Мы стояли посреди нашей будущей гостиной, воздух был густым от пыли и запаха свежей шпаклевки. Солнечные лучи пробивались сквозь грязные окна, рисуя на бетонном полу золотые квадраты. Я держал Катю за руку, её ладонь была тёплой и немного влажной. Мы купили эту квартиру, «убитую» двушку в старом доме, всего три месяца назад, вложив в неё все наши сбережения и взяв небольшой кредит. Каждый вечер после работы и все выходные мы проводили здесь, сдирая старые обои, выравнивая стены. Это было наше гнездо, которое мы вили вместе, и от этого на душе становилось тепло и радостно.
В тот день я наконец закончил с электрикой. Уставший, но довольный, я обнял Катю со спины, уткнувшись носом в её волосы, пахнущие краской и чем-то неуловимо её — ванилью и счастьем.
— Ну что, хозяюшка, — прошептал я, — проводка готова. Скоро можно будет люстру вешать. Нашу, ту самую, хрустальную.
Она засмеялась, повернувшись в моих объятиях.
— Лёша, ты мой герой! Я уже представляю, как мы будем сидеть здесь на диване, пить чай и смотреть кино.
Её глаза сияли. Такие огромные, серые, как пасмурное небо перед дождем, но в них всегда светилось солнце. Я смотрел на неё и понимал, что больше ждать не могу. Не хочу. Я достал из кармана джинсов маленькую бархатную коробочку. Я носил её с собой уже неделю, ждал подходящего момента. И вот он настал. Не в дорогом ресторане, не на берегу моря, а здесь, в нашей пыльной, но уже такой родной квартире.
— Кать, — мой голос вдруг сел, и я откашлялся. — Тут такое дело… Я люблю тебя больше всего на свете. Больше, чем эти ровные стены, больше, чем будущую хрустальную люстру. Я хочу просыпаться с тобой каждое утро, вот здесь, в нашей спальне. Хочу, чтобы ты стала моей женой.
Я открыл коробочку. Там лежало тоненькое колечко с небольшим, но очень чистым камушком. Я долго его выбирал. Катя ахнула, закрыв рот руками. Слёзы брызнули из её глаз, но это были слёзы радости.
— Да! Да, Лёша, да! Конечно, да! — она бросилась мне на шею, и мы чуть не упали на расстеленный на полу картон. Мы целовались, смеялись, она совала мне под нос палец с надетым кольцом, и оно сверкало даже в этой строительной пыли.
Мы сидели на полу, прислонившись спиной к холодной бетонной стене, и мечтали. О свадьбе, о гостях, о том, какое у неё будет платье. Она щебетала, как птичка, а я слушал её и улыбался, но внутри нарастала тяжесть. Я знал, что сейчас мне придётся разрушить этот идеальный момент. Но я не мог иначе. Это было слишком важно.
— Катюш, — я осторожно прервал её восторженный рассказ о свадебных приглашениях. — Я так счастлив. И я готов подать заявление в ЗАГС хоть завтра. Правда. Но есть одно важное условие.
Она посмотрела на меня вопросительно, её улыбка стала чуть менее широкой.
— Какое ещё условие, Лёш?
Я глубоко вздохнул, собираясь с духом. Каждое слово давалось мне с трудом.
— Твоей матери на нашей свадьбе быть не должно.
Катя замерла. Её лицо мгновенно изменилось. Радость испарилась, уступив место полному недоумению, а затем и обиде.
— Что? — переспросила она шёпотом, будто не расслышала. — Лёша, ты... ты шутишь?
— Я абсолютно серьёзен, — твёрдо сказал я, глядя ей прямо в глаза. Я должен был показать, что это не каприз, не сиюминутная блажь.
Она отстранилась от меня, её глаза наполнились холодом.
— Но… почему? Это же моя мама! Как ты можешь такое говорить? Она меня одна вырастила, она…
— Катя, пожалуйста, — я взял её за руку, но она выдернула ладонь. — Я всё объясню. Я обещаю, что объясню каждый свой шаг, каждое слово. Но не сейчас. Просто… поверь мне. У меня есть причины. Очень веские причины.
Она смотрела на меня так, будто видела впервые. Как на чужого, жестокого человека. И в этот момент я впервые увидел в её взгляде не только любовь, но и тень её матери, Елены Петровны. Тень сомнения и осуждения. Я понял, что впереди меня ждёт тяжёлый разговор. И возможно, не один. В тот вечер праздник закончился, так и не успев начаться. Мы молча собрали инструменты и поехали ко мне на съёмную квартиру. Атмосфера в машине была такой ледяной, что, казалось, стёкла вот-вот покроются инеем изнутри. Господи, неужели она не видит? Неужели она настолько слепа? Или это я всё придумываю? Нет. Я не мог всё это придумать. Слишком много всего было.
Мои подозрения зародились не на пустом месте. Они, как плесень, медленно и незаметно прорастали в самых тёмных уголках моего сознания, питаясь мелкими, незначительными на первый взгляд событиями. Сначала я отмахивался от них, списывая всё на свою мнительность и усталость. Но со временем этих событий стало так много, что игнорировать их было уже невозможно.
Всё началось почти сразу после нашего знакомства. Елена Петровна, мама Кати, с первого взгляда произвела впечатление идеальной будущей тёщи. Ухоженная, элегантная женщина лет пятидесяти, с мягким голосом и неизменной вежливой улыбкой. Она встретила меня с распростёртыми объятиями, назвала «Лёшенькой» и налила чаю с домашним пирогом.
— Катенька мне про вас столько рассказывала, — ворковала она, пока мы сидели на её уютной кухне. — Говорит, вы художник, творческая личность. Это так замечательно! В наше прагматичное время это такая редкость.
«Художник». Она произнесла это слово с такой интонацией, будто говорила «безработный» или «неудачник». Улыбка была на губах, а в глазах — холодный блеск оценки. Она не смотрела на меня, она меня сканировала, прикидывая мою стоимость.
Но тогда я прогнал эту мысль. Катя так любит свою мать, так ею восхищается. Наверное, мне просто показалось.
Первый тревожный звоночек прозвенел через пару месяцев. Мы с Катей решили провести выходные за городом, сняли домик у озера. Я готовился к этой поездке, хотел устроить ей романтический сюрприз. В пятницу вечером я заехал за ней, и тут выяснилось, что Елена Петровна тоже едет с нами.
— Мамочке нужно подышать свежим воздухом, у неё давление скачет, — щебетала Катя, укладывая в багажник ещё одну сумку. — Она нам совсем не помешает, правда, Лёша?
Я выдавил улыбку. Что я мог сказать? Конечно, не помешает. Но все выходные я чувствовал себя третьим лишним. Елена Петровна постоянно встревала в наши разговоры, давала непрошеные советы, критиковала всё, что я делал. Шашлык у меня «суховат», место для пикника «слишком солнечное», а мои планы на вечернюю прогулку на лодке — «опрометчивы», потому что «на воде к вечеру сыро, Катенька может простудиться». Она делала это с неизменной улыбкой и под предлогом заботы о дочери. Катя, привыкшая к такой гиперопеке с детства, просто не замечала манипуляций. А я чувствовал, как меня медленно, но верно вытесняют с моей же собственной территории.
Потом начались странные «случайности». Однажды я принёс Кате показать эскизы для очень важного заказа. Я работал над серией иллюстраций для детской книги, это был мой шанс заявить о себе. Я оставил папку на столе в Катиной комнате и ушёл на кухню выпить воды. Вернувшись, я увидел, как на моих лучших эскизах расплывается огромное пятно от чая. Рядом стояла Елена Петровна с пустой чашкой в руках и виновато разводила руками.
— Ох, Алексей, прости, ради бога! Я такая неловкая! Шла мимо, зацепилась за ковёр… Как же так вышло?
Я смотрел на испорченную работу, на которую потратил несколько ночей, и не мог выдавить из себя ни слова. Злость и обида душили меня. Но Катя тут же бросилась утешать мать:
— Мамочка, ну что ты, с кем не бывает! Лёша новый нарисует, правда, милый? Он у меня талантливый.
Новый нарисует… Она даже не поняла, что произошло. А я смотрел на Елену Петровну и видел в её глазах, за маской сожаления, долю секунды чистого, неприкрытого торжества. Она не зацепилась. Она сделала это нарочно. Но доказать это было невозможно.
Я промолчал. Я перерисовал эскизы, но сроки были сорваны, и заказчик остался недоволен. Я потерял часть гонорара и, что гораздо хуже, репутацию.
Следующий эпизод был ещё более показательным. У меня было старинное бабушкино кольцо, простая серебряная печатка, которую я очень берёг. Оно лежало в шкатулке на моём комоде. Однажды к нам в гости зашла Елена Петровна. Она суетилась, помогала Кате с уборкой, что-то перекладывала. Вечером я обнаружил, что кольца нет. Мы перерыли всю квартиру. Катя была в панике.
— Куда оно могло деться? Ты уверен, что оно было здесь?
— Абсолютно уверен, — ответил я, стараясь сохранять спокойствие.
На следующий день позвонила Елена Петровна.
— Катенька, представляешь, какая история! Убиралась сегодня у себя и нашла в кармане фартука мужское кольцо! Наверное, вчера случайно смахнула его со стола вместе с пылью и машинально в карман сунула. Ох, голова моя дырявая! Алексей, ты уж извини старую женщину.
Смахнула со стола? Оно лежало в закрытой шкатулке на комоде. В спальне. Что она делала в моей спальне со своим фартуком?
Я поехал и забрал кольцо. Она снова извинялась, поила меня чаем и смотрела своими «честными» глазами. Но я уже не верил ни одному её слову. Она проверяла меня, прощупывала мои границы, смотрела, как я отреагирую. И каждый раз я молчал, не желая втягивать Катю в конфликт между мной и её матерью. Я любил Катю и боялся её потерять. А Елена Петровна этим пользовалась.
Она постоянно, как бы невзначай, подсовывала Кате «лучшие» варианты.
— А помнишь Вадика, сына Степана Аркадьевича? Какой мальчик вырос! Серьёзный, в банке работает, на хорошей должности. Не то что некоторые, в облаках витают…
Она говорила это, глядя куда-то в сторону, но удар был нанесён точно в цель. Она капала ядом в уши собственной дочери, пытаясь разрушить её веру в меня и в наше будущее. Катя отмахивалась, говорила: «Мам, ну перестань», но я видел, что эти слова оставляют свой след. Иногда, после таких разговоров, она становилась задумчивой и спрашивала меня о моих «перспективах».
Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, стала история с нашей квартирой. Мы нашли идеальный вариант, но нам не хватало небольшой суммы для первоначального взноса. Мои родители, живущие в другом городе, обещали помочь и выслать деньги в течение недели. Я поделился этой радостью с Катей. Конечно, она тут же рассказала маме.
Через два дня Елена Петровна позвонила Кате в слезах.
— Катюша, доченька, беда! Мне нужно срочно лечь в больницу на обследование, платное! Всё так неожиданно, нужно заплатить крупную сумму, а у меня таких денег нет! Что же делать, что же делать…
Естественно, Катя, добрая душа, тут же предложила ей те деньги, которые мы откладывали на квартиру.
— Лёша, ну ты же понимаешь, это же мама! Её здоровье важнее всего! А мы с квартирой немного подождём.
Я понимал. Я всё прекрасно понимал. Никакого обследования не было. Это была очередная, самая наглая и жестокая манипуляция. Она была готова рискнуть нашим будущим, лишь бы не дать нам быть вместе.
— Кать, а давай я сам поговорю с врачами? Узнаю, что за обследование, может, можно по квоте сделать, — предложил я, глядя ей в глаза.
— Нет-нет, не нужно! — замахала руками Катя. — Мама не хочет никого беспокоить. Она уже договорилась. Просто нужны деньги.
В тот момент я сдался. Я отдал деньги. Я знал, что спорить бесполезно. Но я также знал, что больше не могу этого терпеть. Я начал собирать доказательства. Я не шпионил, нет. Я просто начал замечать и запоминать. Складывать кусочки пазла в одну уродливую картину. И когда я сделал Кате предложение, я уже знал, что другого выхода у меня нет. Или я ставлю это условие и спасаю нашу будущую семью, или её мать просто сожрёт нас обоих, запив своим лицемерным сладким чаем.
Мы сидели на кухне моей съёмной однушки. На столе стояли две остывшие кружки с чаем. Катя сидела напротив, скрестив руки на груди, её лицо было похоже на каменную маску. Она не проронила ни слова с тех пор, как мы приехали. Молчание было густым и тяжёлым, как туман.
— Кать, — начал я тихо. — Я обещал всё объяснить. Ты готова меня выслушать?
Она медленно кивнула, не поднимая глаз. Её поза была оборонительной, закрытой. Она заранее была готова не верить ни одному моему слову.
Я глубоко вздохнул. Сейчас или никогда. Я должен быть спокоен. Каждое слово должно быть взвешенным. Никаких эмоций. Только факты.
— Я начну с самого начала, — сказал я ровным голосом. — Помнишь ту поездку за город, когда твоя мама поехала с нами? Помнишь, как она критиковала всё, что я делал?
— Она просто беспокоилась за меня, — глухо ответила Катя.
— А помнишь мои эскизы, на которые она «случайно» пролила чай? Заказ, который я в итоге почти провалил?
— Это была случайность, Лёша! Она сто раз извинилась!
— Хорошо. А помнишь моё бабушкино кольцо, которое «случайно» оказалось в кармане её фартука, хотя лежало в закрытой шкатулке в моей спальне?
Катя вздрогнула. Она подняла на меня глаза, и в них мелькнуло сомнение. Она помнила этот эпизод. Она сама тогда удивилась, как кольцо могло там оказаться.
— Она… она могла зайти в комнату, чтобы протереть пыль…
— Катя, она систематически, шаг за шагом, пыталась разрушить наши отношения. Она постоянно говорила тебе про этого Вадика из банка, принижая меня и мою работу. Она инсценировала приступы, когда нам нужно было заплатить за квартиру. Неужели ты не видишь?
— Перестань! — её голос сорвался на крик. — Перестань говорить гадости про мою маму! Она любит меня! Она желает мне только добра! Ты всё выдумываешь! Ты просто её невзлюбил с самого начала, а теперь приписываешь ей какие-то ужасные поступки!
Слёзы катились по её щекам. Мне было больно смотреть на неё, больно причинять ей эту боль. Но я должен был дойти до конца.
— Я не выдумываю, Катя. У меня есть доказательство.
Я взял со стола свой телефон. Мои руки слегка дрожали. Несколько недель назад, когда Елена Петровна в очередной раз пришла к нам «помочь с уборкой» в новой квартире, у меня возникло нехорошее предчувствие. Я оставил телефон на подоконнике с включённым диктофоном. Я чувствовал себя последним негодяем, но интуиция кричала, что я должен это сделать. И она меня не подвела.
— Что это? — настороженно спросила Катя.
— Просто послушай.
Я нажал на кнопку воспроизведения. Тишина в комнате взорвалась голосом Елены Петровны. Она с кем-то говорила по телефону. Судя по всему, со своей сестрой, тётей Кати.
«…Да не волнуйся ты так, Людочка. Я всё держу под контролем. Эта свадьба не состоится. Я не позволю ей связать свою жизнь с этим… художником. Ты же понимаешь, что это не партия для моей Катеньки. Ни денег, ни положения. Сегодня колечко дарит, а завтра что? На шею ей сядет?»
Катя замерла, её глаза расширились от ужаса. Голос на записи продолжал безжалостно:
«Я ему тут на днях устроила небольшой казус с его картинками. Видела бы ты его лицо! Думала, он взорвётся. Но нет, проглотил. Терпит. Но ничего, терпение у него не бесконечное. Вода камень точит. Ещё пара таких «случайностей», и он сам сбежит. А Катенька поплачет и успокоится. Я уже говорила со Степаном Аркадьевичем насчёт его Вадима. Вот это жених! Квартира, машина, счёт в банке. Они с Катей будут прекрасной парой. Моя дочь заслуживает самого лучшего, и я ей это лучшее обеспечу. Даже если она сама этого пока не понимает».
Запись закончилась. В наступившей тишине было слышно, как гудит холодильник и как бешено колотится моё сердце. Я не смел посмотреть на Катю. Я просто ждал.
Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем она пошевелилась. Она медленно подняла голову. Её лицо было белым как полотно, а из глаз, огромных и пустых, текли слёзы. Она смотрела не на меня, а сквозь меня. Она смотрела на руины своего мира, где самая большая любовь оказалась самым большим предательством.
— Это… это неправда… — прошептала она. — Это какая-то ошибка… Монтаж…
Но она сама не верила своим словам. Голос её матери был слишком узнаваем. Интонации, обороты речи… всё было настоящим. Жестоким и настоящим.
Она схватила свой телефон. Пальцы её не слушались. Она несколько раз уронила его, прежде чем смогла набрать номер.
— Мама? — её голос был тихим и хриплым. — Мама, я сейчас у Лёши… Я только что слышала твой разговор с тётей Людой…
На том конце провода что-то быстро и взволнованно заговорили. Катя слушала молча, её лицо каменело с каждой секундой.
— Так это правда, — это был не вопрос, а констатация факта. — Всё правда. И кольцо, и эскизы… Всё. Зачем, мама? Зачем?!
Она вскочила, начала ходить по маленькой кухне из угла в угол, как загнанный зверь в клетке.
— Ради меня?! Ты называешь это «ради меня»?! Ты разрушала мою жизнь, ты лгала мне, ты пыталась уничтожить человека, которого я люблю! И это ты называешь заботой?!
Тут, видимо, Елена Петровна, поняв, что отпираться бессмысленно, перешла в нападение. Катя слушала, и её лицо исказилось от новой волны боли.
— Что? — прошептала она в трубку. — Какие ещё долги? При чём здесь Вадим?
Она замолчала, слушая то, что ей кричали на том конце провода. Я видел, как последняя надежда, последний осколок дочерней любви в её глазах разбивается в пыль. Она опустила руку с телефоном, даже не сбросив вызов. Из трубки доносился отдалённый, истеричный голос Елены Петровны, но Катя его уже не слышала.
Она медленно опустилась на стул.
— Она… — Катя посмотрела на меня пустым взглядом. — У неё огромные долги. Она набрала кредитов, заложила свою квартиру. Она рассчитывала, что я выйду за Вадима, и его семья поможет ей всё выплатить. Дело было не во мне. И не в моей «лучшей доле». Дело было только в деньгах. Она хотела продать меня, Лёша. Собственная мать хотела меня продать.
Она произнесла это тихо, почти без эмоций, и от этого её слова прозвучали ещё страшнее. Это было дно. Дно предательства, с которого уже невозможно подняться.
Всю ночь мы не спали. Она плакала у меня на плече — долго, горько, навзрыд. Она выплёскивала всю боль, всю обиду, всё разочарование, которые копились в ней, возможно, годами, но которые она не позволяла себе осознать. Я не говорил ни слова, просто был рядом. Гладил её по волосам, обнимал, давал ей понять, что она не одна. В эту ночь рушился её старый мир, и я был единственной опорой, за которую она могла удержаться. Моё сердце разрывалось от жалости к ней, но в то же время я чувствовал странное, мрачное облегчение. Нарыв вскрылся. Яд вышел наружу. Теперь мы могли начать лечиться.
Под утро, когда первые серые лучи рассвета коснулись наших окон, она уснула, измученная и опустошённая. Я смотрел на её заплаканное, но такое родное лицо и понимал, что мы прошли через самое страшное испытание. И мы выстояли. Моё условие насчёт свадьбы больше не казалось жестоким. Оно было необходимым. Это была не месть, а карантин. Защита нашего будущего от токсичной лжи, которая чуть не отравила всё.
Прошло около месяца. Это был сложный месяц. Катя прекратила всякое общение с матерью. Та сначала пыталась пробиться: звонила, писала душераздирающие сообщения, даже приходила к моей съёмной квартире и стучала в дверь. Но Катя была непреклонна. Она сказала ей в последнем телефонном разговоре, что ей нужно время. Много времени. Чтобы понять, как жить дальше с осознанием того, что самый близкий человек оказался способен на такое предательство.
Мы с головой ушли в ремонт. Физический труд помогал отвлечься. Мы красили стены, клали ламинат, собирали мебель. Мы строили наш дом, наш собственный мир, куда не было доступа манипуляциям и лжи. С каждым вкрученным шурупом, с каждым ровным мазком краски мы словно заделывали трещины в наших душах. Мы стали говорить друг с другом ещё больше, ещё честнее. Мы научились не просто слушать, а слышать друг друга. Наша любовь, пройдя через это испытание, не сломалась. Наоборот, она стала крепче, как закалённая сталь.
И вот однажды, в субботу днём, мы стояли посреди нашей почти готовой гостиной. Над нами сияла та самая хрустальная люстра, которую мы повесили накануне. Солнце играло в её подвесках, разбрасывая по стенам десятки маленьких радуг. Пахло свежим деревом и чистотой.
Катя подошла ко мне, взяла меня за руку.
— Лёша, — тихо сказала она. — Ты был прав. Во всём. Спасибо.
В её глазах больше не было той мучительной боли, только тихая грусть и бесконечная нежность.
— Помнишь, ты делал мне предложение? — спросила она с лёгкой улыбкой.
Я кивнул.
— Я всё ещё готова подать заявление хоть завтра, — сказала она, глядя мне прямо в глаза. — И я принимаю твоё условие.
Через несколько дней мы стояли в кабинете ЗАГСа. Спокойные, немного уставшие, но абсолютно уверенные в своём решении. Женщина-регистратор с высокой причёской протянула нам бланк заявления. Я взял ручку и посмотрел на Катю. Она улыбнулась мне той самой своей улыбкой, от которой у меня всегда замирало сердце. И в этот момент я понял, что мы всё сделали правильно. Наша свадьба будет маленькой и тихой, только для самых близких. Для тех, кто искренне желает нам счастья. И на ней не будет человека, который чуть не разрушил всё, что нам было дорого. Это не жестокость. Это был наш первый совместный шаг по защите нашей семьи. Шаг в новую, честную жизнь, которую мы построим сами.