На дворе у соседей петух прокричал хриплым, словно прокуренным, голосом. Пора Андрейке вставать. Допоздна он играл в компьютер, даже палец от мышки онемел. Глаза будто затянуты плёнкой, не помогла и холодянка из уличного рукомойника. Вяло почесал жиденькую, как у молодого священника, бородёнку. С утра пораньше надо ехать за иван-чаем: к обеду приёмщица Маруська будет ждать с травой.
Андрейка собрал нехитрый перекус в дорогу: яйцо, пару огуречиков, хлеб. Сегодня ехать за иван-чаем придётся подальше, потому что у дороги траву уже давно подчистую оборвала Зинка-алкоголичка – собирает на опохмелку. Седло старого Андрейкиного велосипеда скрипит о прошлом.
Со своей матерью Ангелиной он приехал в деревню издалека, из Североморска – города, даже от названия которого, казалось, веет холодом, а на зубах похрустывают колючие льдинки. Там всю жизнь она работала в ателье швеёй. В 90-х годах мода шить своё ушла, люди стали покупать готовые китайские и турецкие тряпки. Ателье терпело убытки, приходилось занимать деньги на хлеб.
Взяла как-то раз Ангелина до зарплаты микрокредит в шарашкиной конторе, а отдать вовремя не смогла. Долг тикал, как секундные стрелки. Коллекторы нагрянули раз, другой… В общем, с квартирой пришлось расстаться. Хорошо, хоть жива осталась.
Бедная женщина вынуждена была вернуться с сыном в родную деревню. Отец с матерью к тому времени уже умерли, дом стоял пустой, но жить в нём было можно.
Весной Ангелину согнуло: сильный кашель, высокая температура. Тогда коронавирус ещё только заявлял о себе. Долго не обращалась к врачу, а когда приехала-таки в больницу, было уже поздно… Ночью оторвался тромб – почти мгновенная смерть.
Так Андрейка остался сиротой.
***
Он с малолетства был замкнутым, никогда не улыбался, словно не хватало ему чего-то, чтобы радоваться жизни. Как на севере растениям мало солнца, так и Андрейке недоставало внимания отца, который ушёл к любовнице, когда у сына только зубки прорезались. В садике он ревел все дни, Ангелине приходилось забирать сына на работу, там он и рос. Школа стала для Андрейки тюрьмой. Со сверстниками не общался, старшаки пинали. Он ходил, глядя в землю, не поднимая глаз. Дома играл в те же самые игрушки, что и в пять лет. Психиатр в поликлинике хотел поставить ему диагноз «аутизм», но Ангелина раскричалась:
– Мой ребёнок – не даун!
– Женщина, успокойтесь! Зря вы так. Аутист – это не даун… Намучаетесь вы с ним, – вздохнул старый врач.
Ангелина боялась, что скажут родные, друзья, соседи. Да и не был Андрейка в чистом виде аутистом. Но, так или иначе, от инвалидности они отказались.
Чудом, а точнее – из жалости учителей, Андрейка еле-еле окончил девять классов и дальше учиться не стал. Разносил почту, пока как-то раз в подъезде не изувечили подростки, выбив зубы и сломав челюсть. Есть не мог, Ангелина кормила из трубочки.
***
В деревне, куда они приехали, почтальонские места были давно и прочно заняты. На лесопилку его не брали, боясь, что изуродуется: отвечать за инвалида никому не хотелось. В общем, Андрейка сидел в компьютере, а правильнее сказать, на шее у матери. Благо, «северная» пенсия у Ангелины была большая.
Весной, когда умерла мать, надеяться парню осталось только на огород. Раскапывать участок у дома пришлось тяжело – в красную глину не входила лопата. Когда-то здесь, на угоре, стоял кирпичный завод, и теперь на этой земле рос только хрен, жирный, белый, соседи выкапывали его и делали хренодёр. Сломав две лопаты, Андрейка всё-таки разработал огород. Тётка Ленка, дальняя родственница, пожалела – дала мелкую пророщенную картошку, которую, по её же совету, он сажал по два клубенька в лунку. Но пока картошка только росла, и надо было чем-то кормиться.
***
Андрейка пошёл к доске объявлений у сельсовета, как по привычке называли местную администрацию. Здесь, на деревянном щите, кнопками прикрепляют важные объявления. Смоченные дождями бумажки с расплывшимися буквами могут дать фору Интернету. Прочитаешь – и все деревенские новости узнаешь: когда цыплят с птицефермы на продажу привезут, будет ли в амбулатории стоматолог для удаления зубов, где подработать можно. «Куплю рога лося» – ну, это явно не для Андрейки. «Принимаю иван-чай» – крупно распечатано на компьютере и адрес приёмщицы.
Про этот способ заработать хотя бы на хлеб говорила всё та же сердобольная тётка Ленка:
– Раньше-то никто и не думал его собирать. И что за мода теперь пошла? Пользительная вдруг трава стала.
Андрейка искренне думал, что иван-чай цветёт один раз, а на следующий год погибает, поэтому так старается, высоко выбивается к небу. Ничего-то он не знал о деревенской жизни.
***
Едет Андрейка на велике сквозь туман. По лугам расплескался малиновыми озёрами иван-чай. Едет и переживает: о чём-то надо будет разговаривать с приёмщицей Маруськой, напоминавшей злую барыню из рассказов Тургенева. А он был будто Герасим – слова из него не вытащишь.
– Не у дороги хоть рвал? Чего молчишь? Эх, сирота ты казанская! – то ли насмехалась, то ли всё-таки жалела пожилая приёмщица.
Потупив глаза, Андрейка вываливал из мешков листья иван-чая.
На вырученные деньги он первым делом покупал молоко Тишке – кошке, которую они с матерью привезли из Североморска. Недаром говорят, что эти хвостатые чем-то похожи на хозяев. Он смотрел в Тишкины глаза, когда-то зелёные, а теперь выцветшие, слезящиеся, и словно видел мать. А точнее, это Ангелина наблюдала за сыном через кошку…
Ещё Андрейка покупал себе в лавке хлеб, иногда – самую дешёвую колбасу. А погасить долг за электричество было уже нечем. Каждый день он боялся, что придут электрики и отрежут провода.
Иван-чай пожирнее и погуще рос у деревни Петунино, где семь домов и ни одного постоянного жителя. Кто переехал в село, где жил Андрейка, кто ушёл на вечный покой.
В это раннее утро никак он не ожидал увидеть спешащего в Петунино Женю-автобусника. Черноватый, с крепкими ручищами, он был старше Андрейки от силы года на три. Жил на той же улице, в самом её начале, у автостанции, работал водителем. Недавно построил основательный дом, в четыре окна, в хозяйстве порядок всегда – казалось, состоявшийся мужик. Только вот пил запоями, а почему – неизвестно. Пьётся… Прогуливал тогда и работу. Жена, медсестра в амбулатории, симпатичная блондинка, вроде не изменяла, росли два белобрысых пацанчика, маленькие копии Жени. Кредит взял на новую тачку… А что у мужика было на душе – никто не разбирался, кроме всегда «добрых» собутыльников.
Женя шёл странной походкой напрямки по крапиве к родительскому дому. Его сильно трясло от похмелья и чего-то невыносимо тяжёлого, давно подступавшего к самому сердцу. Андрейку, хоть и был тот ростом не мал, в зарослях гигантского иван-чая мужик не заметил.
Андрейка оставил мешок, наполовину уже забитый травой, и проследил за Женей, почувствовав неладное. Тот, почему-то обогнув крыльцо, с треском отодрал доски, которыми была заколочена дверь в хлев, словно и не в родной дом шёл. Андрейка вздрогнул, но, пригнувшись, тоже подкрался к раскрытому двору. На полу чернели клочки заплесневелого, слежавшегося сена, не скормленного скоту, у стены стояли грабли с редкими деревянными зубьями, плетёные корзины. Женя достал из кармана верёвку, подставил старый ящик.
Глаза Андрейки расширились. Он вспомнил старый советский фильм про войну, который смотрел ещё в детстве, где фашисты вешали для устрашения на виду у всей деревни партизан. После этого кино он долго не мог спать, мать ложилась рядом.
А Женя уже обматывал верёвкой старую матицу, пробовал образовавшуюся петлю на крепость…
И тогда Андрейка тоже шагнул в хлев. Доски громко заскрипели, и Женя обернулся:
– Ты… Чё тут делаешь?
– Я… иван-чай собираю, – голос Андрейки дрожал.
– Какой, на хрен, иван-чай? – заорал сосед. – Иди отсюда, пока ноги не переломал!
– Не уйду! – парень сам не ожидал от себя такой смелости.
– Слушай, ты, де//бил, вали, я сказал! – Женя продолжал стоять на ящике.
Андрейка не сдвинулся с места. От обидного слова «де//бил» ему стало больно, будто его наотмашь ударили по лицу. Из глаз потекли слёзы, и он заплакал, как маленький, навзрыд, и далеко был слышен в это безмолвное утро плач взрослого с виду парня, так и оставшегося в душе ребёнком.
– Ты это… чего? – Женя наконец спрыгнул с ящика, подошёл к Андрейке. Парень трясся, как молоденькая осинка на ветру, и Женя не знал, как его успокоить. Вроде не баба, почти ровесник. Тогда он шагнул к Андрейке и крепко, по-отцовски, прижал к себе. Через минуту парень затих. Исчез и похмельный озноб у Жени, тяжесть отпустила.
– Ну, всё, всё, тише... Всё прошло, – Женя неловко гладил широкой ладонью по голове этого странного Андрейку. – Только никому не говори, что тут видел. Забудь. Хорошо?
Они пошли домой: Женя вёл велосипед Андрейки, тот волочил мешок иван-чая. Вместе обрывали по пути эту розовую чудо-траву и быстро заполнили мешок. Солнце приятно пригревало спины. Впереди был долгий летний день.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Попов Артём