткрыла дверь. Дочка спала, обнимая плюшевого мишку. На щеке еще виднелся красный след от Толиной руки.
Нет. Хватит. Что бы ни говорила свекровь, что бы ни обещал Толя — хватит.
Некоторые мосты нельзя восстановить. Некоторые слова нельзя взять обратно. А некоторые поступки... их нельзя простить.
Я закрыла дверь детской и пошла готовить завтрак. Жизнь продолжается. И она будет хорошей. Обязательно будет.
Даже без Толи.
Через час раздался звонок в дверь. Я открыла — на пороге стояла Наталья Михайловна с красными глазами и пакетом в руках.
— Печенье, апельсины принесла. Машке.
Мы прошли на кухню. Свекровь села напротив меня, положила руки на стол.
— Оля... а может, ты преувеличиваешь?
Я поставила перед ней чай. Молча.
— Ну подумай сама... Мужик работает как вол, устает... Иногда может и сорваться...
— Сорваться на семилетнем ребенке?
— Дети ведь тоже... они провоцируют порой...
Я посмотрела на неё долго-долго.
— Наталья Михайловна, а вас муж бил?
Она вздрогнула:
— Это... это другое дело было...
— Какое другое?
— Он пил сильно. Совсем...
— А Толя разве не пьет?
Свекровь уставилась в чашку:
— Толя не такой...
— Точно такой же.
Мы сидели молча. Слышно было только тиканье часов на стене. Я купила их в прошлом году. Толе не понравились — слишком громко тикают, говорил.
— Знаешь, Оля... — свекровь подняла глаза. — Я всю жизнь ждала. Ждала, что Петр изменится. Что бросит пить. Что станет хорошим мужем, отцом...
Она замолчала.
— И что?
— А ничего. Он так и умер. А я... я всю молодость потратила на ожидание.
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Не знаю... — она всхлипнула. — Может, не хочу, чтобы ты повторила мою ошибку...
Я протянула ей салфетку.
— Какую ошибку? Что терпела или что не ушла вовремя?
— Что терпела... Господи, что терпела...
В эту минуту в кухню вбежала Машка. Растрепанная, в пижаме с мишками.
— Здравствуй, бабуля! Мам, а где папа?
Свекровь резко подняла голову. Я обняла дочку:
— Папа... папа уехал, солнышко.
— Надолго?
Я посмотрела на Наталью Михайловну. Она отвернулась к окну:
— Не знаю, Машенька. Не знаю.
— У меня щечка болит?
Свекровь всхлипнула громче.
— Ушиблась вчера. Помнишь?
— Помню... — Машка потрогала щеку. — А бабушка почему плачет?
— Бабушка... бабушка грустная немножко.
Наталья Михайловна встала, подошла к Маше:
— Прости меня, внученька... — она обняла девочку. — Прости...
— Бабуль, за что прощать-то?
— За то, что... — свекровь посмотрела на меня. — За то, что не защитила тебя.
Машка ничего не поняла, но обняла бабушку крепко-крепко.
— Бабуль, а ты печенье принесла?
— Принесла, родная... Принесла...
Мы сидели втроем за столом. Машка хрустела печеньем, болтала о всякой всячине. Свекровь изредка кивала, но глаза у неё были совсем пустые.
Потом Машка убежала играть. И мы остались одни:
— Оля... — сказала свекровь тихо. — А что теперь будет?
— Не знаю.
— Он же не согласится на развод...
— Согласится. Когда поймёт, что я серьезно.
— А если не поймет?
Я пожала плечами.
— Тогда через суд.
— Он будет пить ещё больше...
— Это его выбор.
— Он же мой сын...
— А Машка ваша внучка.
Наталья Михайловна заплакала. Тихо так, беззвучно.
— Я его неправильно воспитала... Видела, как отец его бил, и молчала... Думала, мужское дело... А надо было защищать...
— Не надо себя винить.
— Надо... — она вытерла глаза. — Всю жизнь надо. Поздно только...
Мы просидели ещё час. Говорили мало. Больше молчали.
Когда свекровь уходила, она сказала:
— Если что-то понадобится... Деньги там, помощь какая... Ты звони. Обязательно звони.
— Спасибо.
— И Машку... Машку привозить будешь? К бабушке?
— Конечно.
Она кивнула и пошла к лифту. Медленно. Как старая женщина. А ей всего пятьдесят девять.
Вечером позвонил Толя:
— Ну что, одумалась?
— Нет.
— Оль, ну хватит дурить... Приду домой, всё обсудим...
— Не приходи.
— Это мой дом тоже!
— Был твоим.
Он ругался минут пять. Потом бросил трубку.
Я выключила телефон.
Машка спросила перед сном:
— Мам, а папа больше не будет кричать?
— Не будет, солнышко.
— И не будет больно делать?
— Не будет.
— Хорошо — сказала она и крепко обняла мишку.
А я сидела на кухне и думала: правильно ли всё делаю? Может, надо было ещё подождать? Ещё попытаться?
Нет. Некоторые решения нельзя откладывать. Нельзя ждать, когда станет ещё хуже.
За окном горели фонари. Город жил обычной жизнью. А у нас...
У нас началась другая жизнь. Трудная, неизвестная. Но наша.
Без страха. Без слез. Без синяков на детских щечках.
И это уже было победой.
Маленькой, но победой.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍