Помните эти летние ночи из детства, когда главным развлечением были жуткие истории? Мы с другом Андрюхой решили устроить соревнование: кто расскажет страшнее. Его история про дачного ходунка была пугающей, но моя — про одинокий тапочек — заставила содрогнуться нас обоих. Казалось бы, просто детская выдумка... пока в темноте не послышалось подозрительное шуршание.
Началось всё с того, что к нам во двор, как метеор, ворвался Андрюха, который отдыхал на даче с родителями. Мы с ним не виделись целых две недели, а по летним меркам — это целая вечность, почти как от звонка до звонка в школе! Чтобы отметить нашу великую встречу, мы решили устроить ночёвку в палатке на балконе у меня дома. Мама разрешила, сказала: «Только не деритесь и не заливайте соседей снизу компотом!» Мы, конечно, обрадовались, натащили в палатку подушек, одеял, фонарик и стратегический запас печенья «К чаю», которое хрустело и крошилось прямо в спальник.
Сначала мы просто болтали, потом стали травить анекдоты, а потом Андрюха, как самый главный выдумщик нашего двора, решил стать чемпионом по страшилкам.
— Слабо, — сказал он, и его голос стал важным и таинственным, — рассказать такую жуть, чтобы я до утра из палатки боялся высунуться, даже если мне медведь на ухо наступит?
— Мне слабо? — фыркнул я так, что чуть не опрокинул пачку с печеньем. — Да я таких страшилок знаю тысячу! У меня папа — мастер по этой части! Одна только история про «чёрную руку» чего стоит!
— Это детский сад, штаны на лямках! — презрительно скривился Андрюха. — Вот послушай мою.
Он начал рассказывать про то, как в их дачном домике ночью скрипит пол, от того, что кто-то ходит на цыпочках. И не просто ходит, а останавливается у кровати и дышит тихо-тихо и этот кто-то пахнет мокрой землёй и старыми грибами. Я слушал и делал вид, что зеваю, но на самом деле у меня по спине уже бежали такие мурашки, будто я катался по дивану в бабушкином вязаном свитере.
— Ну, это ничего, — бодро сказал я, когда он закончил. — Сейчас я тебе такое расскажу, что твой дачный ходунок покажется ручным хомячком, который просит добавки.
Я схватил фонарик и упёр его в подбородок, чтобы луч бил прямо в лицо — так мне казалось будет страшнее в сто раз. И начал сочинять... Не знаю, откуда во мне это проснулось, наверное, от папы.
— Жил-был один мальчик… — начал я шёпотом, таким таинственным, что даже самому стало жутко. — И были у него самые обычные тапочки… И всё было хорошо, пока однажды ночью, правый тапочек, не уполз сам по себе в коридор. Просто взял и ушёл, как последний предатель! Больше его никогда не видели. А левый, остался один-одинёшенек... И с тех пор он… он ищет...
Андрюха перестал хрустеть печеньем. Я даже услышал, как он сглотнул.
— Кого ищет? — прошептал он, и голос у него вдруг стал писклявым.
— Другой тапочек, правый! — прошипел я, и луч фонарика подпрыгнул у меня на подбородке. — Он ночью встаёт на свою мягкую подошву и тихонько крадётся по квартире, еле-еле шуршит носочком о ковёр, как мышь. Он заглядывает во все щели, залезает под кровати… Он ищет своего друга-предателя. А если он не находит его… он ищет кого-нибудь другого. Чтобы больше никогда не быть одному. Он подходит к кровати, тихонько, как тень, забирается под одеяло… и ты просыпаешься от того, что кто-то тёплый и мягкий пристроился у тебя в ногах.
Я сделал паузу. В палатке стояла такая тишина, что был слышен только тихий гул города за окном и стук моего собственного сердца.
— И что? — еле выдохнул Андрюха.
— А потом, — продолжил я леденящим душу шёпотом, — ты опускаешь руку… и понимаешь, что у тебя в комнате всего-навсего ОДИН тапочек. А этот… он пришёл с улицы. Неизвестно откуда!
И я резко выключил фонарик. Андрюха аж подпрыгнул и ударился головой о потолок палатки.
— Вот это да… — сказал он с искренним, не притворным уважением. — Это действительно жутко. Ты победил. Теперь я видимо не усну...
Мы ещё немного пошутили, поели печенья, но на душе у меня, было не спокойно. В голове прочно засела картина этого одинокого тапочка, который грустно шуршит по тёмному коридору.
Вскоре Андрюха засопел носом и уснул, как сурок. А я остался лежать и слушать как он похрапывает. И вдруг мне показалось, что за стеной палатки, на балконе, действительно послышалось тихое, очень знакомое Ш-Ш-Ш-Ш-Ш… Я замер. Это ветер веревку от белья трогает? Или…
Я лежал и смотрел в потолок палатки, а по мне бегали мурашки от страха. Мне стало сначала жарко, как в бане, а потом вдруг стало холодно, как в холодильнике. Каждый шорох за окном казался зловещим. Я представил, что мой левый тапочек, который стоит у кровати в комнате, сейчас зашевелился и пойдет искать… меня, чтобы пожаловаться на одиночество.
Больше я терпеть не мог. Я осторожно, чтобы не разбудить Андрюху, выбрался из спальника, как диверсант из торпедного аппарата, и пополз к выходу из палатки. Мне нужно было проверить, что с тапочками всё в порядке, что они на месте и не думают никуда уползать.
Я прокрался через тёмную комнату до своей кровати. Сердце стучало где-то в горле, как дятел. Я посветил фонариком под кровать. И, о счастье! На полу аккуратненько, носок к носку, стояли два тапочка, рядом, целые и невредимые.
Облегчение тут же сменилось новой проблемой: возвращаться обратно на балкон, в тёмную палатку, где только и знают, что храпят да шуршат за стенкой, было уже выше моих сил. Я стоял в комнате, как идиот, и не знал, что делать.
Тут из спальни вышла мама, попить воды и заглянула ко мне в комнату.
— Максим? Что ты тут делаешь? — удивилась она. — Ты на кого похож, бледный как привидение?
Я отскочил от своей кровати и принял максимально невинный вид.
— Я? Да так… Воды попить… — бодро соврал я. — И заодно… проверил, как тут в комнате без меня. Всё ли в порядке? Не шуршит ли чего?
Мама посмотрела на мои перепуганные глаза, на тапочки под кроватью, потом на дверь на балкон, откуда доносился храп Андрюхи, похожий на работу маленькой пилорамы, и всё поняла. Она улыбнулась.
— Всё в порядке, сынок. Тишина полная. Ничего не шуршит. Иди ложись.
— Мам, а можно я… я тут побуду немного? — выдавил я. — Комнату проветрить надо, а то тут душно очень. Дышать нечем!
Мама ничего не сказала. Она просто взяла меня за руку и отвела на кухню, налила мне тёплого молока, от которого шёл пар, и поставила передо мной целую тарелку с печеньем. Я сидел молча попивая молоко. И больше ничего не шуршало, кроме крошек от печенья.
Потом я всё-таки вернулся в палатку. Андрюха во сне что-то бормотал про «грибного человечка и грибницу». А я лег рядом и сразу уснул, потому что теперь я точно знал — мои тапочки на месте, мама на кухне и всё в порядке.
Утром я первым делом посмотрел на свои тапки. Они стояли смирно. Но мне всё равно показалось, что левый смотрел на меня с немым укором. Мол, ну зачем ты меня в такую дурацкую и страшную историю втянул? Теперь мне всю жизнь одному по свету шлёпать — все будут бояться и пальцем показывать: «Вон идёт тот самый одинокий тапочек!»
Так я понял, даже у самой нелепой выдумки есть чувства, и не стоит делать чьё-то одиночество сюжетом для страшилки!
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ скорее на мой канал, а то всё самое интересное пролетит, как тот мой воздушный шарик!
А ещё...Вы можете ЛАЙКНУТЬ! Я один раз ткнул пальцем в экран от радости, а папа сказал: «Вот это да! Этот лайк каналу — как мотор ракете! Помог развитию!». Вот так-то!