Поезд прибывал в семь утра, и это само по себе уже было испытанием. Я никогда не была «жаворонком», а Олег, мой муж, мог проспать и конец света. Но ради мамы, Тамары Павловны, он был готов на подвиги. В полшестого утра он уже гремел чайником на кухне, а я, с трудом разлепив глаза, смотрела в потолок и чувствовала, как по вискам расползается тупая, ноющая головная боль. Предчувствие.
Тамара Павловна была женщиной монументальной. Не столько по габаритам, сколько по силе своего присутствия. Она заполняла собой любое пространство, в котором оказывалась, и наша скромная однокомнатная квартира сжималась под ее напором до размеров спичечного коробка.
Мы встретили ее на перроне. Она сошла с вагона, как царица, в неизменном своем драповом пальто, которое, кажется, помнило еще Брежнева, и с двумя необъятными баулами. Олег бросился к ней, обнял, подхватил сумки и тут же согнулся под их тяжестью.
— Мама, ты что, кирпичи везешь? — выдохнул он, пытаясь улыбаться.
— Гостинцы, Олежек, гостинцы! — провозгласила она, одаривая меня снисходительным кивком. — Здравствуй, Марина. Похудела-то как, смотреть страшно. Не кормит он тебя, что ли?
Я промолчала, изобразив нечто похожее на улыбку. Это было только начало. Гостинцами оказались трехлитровые банки с прошлогодними солеными огурцами, мутноватыми и печальными, огромный ковер с оленями, который она когда-то выиграла в лотерею, и несколько узлов с какими-то старыми вещами, которые «выбросить жалко, а вам, молодым, может, пригодится». Весь этот скарб мы с трудом впихнули в такси.
Дома начался второй акт драмы. Тамара Павловна с порога принялась наводить свои порядки.
— Ой, а что это у вас тут занавесочки такие куцые? Как в больнице! Вот я вам привезла тюль, настоящий, рижский! — и из одного из узлов был извлечен пожелтевший от времени кусок ткани.
— Спасибо, Тамара Павловна, но нам и эти нравятся, — попыталась я защитить свою территорию.
— Нравятся! — фыркнула она. — Что вы, молодежь, понимаете в уюте! Олежек, помоги-ка мне, снимем эту тряпку.
Олег метнул на меня виноватый взгляд и полез к карнизу. Я молча ушла на кухню, чувствуя, как внутри все закипает. На кухне свекровь тоже нашла, к чему придраться. Мои любимые керамические баночки для специй были объявлены «пылесборниками», а кастрюли — «слишком тонкими для настоящего борща».
К вечеру я была выжата как лимон. Весь день я лавировала между непрошеными советами, критическими замечаниями и попытками переделать мой дом под ее вкус. Олег делал вид, что ничего не происходит, и только просил меня «потерпеть» и «не обращать внимания».
Апогей наступил, когда речь зашла о ночлеге. Наша квартира, повторюсь, была однокомнатной. Большая комната служила нам и гостиной, и спальней. У нас стояла хорошая двуспальная кровать, на которой мы и спали.
— Так, ну что, детки, — деловито сказала Тамара Павловна после ужина. — Мне нужно место, где спина отдыхать будет. Кровать у вас, я смотрю, хорошая, пружины не торчат. Я на ней лягу. А вы уж тут, на диванчике кухонном, поместитесь как-нибудь. Он у вас раскладывается?
Я ошарашенно посмотрела на Олега. Наш «кухонный диванчик» был жесткой кушеткой, на которой и одному-то человеку было тесно, не то что двоим. Раскладываться он, конечно, не умел.
— Мам, ну как мы на нем вдвоем? — осторожно начал Олег. — Давай лучше мы тебе надувной матрас постелем, он высокий, удобный…
— Какой еще матрас? — возмутилась свекровь. — Чтобы я с моим радикулитом на полу спала? Да вы что, с ума сошли? Я к вам в гости приехала, а не в поход! Нет, я лягу на кровать, это не обсуждается. А вы уж как-нибудь. Можно и на полу, молодость все стерпит.
Олег растерянно смотрел то на меня, то на мать. Он не знал, что делать. А я знала. Во мне что-то щелкнуло. Все накопившееся за день раздражение, все прошлые обиды, все эти «куцые занавесочки» и «пылесборники» слились в один огненный ком.
Я молча встала, пошла к шкафу и достала дорожную сумку.
— Ты чего это? — удивился Олег.
Я начала вытаскивать из шкафа свои вещи: джинсы, пару свитеров, футболки, белье.
— Марина, ты что удумала? — в его голосе послышалась паника.
— Я не собираюсь спать со свекровью в одной комнате! — сказала я, не глядя на него, и продолжила упаковывать вещи. — И на кухонной лавке я спать не буду. И на полу тоже. Это мой дом, Олег. Мой. И если в нем для меня нет места даже на две недели, значит, я найду себе другое место.
— Да ты с ума сошла! Мама же обидится! — зашипел он.
— А я уже обиделась, — спокойно ответила я, застегивая молнию на сумке. — Причем не сегодня, а гораздо раньше.
Тамара Павловна, сидевшая в комнате, кажется, все слышала. Она картинно ахнула и схватилась за сердце.
— Олежек, что это она? Что я ей такого сделала? Приехала к сыну родному… Погостить…
Я не стала дослушивать этот спектакль. Взяла сумку, ключи, кошелек и вышла за дверь. Олег что-то кричал мне вслед, но я уже не слушала.
Первую ночь я провела у подруги. Ленка, выслушав мой сбивчивый рассказ, только покачала головой и налила мне чаю с коньяком.
— Правильно сделала, — сказала она. — Границы надо отстаивать. Иначе они на голову сядут и ножки свесят.
На следующий день я нашла на сайте объявлений небольшую квартирку-студию, которую сдавали посуточно. Чистая, светлая, с безликим гостиничным интерьером. Никаких ковров с оленями и рижского тюля. Я почувствовала огромное облегчение, когда закрыла за собой дверь. Тишина. Покой. Никто не говорит мне, как жить, что готовить и какие занавески вешать.
Вечером позвонил Олег. Голос у него был несчастный.
— Мариш, ну ты где? Возвращайся, пожалуйста. Ну, погорячилась ты, я понимаю. Мама плачет, давление подскочило.
— А у меня, Олег, нервы в порядке, и давление в норме, — ответила я. — И я никуда не вернусь, пока твоя мама не уедет.
— Но это же глупо! Снимать квартиру, когда у нас своя есть! Это же деньги!
— Это не деньги, Олег. Это цена моего душевного спокойствия. И она, как выяснилось, не такая уж и высокая.
Мы препирались еще минут десять. Он уговаривал, давил на жалость, на чувство долга. Я стояла на своем. В конце концов он сдался.
Так и потекла моя временная одинокая жизнь. Днем я ходила на работу, а вечером возвращалась в свою тихую, стерильную норку. Я много гуляла, читала книги, которые давно откладывала, смотрела фильмы. Я отдыхала. Отдыхала от постоянного напряжения, от необходимости соответствовать чьим-то ожиданиям, от ощущения, что я гостья в собственном доме.
Олег звонил каждый день. Поначалу его рассказы были полны трагизма. Мама не ест, мама не спит, мама смотрит в одну точку и вздыхает о неблагодарной снохе. Я слушала молча. Потом тон его рассказов начал меняться. В нем появились нотки раздражения, но уже не на меня, а на мать.
— Представляешь, она сегодня выбросила мой любимый фикус! — жаловался он однажды. — Сказала, что он энергию плохую собирает. Я ей говорю: «Мама, это просто цветок!». А она мне: «Ты ничего не понимаешь в фэншуе!». Какой еще фэншуй?
В другой раз он позвонил совсем взвинченный:
— Она пересолила суп. Я ей говорю, что соли много, а она в слезы: «Я для вас стараюсь, готовлю, а вы нос воротите! Вот Маринка ваша вообще готовить не умеет, одними полуфабрикатами кормит!». Марин, я же знаю, что ты отлично готовишь! Зачем она так говорит?
Я усмехнулась в трубку.
— Добро пожаловать в мой мир, дорогой.
Кажется, до него начало доходить. Он впервые столкнулся с матерью один на один, без меня в роли буфера и громоотвода. И этот опыт оказался для него отрезвляющим. Он понял, что ее «забота» — это на самом деле тотальный контроль, а ее «советы» — это обесценивание всего, что ему дорого.
За два дня до ее отъезда он позвонил мне и сказал:
— Мариш, ты была права. Я больше так не могу. Я ее, конечно, люблю, она моя мать. Но жить с ней невозможно.
— Я знаю, — тихо ответила я.
— Приезжай домой. Пожалуйста. Я поговорю с ней. Объясню, что в следующий раз, если она захочет приехать, мы снимем ей номер в гостинице. Рядом с домом. Чтобы и видеться могли, и… жить отдельно.
В его голосе было столько усталости и искреннего раскаяния, что я поняла — он все осознал. Это была моя победа. Тихая, без криков и скандалов, но от этого не менее значимая.
Я вернулась в день отъезда Тамары Павловны. Зашла в квартиру за час до поезда, чтобы помочь собрать вещи. Свекровь встретила меня ледяным молчанием. Она демонстративно не смотрела в мою сторону. Ковер с оленями и банки с огурцами стояли у порога — она забирала их с собой.
Мы молча доехали до вокзала. Олег проводил мать до вагона, помог затащить баулы. Уже на перроне, перед самым отправлением, она вдруг повернулась ко мне.
— Думаешь, победила? — процедила она сквозь зубы. — Ничего. Своего сына я знаю. Он еще набегается.
Я ничего не ответила. Просто смотрела, как поезд трогается, увозя ее, ее ковер и ее обиды.
Когда мы вернулись домой, в квартире было непривычно тихо и пусто. На окне вместо моих занавесок все еще висел пожелтевший рижский тюль.
— Сниму сейчас, — сказал Олег, будто прочитав мои мысли.
— Не надо, — остановила я его. — Пусть пока повисит.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Как напоминание, — улыбнулась я. — Напоминание о том, что у спокойствия есть цена. И иногда ее стоит заплатить.
Он подошел, обнял меня крепко-крепко. И я поняла, что мы оба сдали очень важный экзамен. Экзамен на право иметь свой собственный дом, свои правила и свою семью. И мы его сдали.
Читайте также: