В стареньком доме на краю Малиновки пахло хвоей, тёплым печеньем и счастьем. "Именно счастьем", — думала с улыбкой Мария Николаевна, поправляя на столе белоснежную скатерть с вышитыми петухами, колосьями и красными цветами, которая будто сияла изнутри. В углу, отбрасывая на стены тёплые блики гирлянд, стояла наряженная елка. Её заботливо привёз и установил внук Антон, который примчал сюда на праздники из города с беременной женой Настей.
***
Мария Николаевна, теперь уже на пенсии, с молодости была активной и бойкой. Тогдашний председатель, уходя на пенсию, даже слышать ни о ком другом не хотел, предлагал только Марию на своё место. Колхозники согласились: пробивной характер женщины не раз спасал деревню в трудные дни.
Так и повелось: она, молодая, румяная, звонкоголосая, управлялась с целым колхозным хозяйством, да так, что не то что бабы — мужики пикнуть не смели: знали, что остра на язык Маша, да рука у неё тяжёлая. А ещё могла она так умело слова подобрать, что второй раз повторять не требовалось — всё и всегда делалось сразу и набело.
Даже уйдя на пенсию и передав бразды правления молодому председателю, Мария Николаевна пользовалась уважением и знала: к её словам прислушаются и помогут, как бы тяжела ни была просьба.
***
Закатав рукава только что подаренного бабушкой шерстяного колючего свитера, Антон подбросил в печь полено, и под ним рассыпалась сотня алых искр. Сама Настя, румяная, кругленькая, как колобок, сидела в кресле, укутанная в плед, и гладила живот. До родов ещё месяц, но бабушка уже вязала крохотные носочки с оленями — подарок правнуку.
— Держи, внученька, — протянула она Насте пару узорчатых, тёплых носков. — Чтобы ножки в тепле были. Наш мороз шутить не любит.
Настя рассмеялась, с кряхтением натягивая их:
— Спасибо, бабуль! Теперь точно не замерзну. — она огляделась и протянула зачарованно: — У вас тут как в сказке…
Уютное волшебство в доме было полной противоположностью разгулу стихии снаружи. Сначала редкие снежинки кружили в свете фонаря, а через час мир за окном превратился в сплошную белую струящуюся стену. Буран. Настоящий, сибирский, разыгрался не на шутку. Он завывал в трубе, скрёбся по стёклам когтями, колотил в стены, как в барабан, ударами вихря.
Идиллию, как стеклянный шар, разбил тихий стон Насти. Она вся напряглась, вцепившись пальцами в подлокотник.
— Что? — муж резко обернулся, сдвинув брови к переносице.
— Антон… — жена испуганно побледнела. — Кажется, началось.
В доме повисла тишина, нарушаемая лишь воем ветра и учащённым дыханием девушки. Паника, холодная и липкая, сковала Антона. Он схватил телефон. Связь ловила чудом.
— Скорая? — его голос дрожал. — Роды… Жена… Деревня Малиновка… Да понимаю, что метель! — Он почти кричал.
Диспетчер на том конце провода говорила скептично и устало: «Ждите. Не знаю, как долго. Час, два. Если прорвутся. Может, к утру стихнет…»
«К утру!» — от этой мысли у Антона подкосились ноги. Он посмотрел на бледное лицо жены, на её испуганные, расширенные глаза, и сердце его провалилось куда-то в тапочки. Внутри всё сжалось в ледяной ком. «Пропали. Мы пропали.» — пульсировало в голове.
И только Мария Николаевна не поддалась панике. Она подошла к Насте, твёрдой тёплой рукой погладила её по голове.
— Не бойся, детка. Всё у нас будет хорошо. Природа умнее всех докторов, она знает, когда человеку на свет появиться.
Старушка налила из глиняного кувшина мутноватого отвара.
— Пей, детка. Травки наши, деревенские. Успокоится душа, и тело покладистым станет.
Настя послушно сделала глоток. Горьковатое тепло разлилось по телу, проникло в каждую клеточку. И правда, странное спокойствие опустилось на плечи, как тёплый платок. Схватки никуда не делись, они накатывали волнами, всё чаще, всё сильнее, но боль отступила на второй план, стала терпимым фоном. Она часто дышала, ловила воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, и думала только об одном: Только бы не здесь. Только бы не в этой страшной белой тьме.
В этот момент раздался звонок. «Скорая» застряла. В пяти километрах от села, в сугробе по самую крышу. И ждать помощи неоткуда.
Антон побледнел ещё больше, его руки задрожали. Но Мария Николаевна уже набирала номер соседа, её голос был твёрд и спокоен, как лёд на реке.
— Василий? Слышь, беда у нас. Внучка решила правнука мне родить прямо сейчас. А «Скорая» в сугробе в пяти километрах. Заводи своего «железного коня», собирай мужиков. Дорогу расчищать нужно.
В окнах, да перед дворами, один за другим зажглись огни. Скрипнули калитки. Вскоре звук моторов разорвал вой метели. Мужики, закутанные в тулупы и куртки, выводили своих стальных помощников – трактора, мотоблоки и снегоходы, прикрикивали на собак и шутили.
Трактор Василия, старенький, видавший виды «Беларус», подкатил к дому. Из кабины, уже разогретой печкой, вырвался столб пара и выглянуло красное лицо хозяина.
— Погружаемся! Быстро, но аккуратно!
Антон, закутав Настю в одеяло и два бабушкиных платка, на руках внёс ее в кабину. Сам устроился рядом, держа её за руку. Его ладонь была влажной от холодного пота. Кабина пахла табаком, соляркой и старой кожей. Трактор рванул с места, нырнув в белую тьму. Сзади, как караван кораблей в ледяном океане, двинулись остальные, освещая путь фарами.
Каждый ухаб, каждое колесо, проваливающееся в снежную яму, отдавалось в Насте новой схваткой. Она кусала губу до крови, стараясь не кричать, только тихо стонала, вжимаясь в Антона. Он гладил её по спине, бормотал что-то бессвязное, утешительное, и сам не верил своим словам. Господи, только бы доехать. Только бы успеть.
Время уплотнилось, стало тягучим и резиновым. Минуты растягивались в часы, казались вечностью. Метель свистела в воздухе, разрывая его на части, обрушивая на людей колючие клочья снега, задувала под одежду, слепила глаза.
Казалось, они почти одолели стихию. Уже мелькнули огни соседней деревни. Но сугроб на повороте оказался хитрее и коварнее. Трактор Василия содрогнулся, накренился и глухо зарылся носом в снежную пучину. Мотор захлебнулся и заглох. Абсолютная тишина, нарушаемая лишь свистом ветра и сдавленным рыданием Насти, показалась оглушительной.
— Всё, — хрипло произнес Василий, безуспешно пытаясь завести мотор. — Приехали.
Антон ощутил ледяной ком в горле. Он посмотрел на жену. Она стиснула зубы, на лбу выступили капельки пота. В её глазах читался не страх, а какая-то звериная, сосредоточенная решимость и бесконечная усталость. "Конец. Это конец", — пронеслось в голове у Антона. Василий спрыгнул на снег и принялся расчищать снег под колёсами. Прошла минута, пять, десять… Антон стиснул дрожащие пальцы и закрыл глаза. Настя скрючилась и отрывисто дышала.
И тут в свете фар мелькнули две тени. Два снегохода, как призраки, вынырнули из метели. Это были местные пацаны, братья Степан и Пётр. На их лицах, укутанных в заиндевевшие шапки и капюшоны, читалась одна мысль: «Мы прорвались!».
— Дядь Вась! — прокричал Стёпа, с трудом отдирая окоченевшую ладонь от руля. — Мы к «скорой» сгоняли! Врача и медсестру привезли!
Из-за спины парней выглянули два испуганных, но полных решимости лица. Фельдшер Сергей, молодой ещё парень, и пожилая акушерка тётя Люда, которая, кажется, принимала роды у половины села.
Кабина трактора внезапно стала самым тесным и самым главным родильным залом на свете. Василий и Антон выскочили наружу, чтобы не мешать. Мужчины окружили трактор кольцом, направив на него фары машин и снегоходов, словно софиты на главного актера сцены. Кто-то подал фонарики, и лучи их, дрожащие и белые, упёрлись в заиндевевшее стекло кабины.
Антон метался. То заглядывал в кабину, то бегал вокруг трактора, нервно кусая губы. Запотевшее стекло показывало лишь смутные тени, слышались сдавленные стоны жены, резкие, но такие уверенные слова тети Люды: «Дыши, Настя, дыши, милая! Тужься! Вот так… Молодец!».
Его собственное сердце колотилось где-то в горле, готовое выпрыгнуть. Он не молился, нет, он просто впился взглядом в заснеженное стекло и мысленно кричал, вкладывая в этот крик всю свою силу, всю свою любовь: Держись! Держись, родная!
Внезапно где-то совсем близко, сквозь вой ветра, грохнул выстрел. Кто-то из мужиков, глядя на часы, палил из ружья в воздух — встречал Новый год. Потом другой. Третий. Казалось, сама ночь взорвалась салютом.
И вдруг этот хор выстрелов перекрыл другой звук. Тонкий, пронзительный, полный невероятной силы и жизни. Первый крик. Крик нового человека.
Через несколько минут дверца кабины отворилась. На пороге стояла тетя Люда. Лицо её сияло усталостью и торжеством.
— Антон, поздравляю. У вас сын. Богатырь! Ровно в полночь! С новым годом! С новым счастьем!
Антон кинулся к акушерке и обнял, сказав дрожащим голосом:
— Спасибо! Спасибо...
Мужики дружно, как по команде, сняли шапки. Кто-то не выдержал, снова стрельнул в небо. Кто-то достал из-за пазухи припрятанную флягу и выпил за здоровье малыша, передавая её по кругу и вытирая скупые мужские слёзы. Громкое, радостное «Ура!» прокатилось по снежной пустоши, и казалось, что даже ураган притих, чтобы прислушаться.
Антон, не чувствуя ног, влез в кабину. Настя, уставшая, прекрасная, улыбалась сквозь слезы. А на её груди, завернутый в одеяло, копошился маленький, красный, невероятный человечек.
— Как назовёте? — спросил фельдшер.
— Ванечкой… — мокрыми глазами глядя на сына, произнес Антон.
— Трактористом будет! — хрипло рассмеялся фельдшер Сергей, протирая запотевшие очки.
Василий, широко улыбаясь, хлопнул Антона по плечу:
— Ну, принимай пополнение, сынок. Теперь мы все тут его крестные!
Через полчаса трактор и скорую откопали, и врачи с Настей уехали в райцентр.
Утром метель стихла. Выглянувшее солнце ослепительно ярко отразилось в бескрайних снежных просторах. Село просыпалось уже с новой легендой про Ваню-тракториста, чьё появление на свет состоялось благодаря простой, но такой нужной человеческой помощи.
Перед отъездом в город Антон с Настей заехали к бабушке.
А Мария Николаевна, даря правнуку те самые носочки с оленями, тихонько сказала:
— Не бойся, малыш. Ты родился в рубашке. Под самый Новый год. И в окружении самых сильных и добрых людей на свете. Теперь ты навсегда под их защитой.
