Мой муж Игорь еще спал, а я уже крутилась на кухне, замешивая тесто на свои фирменные сырники, которые так обожали его родители. Десять лет я была невесткой, но Светлана Петровна, моя свекровь, с первого дня называла меня «доченькой». И я, сирота, выросшая с теткой, таяла от этого слова, стараясь изо всех сил заслужить его, оправдать, стать им родной.
Мы жили в своей небольшой двухкомнатной квартире, взятой в ипотеку на двадцать лет, а его родители — в просторном частном доме в пригороде, который достался им от деда. Каждые выходные, как по расписанию, мы ехали к ним. Летом я пропадала в их огороде, полола грядки, сажала цветы, консервировала тонны овощей, которые сама же и выращивала. Зимой — генеральная уборка в их огромном доме, готовка на неделю вперед. Игорь занимался мужской работой: чинил крышу, подправлял забор, возился с вечно барахлящим котлом. Мы никогда не роптали. Это же семья, — думала я. — Родителям нужно помогать.
Светлана Петровна всегда встречала меня с распростертыми объятиями.
— Анечка, доченька моя золотая, приехала! Как же мы тебя ждали! — она целовала меня в щеку, а я вдыхала знакомый запах ее духов, перемешанный с ароматом герани с подоконника.
Ее муж, Виктор Николаевич, был человеком молчаливым, но всегда смотрел на меня с теплотой. Он звал меня «наша пчелка», когда я в очередной раз, не разгибая спины, сражалась с сорняками на их шести сотках.
У Игоря была еще младшая сестра, Марина. Она жила в другом городе, строила карьеру, приезжала редко, но каждый ее приезд превращался в праздник. Родители сдували с нее пылинки, восхищались ее рассказами о столичной жизни, о модных показах и выставках. Марина была яркой, эффектной, всегда с иголочки одетой. Рядом с ней я, в своих джинсах и простой футболке, чувствовала себя блеклой тенью. Но я не завидовала. У каждого своя жизнь, — говорила я себе. — Она — птица вольная, а мы с Игорем — люди приземленные, семейные.
И вот, в то субботнее утро, когда сырники уже румянились на сковороде, зазвонил телефон. На экране высветилось «Светлана Петровна».
— Ало, доченька, доброе утро! — ее голос звучал бодро, но с какими-то незнакомыми, деловыми нотками.
— Здравствуйте, Светлана Петровна! Как вы?
— Всё хорошо, Анечка. У меня к тебе просьба. Не могла бы ты сегодня после обеда заехать к нам одна, без Игоря? Нужно помочь мне кое-что в доме переставить, а отец на рыбалку с соседом собрался. Дело не тяжелое, просто женские руки нужны.
— Конечно, приеду, — без раздумий ответила я. — Часам к двум буду у вас.
— Вот и славно, жду! — она быстро попрощалась и повесила трубку.
Что-то в этом разговоре меня смутило. Обычно она просила приехать нас обоих. И почему «женские руки», если нужно что-то переставлять? Игорь бы справился с этим за пять минут. Наверное, просто не хочет отрывать его от отдыха, — успокоила я себя. — Она всегда о нем так заботится. Я дожарила сырники, разбудила мужа, и мы сели завтракать. Я рассказала ему о звонке свекрови.
— Странно, — протянул Игорь, намазывая сырник сметаной. — Отец мне вчера говорил, что они собирались в город по каким-то делам с документами. Какая еще рыбалка?
— Не знаю, может, планы поменялись, — пожала я плечами, но внутри поселилось крошечное, но неприятное чувство тревоги. — Может, она просто хочет посекретничать со мной о чем-то.
Игорь доел, поцеловал меня и уселся за компьютер. А я, убрав со стола, начала собираться. Что за секреты могут быть? Может, подарок отцу на юбилей выбирает? Или совет по здоровью спросить хочет? Глупости все это, накручиваю себя как всегда. Я отогнала дурные мысли, оделась и поехала. Дом родителей встретил меня непривычной тишиной. Обычно из открытых окон доносилась музыка или гудел телевизор, а сейчас — ни звука. Я открыла незапертую калитку и прошла к дому. Дверь тоже была приоткрыта.
— Светлана Петровна, это я! — крикнула я, заходя в прихожую.
Тишина. Я прошла в гостиную и замерла. Никакой перестановки мебели не намечалось. Наоборот, на большом обеденном столе, который мы с Игорем дарили им на серебряную свадьбу, были аккуратно разложены какие-то бумаги, папки, свидетельства. А в центре комнаты стояли Светлана Петровна и Виктор Николаевич. Оба нарядно одетые, будто на праздник. Рядом с ними стояла улыбающаяся Марина. Она приехала. А мне об этом никто не сказал.
Сердце ухнуло куда-то вниз. Картина была настолько неожиданной и неуместной, что мой мозг на секунду отказался ее воспринимать. Марина, в элегантном брючном костюме, выглядела как кинозвезда, случайно зашедшая в деревенский дом. Родители, сияющие от гордости, смотрели на нее, как на восьмое чудо света. Мое появление явно нарушило их идиллию.
— Анечка? — первой опомнилась свекровь. Улыбка на ее лице застыла, а потом медленно сползла, сменившись выражением досады. — Ты… ты рано. Я же просила после обеда.
— Сейчас половина третьего, — тихо ответила я, переводя взгляд с бумаг на столе на их растерянные лица. — Вы просили помочь с перестановкой.
Наступила неловкая пауза. Виктор Николаевич кашлянул и отвел глаза. Марина, до этого момента лучезарно улыбавшаяся, теперь смотрела на меня с легким высокомерием, будто я была назойливой мухой, влетевшей в окно.
— Ах, перестановка… — спохватилась Светлана Петровна, спешно собирая бумаги со стола. — Да, я… я передумала. Отец решил помочь до отъезда. Вот, Мариночка наша сюрприз сделала, приехала неожиданно. Мы так обрадовались, что обо всем забыли.
Ложь была настолько откровенной и неуклюжей, что мне стало физически не по себе. Отец никуда не уезжал, вот он, стоит передо мной. А приезд Марины явно не был сюрпризом, судя по организованности процесса с документами.
— Здравствуйте, Марина, — выдавила я из себя, стараясь сохранить остатки самообладания.
— Привет, Аня, — бросила она небрежно и снова повернулась к родителям, будто меня и не было в комнате. — Так что, мы все подписали? Можно ехать к нотариусу?
— Да, доченька, все готово, — заторопилась свекровь, запихивая бумаги в большую папку. — Ты, Анечка, извини, что так вышло. Раз уж приехала, может, чаю попьешь? Я сейчас…
— Не нужно, — прервала я ее. Голос прозвучал резко, и они все удивленно на меня посмотрели. — Я, наверное, поеду. Вижу, вы заняты.
Беги отсюда, Аня, просто беги, — стучало у меня в висках. — Не спрашивай ни о чем, не выясняй. Тебе здесь не рады.
Я развернулась и пошла к выходу. Никто не попытался меня остановить. Уже стоя на пороге, я услышала тихий, но ядовитый шепот Марины:
— Ну вот, все настроение испортила. Нельзя было ей потом позвонить и отменить?
Я захлопнула за собой дверь и почти бегом добралась до машины. Руки дрожали так, что я не сразу смогла вставить ключ в замок зажигания. Всю дорогу домой я прокручивала эту сцену в голове. Почему меня обманули? Что это были за документы? Почему приезд Марины держали в секрете? Вопросы роились в голове, но ответов не было. Было только горькое, ледяное чувство, что меня, «золотую доченьку», только что выставили за дверь, как постороннюю.
Вечером я рассказала все Игорю. Он нахмурился, выслушал, но потом попытался все сгладить.
— Ну, Ань, ты же знаешь маму. Она могла растеряться, увидев тебя. Наверное, правда готовили какой-то сюрприз, а ты их застала врасплох. А Марина… ну, она всегда была немного резкой. Не принимай близко к сердцу.
— Игорь, они мне нагло врали в лицо! Все трое! — я почти срывалась на крик. — А на столе лежали свидетельства на дом, на дачу! Я видела!
— И что? Может, они просто сверяли что-то. Мало ли какие дела. Ты себя накручиваешь.
Его спокойствие и нежелание видеть очевидное ранили меня еще больше. Или он тоже что-то знает? Нет, не может быть. Он бы мне сказал.
Следующие недели прошли в тумане. Я перестала звонить свекрови. И она мне тоже. Наступили первые за десять лет выходные, которые мы провели дома, вдвоем. Было тихо и пусто. Игорь ходил мрачный, но разговор на эту тему не заводил. Я чувствовала, как между нами растет стена.
А потом начались странности. Мелкие, но показательные. Раньше Светлана Петровна часто жаловалась на нехватку денег, просила помочь то с покупкой лекарств, то с оплатой счетов. Теперь жалобы прекратились. Однажды я случайно увидела у Игоря в телефоне сообщение от отца: «Сынок, спасибо за помощь. Как только Марина продаст свою старую машину, сразу вернем долг». Я спросила Игоря, о каком долге идет речь. Он замялся, а потом признался, что месяц назад занял родителям довольно крупную сумму.
— Они сказали, на ремонт крыши. Говорили, что вот-вот получат какие-то деньги и отдадут.
— Ремонт крыши? — удивилась я. — Игорь, ты же сам ее латал позапрошлой осенью. Она в идеальном состоянии.
Он пожал плечами.
— Я не спрашивал. Родители попросили, я дал.
Меня словно окатило холодной водой. Они взяли у нас деньги, зная, что мы платим ипотеку, и соврали о цели. А теперь ждут денег от Марины, чтобы вернуть долг сыну. Пазл в моей голове начал медленно складываться, и картина вырисовывалась уродливая.
Через пару недель Игорь пришел с работы задумчивый. Сказал, что звонила мать. Приглашала на ужин в следующие выходные. «Сказала, что соскучилась, что нужно поговорить, все объяснить».
— Поедем? — спросил он, с надеждой глядя на меня.
Я не хотела ехать. Я боялась этого разговора. Но, увидев тоску в глазах мужа, я согласилась. Может, я и правда все неправильно поняла? Может, есть какое-то логичное объяснение?
Дом встретил нас запахом пирогов и показным радушием. Светлана Петровна суетилась, обнимала то меня, то Игоря. Виктор Николаевич улыбался и жал сыну руку. За столом свекровь начала издалека. Говорила о том, как они стареют, как тяжело им становится справляться с домом.
— Мы тут подумали… — она сделала паузу, собираясь с духом. — Дом большой, забот много. А мы не молодеем. Вот и решили мы с отцом… переписать все на Мариночку.
Я замерла с вилкой в руке. Игорь напрягся.
— Ей нужнее, — быстро заговорила Светлана Петровна, не глядя нам в глаза. — Она девочка у нас одна, не приспособленная к жизни. Мужа нет, своего угла толком тоже. А у вас с Игорем все хорошо. Вы вместе, вы сила. Квартира у вас своя есть. Вы на ноги встанете, вы молодые, пробьетесь. А ей опора нужна. Это ведь справедливо, правда?
Она посмотрела на меня, и в ее глазах я не увидела ни капли вины. Только холодный, трезвый расчет.
— А дача? — тихо спросил Игорь.
— И дачу тоже, — кивнул отец. — И счет в банке, что мы копили. Пусть все будет у одного человека, чтобы потом, после нас, не было ссор и дележки. Марина — человек ответственный, она распорядится правильно.
Ответственный? — пронеслось у меня в голове. — Человек, который не может сам себе на жизнь заработать и тянет деньги с родителей, которым эти деньги даем мы? Распорядится правильно? То есть, оставит своего родного брата ни с чем?
В комнате повисла звенящая тишина. Слышно было только, как тикают старые часы с кукушкой на стене. Я смотрела на свекровь, на ее лицо, которое вдруг стало чужим и незнакомым. Вся ее доброта, все «доченьки», все объятия и поцелуи — все это оказалось фальшивкой, хорошо разыгранным спектаклем. А я была в нем главной актрисой второго плана, бесплатной рабочей силой, которую использовали десять лет, пока в ней была нужда.
— Справедливо? — переспросила я, и мой голос прозвучал так тихо, что я сама его едва услышала. Я положила вилку на тарелку. Кусок в горло больше не лез. — Вы считаете справедливым, что десять лет мы с Игорем каждые выходные проводили здесь? Я — в огороде, он — с ремонтом. Мы вкладывали сюда не только деньги, которые вы у нас занимали, якобы на крышу, но и свое время, свое здоровье. Я консервировала для вас сотни банок, чтобы вам зимой было что есть. Игорь чинил все, от текущего крана до провалившегося погреба. А Марина… что делала Марина? Приезжала два раза в год, чтобы выслушать, какая она у вас замечательная?
Светлана Петровна поджала губы. Ее лицо окаменело.
— Анечка, не нужно так. Мы вам благодарны за помощь. Очень благодарны. Но ты должна понимать, это — родительский долг, обеспечить будущее своего ребенка. Марина — наша дочь. Ей сложнее.
— А Игорь — не ваш сын? — не выдержал муж. Его голос дрогнул. — Мам, пап, как вы могли? Почему вы не поговорили с нами? Почему все сделали за нашей спиной?
— А что бы это изменило? — вмешался отец, до этого молчавший. — Вы бы начали нас отговаривать, спорить. А решение мы уже приняли. Это наше имущество, мы имеем право распоряжаться им так, как считаем нужным. Мы не хотели скандалов.
— То есть вы просто решили поставить нас перед фактом? — я встала из-за стола. Меня трясло. — Обманом выманить меня из дома, чтобы я не мешала вам подписывать ваши бумажки с «ответственной» Мариной? А потом устроить этот ужин, чтобы сообщить нам «радостную» новость? Это гениально, Светлана Петровна. Просто гениально.
Я посмотрела на Игоря. Он сидел, опустив голову, раздавленный и растерянный. Он не мог поверить, что его собственные родители так с ним поступили.
— Мы вас ни в чем не упрекаем, — неожиданно мягко сказала свекровь. — Вы хорошие дети. И мы надеемся, что вы и дальше будете нам помогать. Ну, как и раньше. Ведь мы же одна семья. Наше решение по поводу имущества никак не должно влиять на наши отношения.
Эта фраза стала последней каплей. Наглость этих людей не знала границ. Они отобрали у своего сына все, что должны были бы разделить по совести, и при этом ожидали, что мы продолжим их обслуживать.
— Отношения? — я горько рассмеялась. — У нас с вами больше нет никаких отношений, Светлана Петровна. Вы сами все разрушили. Десять лет я считала вас своей второй мамой. Я любила вас. А вы… вы просто меня использовали. И сына своего предали.
Я взяла свою сумку.
— Игорь, поехали домой.
Он медленно поднялся, даже не взглянув на родителей. Мы молча вышли из дома, в котором оставили частичку своей жизни. Когда мы уже садились в машину, дверь открылась, и на крыльцо вышла Светлана Петровна.
— Игорь, сынок, подожди! — крикнула она.
Но он уже завел мотор. Мы уехали, оставив ее стоять на крыльце дома, который теперь принадлежал не нам, не ему, а его «бедной, несчастной» сестре. Всю дорогу мы молчали. Говорить было не о чем. Все было сказано там, за столом, уставленным пирогами и предательством. Это был конец. Конец нашей большой и дружной семьи, которой, как оказалось, никогда и не было.
Следующие несколько дней прошли как в бреду. Игорь замкнулся в себе, почти не разговаривал. Я видела, как ему больно, как он переживает это предательство. Для него это был удар не по кошельку, а прямо в сердце. Его родители, которых он любил и уважал, оказались расчетливыми и чужими людьми. Я старалась его поддерживать, как могла, но понимала, что такую рану может залечить только время.
Мы много говорили. Впервые за долгое время — по-настоящему честно. Он признался, что чувствовал, что происходит что-то не то, но гнал от себя эти мысли, не хотел верить в плохое. Он извинился передо мной за то, что не слушал меня, что называл мои подозрения «накручиванием». Этот кризис, как ни странно, сблизил нас. Мы поняли, что у нас никого нет, кроме друг друга.
А потом, примерно через неделю, раздался телефонный звонок. Я была на кухне, готовила ужин. Посмотрела на экран — «Светлана Петровна». Сердце екнуло. Я не хотела отвечать, но что-то заставило меня нажать на зеленую кнопку.
— Да, — ответила я сухо.
— Анечка, это я, — голос свекрови был не требовательным, а жалобным и даже испуганным. — С отцом плохо. Давление подскочило, лежит, встать не может. Я вызвала скорую, они сделали укол, но сказали, нужен покой и уход. А я одна не справляюсь. Приезжай, пожалуйста. Нужно будет и уколы делать, и еду диетическую готовить. Ты же все умеешь, доченька.
Слово «доченька» прозвучало так фальшиво, что у меня свело скулы. Она звонила мне. Не своей любимой, «ответственной» дочери Марине, которой они отдали все. Она звонила мне — удобной, безотказной Ане, которая всегда примчится на помощь. Внутри меня что-то оборвалось. Вся жалость, которая еще теплилась где-то в глубине души, испарилась без следа. На ее месте остались только холодное спокойствие и кристальная ясность.
Я сделала глубокий вдох.
— Светлана Петровна, — произнесла я ровным, безэмоциональным голосом. — Раз уж вы решили переписать все имущество на дочь, то пусть она теперь и обеспечивает вам уход в старости.
В трубке на секунду воцарилась гробовая тишина. Я слышала только ее прерывистое дыхание.
— Как… как ты можешь так говорить? Это же отец Игоря! — пролепетала она.
— А Игорь — ваш сын, которому вы солгали и которого обокрали. Всего доброго.
Я нажала на кнопку отбоя и положила телефон на стол. Руки не дрожали. Внутри была пустота, но это была целительная, освобождающая пустота. Из моих глаз потекли слезы, но это были не слезы обиды. Это были слезы прощания с десятью годами иллюзий. Я оплакивала не потерянный дом или дачу, а ту веру в людей, которую у меня отняли.
Вечером, когда пришел Игорь, я рассказала ему о звонке. Он молча обнял меня и долго держал в объятиях.
— Ты все сделала правильно, — тихо сказал он. — Это теперь не наша забота.
А через пару дней вскрылся еще один, последний и самый уродливый пласт их лжи. Игорь разбирал старые бумаги и наткнулся на расписку от своего отца о займе той самой крупной суммы. И тут он вспомнил. Эти деньги были не просто нашими сбережениями. Это были деньги, которые оставила мне моя тетя. Мое единственное наследство. Я отдала их Игорю со словами: «Это теперь наше общее, пусть лежит на будущее». А он, когда родители попросили в долг, отдал им именно их, решив, что родителям нужнее и они скоро вернут. Он рассказал мне об этом, и его лицо было серым от стыда и боли.
— Аня, прости меня… я… я не знал…
Они взяли не просто деньги сына. Они взяли последнее, что связывало меня с моей семьей. И это было уже за гранью.
Время шло. Прошел месяц, потом второй. Мы жили своей жизнью. Выплачивали ипотеку, работали, по выходным гуляли в парке или ездили за город, но уже в новые, неизведанные места. Мы заново учились быть вдвоем, без вечной обязанности кому-то помогать. Сперва было непривычно и пусто, но постепенно мы начали находить в этом свою прелесть.
Игорь позвонил Марине один раз. Рассказал ей о состоянии отца и о том, что теперь это ее зона ответственности. Судя по его лицу после разговора, беседа была тяжелой. Марина кричала, обвиняла нас в жестокосердии, говорила, что у нее своя жизнь, работа, и она не может все бросить и переехать ухаживать за родителями. Ей было невдомек, что мы с Игорем «бросали» свои выходные, планы и отпуска на протяжении десяти лет.
Больше они не звонили. Ни нам, ни мы им. Стена, выстроенная ими, оказалась непробиваемой. Иногда по ночам я думала о них. Представляла, как тяжело сейчас Светлане Петровне одной с больным мужем. На секунду в сердце просыпалась жалость. Но потом я вспоминала ее холодные глаза и фразу: «Это справедливо». И жалость уходила. Они сами выбрали свою дорогу, сами назначили ответственного за свою старость.
Однажды весенним утром мы с Игорем купили несколько горшков с землей и семена цветов. У нас не было дачи с шестью сотками, был только маленький балкон в нашей ипотечной квартире. Мы сели на пол, прямо на балконе, и начали сажать петунии и бархатцы. Воздух пах весной и свежей землей. Игорь осторожно сыпал семена в лунки, а я поливала их водой из маленькой лейки.
В этот момент я посмотрела на него — на его сосредоточенное лицо, на руки, испачканные в земле, и почувствовала невероятное умиротворение. Мы сажали цветы для себя. В своем доме. На своем балконе. Этот крошечный клочок земли был по-настоящему наш. Мы больше никому ничего не были должны. Мы заплатили за свое прошлое сполна — и деньгами, и преданностью, и разбитым сердцем. Впереди была новая жизнь, которую мы будем строить сами, кирпичик за кирпичиком, цветок за цветком. И в этой жизни не было места для фальшивых «доченек» и лживой родни. Были только мы вдвоем. И этого было более чем достаточно.