История о том, как пропадает душа дома – старый самовар Федорыч, а следы ведут к призраку в кальсонах.
Серия «Хроники Сазоновского переулка»
В нашем городе, что притулился на берегу тихой речки, воровство — дело обыденное. Крадут всё: велосипеды из подъездов, колбасу с рынка, а зимой — особенно лихо — тёплые колеса с автомобилей. Но дело, о котором мне предстояло написать, переплюнуло всё. Звонок раздался в тот самый момент, когда я подносил к губам стакан с только что заваренным чаем, от которого поднимался душистый пар.
— Алло? Газета «Вестник»? Это Аристарх Прокофьевич Сазонов! У меня ЧП! — голос в трубке дрожал от негодования, перемешанного с отчаянием.
— Аристарх Прокофьевич, — вздохнул я, предвкушая, что сейчас услышу историю о пропаже очередного «раритетного» утюга времён Брежнева. — Успокойтесь. Что случилось? Опять кто-то не доплатил за пуговицу от мундира наполеоновского солдата?
— Самовар! Пропал самовар! — выдохнул он. — Не какой-нибудь медный таз, а «Он»! Федорыч! Душа моего дома! Голос его, певучий, бархатный! Его украли!
Я отложил стакан. Дело, похоже, и впрямь было нешуточное. Для Аристарха Прокофьевича, потомственного торговца старьём и антиквариатом, его лавка была не магазином, а музеем, а самовар Федорыч — главным экспонатом.
Через десять минут я уже был на месте. Лавка «Старьё и антиквариат» помещалась в низком старинном особнячке. Пахло здесь, как полагается: воском, пылью веков, старой бумагой и сладковатым запахом сушёной мяты.
Аристарх Прокофьевич, седой как лунь, с бородкой клинышком, метался по залу.
— Смотрите! Смотрите же! — он указал дрожащим пальцем на массивный резной стол. На бархатной скатерти осталась лишь идеально круглая проплешина, свободная от пыли. — Здесь он стоял! Здесь гремел, сверкал, пел свои песни!
Я достал блокнот, сделав вид, что я Шерлок Холмс, а не местный репортёр Денис, подрабатывающий статьями о пропавших кошках.
— Никаких следов взлома? — для порядка поинтересовался я.
— Да какие там следы! — всплеснул руками старик. — Дверь заперта, замок не тронут. Призрак, не иначе!
Я осмотрел место «преступления». И правда, ни отпечатков, ни сколов, ни грязи. Лишь на краю стола я заметил несколько просыпанных семечек, а рядом — аккуратно лежащий, чуть пожухлый лавровый листик.
— Любопытно, — пробормотал я. — Похититель с гастрономическими намёками. Или просто борщ сегодня ел.
Опрос свидетелей быть увлекательным. Первой вызвалась дать показания Баба Глаша, дворник наших краёв, женщина с метлой, способной отбить атаку целого полка.
— Я всё видела! — зашептала она, озираясь по сторонам. — Раннее утро, темно ещё было. Небо в тучах, света нет. Иду я, значит, подметаю своё… а тут тень! Белая, воздушная, мелькнула у витрины Аристарха Прокофьевича! Скрипнуло что-то, и — хвать! — нет тени. Привидение, ясное дело! Оборотень подвальный!
Я записал в блокнот:
«Призрак. Любит семечки. Имеет склонность к мелкому воровству».
Следующим был Дед Ерофей, сторож из соседнего овощного ларька, мудрец и философ.
— Кто украл? — хрипло рассмеялся он, закуривая самокрутку. — Да тот, кому зазноба в ребро ударила. Или тому, кто чаю напиться хочет, а душа пустая. Самовар — он ведь как человек. Ему общество нужно. Ищи, парень, того, у кого в душе сквозняк и тоска непроглядная.
Я поблагодарил его за поэтичную, но абсолютно бесполезную подсказку.
Третьим свидетелем стал племянник Аристарха Прокофьевича, Антон, молодой человек в модной худи.
— Да дядя вам мозги пудрит! — фыркнул он. — Эта ржавая банка? Ей сто лет в обед! Она ещё при царе Горохе чинилась. Наверное, её на металлолом сдали. Или еноты утащили. У нас тут, говорят, еноты водятся.
Я посмотрел на заснеженную улицу.
«Еноты. Ну конечно, — подумал я. — Или призрак с лавровым листом». Дело принимало самый абсурдный в моей практике оборот.
Итак, у нас был похищенный самовар, призрак, любящий семечки, и философские наставления. Следствие зашло в тупик
Я уже собирался предложить Аристарху Прокофьевичу написать некролог по Федорычу, как мой взгляд упал на снег под окном лавки.
Метель немного утихла, и на чистом, нетронутом снегу я увидел нечто интересное. Это был не след от сапога и не отпечаток лапы таинственного енота. Это была странная, неглубокая борозда, будто кто-то волок тяжелое и округлое. Что-то очень похожее на самовар.
— Эврика! — проворчал я без особого энтузиазма. — Идём, Аристарх Прокофьевич. Ваш призрак оказался весьма материальным.
След был нечётким, но читаемым. Он вёл от лавки через двор, мимо овощного ларька, где дед Ерофей мудро кивнул нам вслед, и упирался в заколоченную дверь старого, полуразрушенного подвала соседнего дома.
— Туда? — побледнел Аристарх Прокофьевич. — Но там же… там темно и сыро! И пауки!
— Призраки, видимо, к этому привычны, — успокоил я его, с трудом отдирая старую, прогнившую доску.
Дверь со скрипом поддалась. Перед нами возникла чёрная дыра, от которой пахло сыростью, плесенью и… странным, едва уловимым запахом чего-то знакомого. Я нащупал на телефоне фонарик и направил луч во тьму.
Подвал был завален хламом: старые ящики, облупившиеся рамы, какие-то ржавые железяки. И в самом центре этого царства запустения стоял… тот самый ящик из-под кефира. А на нём…
— Федорыч! — ахнул Аристарх Прокофьевич.
Самовар стоял там, гордый и начищенный до блеска. Он уже почти закипел, и из его краника вырывался лёгкий, победный пар. Он тихо, мелодично пыхтел: «Пых-пых-пых-пых…». Казалось, он совершенно счастлив.
Но это была ещё не самая странная часть картины. Рядом, на старой, продавленной кушетке с вылезающими пружинами, сладко спал человек. Он был укрыт до подбородка видавшей виды, рваной телогрейкой. Это был дворник Дмитрий, тот самый, которого Баба Глаша приняла за привидение. Его лицо, обычно усталое, сейчас выражало полное умиротворение.
И тут я заметил движение. Из-под телогрейки, у самого его бока, высунулась маленькая чёрная мордочка. Потом ещё одна. И ещё. Вот уже возле самовара, греясь от его медных боков, сидели, свернувшись калачиком, три бездомных котёнка.
Всё встало на свои места. Белая тень — это Дмитрий в исподнем, который выскочил из дома, чтобы совершить «преступление». Скрип — это старая дверь подвала. Семечки — из его кармана. Лавровый лист… Ну, у каждого свои странности.
Аристарх Прокофьевич замер на месте. Гнев, негодование, обида — всё это поездом пронеслось по его лицу и… исчезло. Осталась лишь тихая, глубокая задумчивость.
— Так-так-так, — прошептал он. — Вот оно что…
В этот момент Дмитрий что-то пробормотал во сне и повернулся на бок. Котятки беспокойно запищали. Он, не открывая глаз, рукой нащупал их, успокаивающе погладил и продолжил спать.
Этот простой, бессознательный жест был красноречивее любых слов.
Мы стояли в молчании, нарушаемом лишь мелодичным пением самовара и мирным посапыванием дворника. Аристарх Прокофьевич медленно подошёл к Федорычу и потрогал его бок. Самовар в ответ весело выбросил клуб пара.
— Греет… — тихо сказал старик. — И ведь начистил. До блеска.
— Похоже, он не украл его, Аристарх Прокофьевич, — сказал я. — Он… спасал.
В этот момент Дмитрий проснулся. Увидев нас, он сначала испуганно вскочил, потом смущённо потупился, как школьник, пойманный за шалостью.
— Я… я не хотел… — начал он путано. — Он же на витрине стоял, а на улице мороз… минус двадцать! Он же замёрзнет, думаю, лопнет… Жалко стало. И ребята мои… — он кивнул на котят, — мёрзли сильно. А он такой… большой, тёплый должен быть. Я его сюда… для тепла.
Он смотрел на нас умоляющими глазами, ожидая гнева и полиции.
Аристарх Прокофьевич молчал ещё с минуту, глядя то на самовар, то на дворника, то на котят. Потом он выпрямился во весь свой невысокий рост, и лицо его озарилось какой-то новой, светлой мыслью.
— Встал! — неожиданно строго сказал он Дмитрию. Тот испуганно поднялся с кушетки. Аристарх Прокофьевич снял с гвоздя ту самую рваную телогрейку и накинул её на плечи дворника.
— Холодно тут у тебя. Сквозняки.
Затем он повернулся к самовару, который как раз закипел полным ходом, издавая густой, малиновый звон.
— Ну что, певун? Разошёлся? — старик ласково потрепал его по крышке. — Ну, давай, выполняй свою работу.
Он достал из кармана своего пальто свёрток. В нём оказались засушенные яблоки, несколько ложек и пачка хорошего крупнолистового чая. Он будто готовился к чаепитию с самого начала.
Через пять минут мы уже сидели на ящиках вокруг самовара. Аристарх Прокофьевич разливал по стаканам душистый, обжигающе горячий чай. Дмитрий, уже не смущаясь, жадно пил его, согревая ладони о стакан. Котята устроились у его ног.
— Вот видишь, — сказал Аристарх Прокофьевич, обращаясь ко мне, но глядя на самовар. — Я всегда говорил: вещь должна служить. Не пылиться, а служить. Федорыч тридцать лет пылился у меня на витрине, как идол золотой. А должен был вот как — греть. Греть воду, греть руки, греть… душу.
Он повернулся к Дмитрию: — Он твой.
Дворник от изумления поперхнулся чаем.
— Как… т-твой? — выдавил он.
— Ну да. Дарю. Бери. Он здесь, вижу, пригодился больше. Только смотри — начищай его, как начистил. И чай ему хороший заваривай. Он привыкнуть успел.
Я смотрел на эту сцену: на сияющего Дмитрия, на умиротворённого Аристарха Прокофьевича, на котов и на самовар, который пыхтел теперь с каким-то невероятным, победным достоинством. И понял, что это не детективная история закончилась. Она только началась — история о том, как самый обычный самовар нашёл, наконец, свой настоящий дом.
Я вышел на улицу. Метель окончательно утихла. Я закурил, глядя на дымок, смешивающийся с морозным воздухом. В кармане у меня лежал блокнот с бесполезными заметками о призраках и семечках. Но, статья уже сложилась в голове. О том, что в нашем городе украли не самовар. О том, как его нашли. И о том, что иногда самое большое преступление — это не воровство, а то, что мы забываем поделиться своим теплом.
А из подвала доносился счастливый, мелодичный звук: «Пых-пых-пых-пых…». И это была самая правильная точка в этом деле.
А, загадочные расследования детективов-энтузиастов, только начинаются.....
Читайте продолжение серии «Хроники Сазоновского переулка» уже здесь