Галина впервые за пять лет брака посмотрела на выписку со счета не как библиотекарь, привыкший к порядку, а как детектив. Цифры складывались в странную мозаику: регулярные переводы по восемнадцать тысяч, помеченные как «лечение Насти». Настя — внучка Сергея, дочка Юлии от первого его брака. Шестой уже пошел девочке, но из-за диагноза большую часть времени находится дома.
Сергей работал в колледже днем преподавателем, а охранником ночью. Галина знала: он выматывается, чтобы помочь дочери. Знала и молчала, потому что в браке важнее не правота, а мир. Но восемнадцать тысяч каждый месяц — это треть от дохода мужа.
— Серёжа. мне нужно поговорить с Юлией.
Он вздрогнул, как от удара.
— Галочка, не надо. Ты же знаешь, какая она... Обидчивая. А Настя действительно...
— Я знаю про переводы.
Тишина растянулась, как резиновая лента перед разрывом. Сергей сел на диван, тяжело, словно груз на плечах стал невыносимым.
— Ребенок болеет, — прошептал он. — Я не могу бросить своего ребенка. Это же моя внучка.
— Юлии тридцать семь лет, — ровно сказала Галина. — И у неё есть муж.
— У Андрея командировки постоянные. Юля одна разрывается с ребенком.
— У меня завтра выходной. Поеду к Юлии.
— Может не стоит.
— Почему? Попробую помочь. Да и поговорить надо. Пять лет живем с тобой, а с ней все бегаем друг от дружки. А с Андреем и вовсе не знакома.
— Тебя же не переубедить, — Сергей вздохнул и закрылся в комнате.
***
Юлия жила в двухкомнатной квартире на окраине, в доме, где лифт работал через раз. Галина поднялась пешком на седьмой этаж, стуча каблуками по бетонным ступеням, и долго стояла перед дверью, собираясь с мыслями.
Открыла Юлия не сразу — сначала долго смотрела в глазок, потом спросила через дверь:
— Папа дома?
— Нет, на работе. Я одна.
Юлия была похожа на Сергея — те же серые глаза, та же привычка прикусывать губу, когда нервничает. Только в ней это выглядело не мужественно, а жалко. Она была в спортивном костюме, подтянутая, ухоженная. На столе в прихожей лежали ключи от машины — не старой, как у Галины и Сергея.
— Настя в саду? — спросила Галина.
— С бабушкой. У неё сегодня занятия с логопедом.
Прошли на кухню. Юлия поставила чайник, достала печенье — дорогое, в красивой упаковке. Галина мысленно подсчитала: такое стоит больше её дневного заработка.
— Юля, я знаю, сколько папа тебе переводит.
Лицо Юлии дрогнуло, но она быстро взяла себя в руки:
— Настя больна. Ей нужны лекарства, массаж, занятия...
— Покажи мне чеки.
— Что?
— Чеки на лекарства. Справки о лечении. Всё, на что тратятся эти деньги.
Юлия побледнела.
— Ты что, не веришь, что ребенок болен?
— Я не верю, что на его лечение нужно восемнадцать тысяч в месяц. При том, что у вас есть полис ОМС, а Андрей хорошо зарабатывает.
— Откуда вы знаете, сколько зарабатывает мой муж?
— Он работает в нефтяной компании. Я навела справки.
Тишина. Юлия налила чай, руки у неё дрожали.
— Слушайте, да, не все деньги идут на Настю. Но я же не на себя трачу! У меня тоже кредит есть, ипотека… Да и папа же должен мне помогать, раз он ушел из семьи.
— Абонемент в фитнес-клуб тоже кредит?
Юлия замерла с чашкой у губ.
— Следили за мной?
— Я библиотекарь. Умею искать информацию. — Галина достала из сумки распечатки. — Фитнес-клуб «Олимп», клуб «Ретро» на Малышева, салон красоты «Афродита». Всё на твоё имя, всё оплачено картой, на которую папа переводит деньги. Да и тебе далеко не 18, что папа все еще выплачивает алименты. Я не против, что он дает деньги тебе. Только все должно быть в разумных пределах.
Юлия разрыдалась. Некрасиво, навзрыд, размазывая тушь по щекам.
— Я не хотела! Просто... Понимаете, мне тридцать семь! У меня больной ребенок, муж постоянно в разъездах, я сижу дома, как привязанная! Мне хочется хоть иногда почувствовать себя... себя...
— Женщиной?
— Да! Живой женщиной, а не нянькой и домохозяйкой!
Галина понимала. Понимала лучше, чем хотелось бы. Ей тоже было за пятьдесят, её жизнь тоже не была праздником. Но обманывать семью...
— А Настя знает, что дедушка помогает деньгами?
— Конечно, нет! Зачем ей это?
— А бабушка Насти, твоя мама?
— Моя мама? Она думает, что это Андрей всё оплачивает.
— Понятно. — Галина допила чай и встала. — Завтра в семь вечера жду вас всех у нас дома. Тебя, Андрея и Настю.
— Зачем?
— Поговорим. Втроем с папой. Честно.
***
Андрей оказался приятным мужчиной лет сорока, уставшим, но не злым. Настя — обычной пятилеткой. Только ходила с тростью, но говорила ясно и смеялась звонко. Сергей весь вечер молчал, глядя в стол.
— Значит, так, — сказала Галина, когда все расселись за столом. — Больше никакой лжи. Юля, расскажи мужу, на что тратила папины деньги.
Следующие полчаса были тяжелыми. Андрей кричал, Юлия плакала, Настя испуганно жалась к дедушке. Но когда эмоции улеглись, случилось неожиданное.
Юлия смотрела на мужа широко раскрытыми глазами.
— Ты... скрывал доходы?
— А ты — расходы.
Смех сквозь слёзы. Горький смех.
— Получается, мы оба врали?
— Получается.
Галина откашлялась.
— А я, не против помогать семье. Но помогать честно. И обсуждать суммы заранее.
— То есть вы не против помогать нам? — тихо спросила Юлия.
— Конечно — нет.
Пауза. Длинная. Как коридор в больнице.
— Дедушка, — вдруг сказала Настя, — а почему взрослые такие сложные? Я же не умираю. Врач Анна Петровна говорит, что у меня всё хорошо. Только ноги не очень слушаются. И то не всегда.
Тишина обвалилась на стол.
Как снежная лавина.
— А ещё, — продолжила девочка, — мне не нужно восемнадцать тысяч в месяц. Массаж стоит две тысячи за неделю, за лекарства бабушка платила тысячу. А остальное на что?
Сергей закрыл лицо руками.
— Боже мой, — прошептал он. — Что я наделал...
— Не ты один, пап, — тихо сказала Юлия. — Мы все... все что-то делали не так.
— Но теперь, — Галина посмотрела на каждого, — будем делать по-другому. Честно. Открыто.
— А можно я тоже буду честной? — спросила Настя.
— Конечно.
— Тогда честно: мне не нравится, когда мама плачет. И когда папа кричит. И когда дедушка грустный. А бабушка Галя мне нравится, потому что она не жалеет меня.
Сергей поднял голову и посмотрел на внучку. Потом на Галину.
И впервые за весь вечер заплакал.
Но это были другие слёзы.
Не от стыда.
От облегчения.
***
Прошёл месяц.
Юлия действительно устроилась на работу — продавцом в детском магазине. Неполный день, пока Настя в саду. Приходила домой усталая, но какая-то... другая. Будто воздуха глотнула после долгого сидения в душном подвале.
— Знаете, спасибо, — я забыла, каково это — когда тебя за работу хвалят. А не только критикуют.
Андрей взял отпуск. Три недели провёл дома, возясь с Настей. Готовил обеды, играл с дочерью.
— Я думал, дочка меня за эти годы разлюбила, — признался он Сергею. — А она просто отвыкла, что папа дома бывает.
Сергей по-прежнему помогал деньгами. Но теперь Галина знала каждую сумму. И видела чеки.
Массаж для Насти — две тысячи. Лекарства — тысяча двести. Логопед — полторы.
Всего четыре тысячи семьсот. Не восемнадцать.
— А остальное будем копить, — сказала Галина. — На Настину операцию. Врачи обещали, что через пару лет можно будет попробовать.
Вечером дети уехали домой.
***
И тут случилось то, чего никто не ожидал.
Позвонила первая жена Сергея .
— Галина Петровна? Это Нина Васильевна, Юлина мама. Мне... мне нужно с вами поговорить. Срочно.
Голос дрожал.
— Что случилось?
— Не по телефону. Приедете? Только... только без Сергея Михайловича. Пока без него.
Галина приехала через час. Нина Васильевна встретила её в слезах.
— Садитесь. Чай?
— Рассказывайте сразу.
— Я... я всё знала.
— Что именно?
— Про деньги. Про то, что Юлька врала. Про клубы эти её.
Галина почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— И молчали?
— Хуже. — Нина Васильевна всхлипнула. — Я... я тоже врала. Андрею. Настеньке. Всем.
— О чём?
— О диагнозе.
Тишина.
Звенящая тишина.
— Что вы сказали?
— У Насти... У неё был перелом тазобедренного сустава в два года. Сложный. Но он сросся. Неправильно сросся. Поэтому хромота. Поэтому трость.
Мир качнулся.
— Но врачи...
— Врачи-то всё правильно говорили! Это я... это я Юльке внушила, что ребёнок инвалид. К врачам же я хожу с Настенькой. Что всю жизнь будет прихрамывать. А она поверила. И Андрею рассказала. И всем остальным.
— Зачем?
— Жалости хотелось! — выкрикнула Нина Васильевна. — Понимаете? Жалости! У всех внучки здоровые, красивые, а у меня... а у меня особенная. Мне хотелось, чтобы меня жалели, помогали, говорили: «Ах, Нина Васильевна, как вам тяжело, какая вы молодец!»
Галина сидела молча.
— И что теперь?
— Настенька вчера пришла и говорит: «Бабушка, а Галина Петровна сказала, что я не больная, а особенная. И что скоро операцию сделают, и я как все буду ходить». А я... а я не выдержала. Рассказала ей правду.
— Как она восприняла?
— Обрадовалась! Представляете? Обрадовалась, что не инвалид! А потом спросила: «А почему же все думают, что я больная?» И я... я всё рассказала.
— Где она сейчас?
— У Юльки. Они разговаривают. Уже два часа.
Галина встала.
— Мне пора.
— Галина Петровна! — Нина Васильевна схватила её за руку. — Вы... вы Серёже расскажете?
— Не знаю. Это не моя тайна. И не моё право.
— Но что теперь будет?
— Правда, — сказала Галина. — Будет правда. Наконец-то.
***
Дома Галина долго сидела на кухне, глядя в окно.
В голове крутилось одно: три года девочка считала себя больной. Три года семья жила во лжи.
Сначала — ложь бабушки о диагнозе. Потом — ложь Юлии о тратах. Затем — ложь Андрея о доходах. И ложь Сергея — ложь умолчания.
Как матрёшка. Одна ложь в другой.
Позвонил Сергей:
— Галочка, Юлька звонила. Плачет. Говорит, с Настей что-то случилось. Еду к ним.
— Серёжа, подожди...
— Не могу ждать! Если с внучкой...
Гудки.
Рассказать Сергею — значит разрушить его мир. Не рассказать — значит продолжить ложь.
За окном начал падать первый снег.
Но в доме не было ни тепла, ни покоя.
Был только вопрос без ответа.
То, что было с Сергеем, когда узнал настоящую правду, даже описывать не буду. С первой женой теперь не только не общается, но и слышать о ней не хочет.
***
Настя прибегала теперь в гости каждые выходные. Да и Юля рада была свободным появившимся часам. Галина учила девочку печь пироги и рассказывала о книгах. Девочка была умной, любознательной. А её диагноз казался не приговором, а просто временной неприятностью, с которой можно жить.
— Галина Петровна, — сказала она как-то, — а можно я буду называть вас бабушкой Галей?
— Конечно, солнышко.
— А мама говорит, что вы её спасительница.
— Это она преувеличивает.
— А папа называет самой справедливой женщиной на свете.
Галина улыбнулась. Справедливость — это не всегда мягкость. Иногда справедливость — это мужество сказать правду, даже если она болезненна. Но правда, как оказалось, не разрушает семьи. Разрушает их ложь.
И в этом доме больше никто не врал.
Всем мира и добра.