Всю ночь Пелагея ворочалась, не могла уложить поудобнее ногу, чтоб меньше болела, но не только это не давало ей спать. Разные молодые мысли роились в ее голове. Горел на губах поцелуй Николая – Пелагея уже и забыла, как это бывает, и вот теперь память снова вернула ее в ту пору, когда захватывает дух только от одного взгляда, кружится голова от нечаянного поцелуя. Появлялись и другие, более откровенные мысли. Неизвестно, как закончился бы вечер, если бы у Пелагеи была еще одна комната... Она усмехнулась, подумав об этом: если бы была другая комната, там бы сейчас жила свекровь! И вообще, он парень холостой, а у нее трое детей. Но мысли все равно никуда не исчезали.
А Николай шел по совершенно темной улице, угадывая дорогу к дому по едва заметной колее. Ночь была совершенно темная, безлунная и беззвездная. Звезды, конечно, где-то были, но, видно, спрятались за тучами, то ли не желая глядеть на темную землю, с которой уже сошла белизна и чистота зимы, но еще не раскрылась вся красота весны. Изредка блеснет в узком проеме между облаками какая-нибудь любопытная, но и та быстро прячется.
Но в душе Николая не было такой темноты, наоборот, в ней светилась звездочка, которую он долго ждал. Мать уже замучила словами о женитьбе: мужику уже скоро тридцать, у его одногодков уже по трое детей, а он все не выберет невесту.
- Бобылем хочешь остаться? Или думаешь, что девки до старости на тебя смотреть будут? Смотри, а то придется жениться на такой, как баба Крулиха!
Николай только улыбался:
- Ну что ж мне, на первой встречной жениться?
- Да нету уже никаких встречных! – продолжала ворчать мать. – Остались уже только вдовы да перестарки. Видно, внуков не дождусь от тебя!
- Тебе мало внуков от Васьки и Антонины?
- Да что с тобой говорить? – сердилась мать. – То ж не твои! А ты собираешься пустоцветом прожить?
Николай вошел во двор, потрепал за ухо подбежавшего пса, который залаял на звук открывшейся калитки, а потом, узнав хозяина, стал ластиться к нему, будто извиняясь. Окна были темными, значит, мать уже легла. Он осторожно открыл дверь, вошел в дом. Лампа не горела, свет в комнате исходил только от лампадки у иконы в углу.
Услышав его шаги, мать проснулась, спросила:
- Сколько время, Николай?
- Спи, мама, уже одиннадцатый.
- А где ж это ты был? Неужто нашел какую?
Она поднялась с кровати, накинула на плечи теплый платок.
- Засвети лампу-то, чего ж в потемках шаришься? Есть будешь? Или накормили тебя?
- Молока выпью, мам, да и все. Ложись, я сам справлюсь.
Мать привычно заохала, зевая:
- Ох, грехи мои тяжкие! Так где ж ты был?
- Где был, там уже меня нету! – ответил Николай, наливая молока.
- Небось у какой-нибудь бабенки? Девки-то в такое время не гуляют.
Николай промолчал, не желая расстраивать мать: она точно не обрадовалась бы, узнав, у кого он был.
К пятнице Пелагея уже вставала на ногу. Она перетягивала ее потуже, и боль была не такой сильной. Да еще Матвеевна, знахарка местная, принесла ей мазь, которая заживляет даже переломы, как она сказала.
- Мой дед даже коню колено мазал, когда тот захромал, - говорила она. – Так за три дня конь поднялся. А у тебя ж, наверно, не так, как у коня?
Пелагея с благодарностью приняла мазь в баночке, но помазала только один раз: запах от нее был такой, что глаза щипало!
Посевная закончилась быстро – погода не подвела, дала возможность посеять все, что было запланировано, и только потом пошли дожди, весенние, теплые, благодатные. Пелагея тоже управилась с огородом, теперь все мысли ее были о доме, вернее, о его строительстве.
Перед майскими праздниками он зашла к председателю, посоветоваться. Тот выслушал ее, сказал:
- Строиться, конечно, нужно. С тремя в той землянке жить невозможно. Я поговорю на правлении колхоза, думаю, что поможем тебе. Людей я дам, чтоб саман тебе заготовить, дай Бог, чтоб лето сухое было, так к осени и сложим. Ты уже думала, где ставить дом будешь?
Пелагея ответила, что место есть перед старым домишкой, там, наверное, и поставит. Председатель подумал и сказал:
- Пелагея, а если мы выделим тебе новый план, новый участок, в конце улицы? Пойдешь туда?
Пелагея подумала и ответила:
- Да нет, не пойду, Иван Иванович! Спасибо. Я уже огород посадила, да и привыкла уже к соседям...
- Ну, как знаешь! А работников скоро пришлю.
Пелагея вышла от председателя со странным чувством: ей казалось, что все это происходит не с нею. Вчера еще она слышала упреки свекрови и ее дочек о том, что они кормят и ее, и ее детей, а сегодня она собирается строить собственный дом!
Она уже представляла его: он будет таким же большим, как у соседей, крыша будет шиферная, и забор будет крашеный. В синий цвет. А у забора – лавочка. А вдоль забора – петушки посадит. А еще сирень – чтоб цвела буйно, и запах чтоб на весь двор распространялся...
- Ты чего это, Поля, не здороваешься? – вдруг услышала она совсем рядом голос Нины. – Идешь, ничего и никого не видишь. О ком размечталась?
Пелагея очнулась от мечтаний.
- Ой, Нина, да ни о ком не мечтаю. К председателю ходила, про дом разговаривала.
- И что? Будешь строиться?
- Конечно, дети растут, скоро не поместимся уже в нашем дворце.
- Это хорошо. Когда мы с Пашей построились, я долго не могла привыкнуть, что хожу по своему дому, что только мы и дети в нем! Так что это хорошо!
Председатель сдержал слово: в следующее воскресенье утром пришли трое мужчин, вбили за двором колышек, привязали к нему веревку и начертили огромный круг. Потом начали копать на этом месте яму. Скоро неглубокая яма была выкопана, трактор привез глину, цистерну с водой. Ребятишки не отходили от этого места, к ним присоединились их одноклассники, соседи. Появился дед Матвей с палочкой. Он внимательно осмотрел, что сделано, стал командовать, сколько привезти соломы, сколько еще глины, сколько добавить земли, песка. Когда глина раскисла, в нее добавили солому, песок и начали месить. Пелагея не переставала удивляться: приходили женщины, залезали в яму, месили ногами полученную массу, потом уходили, на их место приходили другие. Детишки с радостью лазили в глине, не боясь, что за это их изругает мать: они ведь тоже принимают участие в создании дома! Толик с важным видом старался больше всех!
Через несколько часов работы дед Матвей стал проверять качество замеса.
- Теперь оставьте а после обеда приходите, - скомандовал он. – Можно лепить будет.
К вечеру все пространство двора, за двором было уложено свежими кирпичами самана. Откуда-то принесли длинный стол, сколоченный из струганых досок, женщины принесли вареную картошку, квашеную капусту, соленые огурцы, нарезанное сало, хлеб... Пелагея тоже сварила почти ведро картошки, и скоро стол был накрыт. Откуда-то появились бутылки с самогоном, и все уселись на лавки за столом, отмечать выполненную большую работу.
У Пелагеи все время в горле стоял комок – она не могла поверить, что люди так отнеслись к ее заботе. И еще ее не оставляла мысль: ведь живут люди на одной земле, можно сказать, в соседних селах, а в том, где жила до этого она, ни разу не видела она такого единения, такого стремления помочь. Когда стаканы и рюмки были налиты, она встала и едва сдерживая слезы благодарности, произнесла:
- Спасибо вам, люди добрые! Кланяюсь вам от себя и от детей моих. Не знаю, чем я заслужила таких соседей, но обязательно заслужу!
За столом загудели, заговорили, зазвенели стаканы. Дуська Шелудева, выпив рюмку, громко спросила:
- Где ж ты жила, Полька, что такое вот, - она обвела рукой всех сидевших за столом, - что вот такое тебе в диковину? У нас всегда большие дела делаются гуртом.
До самой темноты сидели за столом, пели, пили, разговаривали. Пелагея вдруг заметила напротив себя Николая. Когда он появился, она не заметила. Днем он привозил воду, потом накладывал глину в формы, а потом куда-то исчез. Он смотрел на нее таким взглядом, что Пелагея испугалась: вдруг кто-нибудь заметит!