Роман "Небесный рыцарь"
Конец апреля сорок пятого года. Небо над Берлином перестало быть небом. Оно превратилось в низкий, удушливый купол из черного дыма, копоти и гари, который днем заслонял солнце, а ночью зловеще подсвечивался багровыми отблесками пожаров.
Город горел. Горели целые кварталы, исторические дворцы, заводы и жилые дома. Столица Тысячелетнего Рейха превратилась в ад на земле.
Летать в этом аду было невыносимо. Гвардии капитан Кожедуб вел свою эскадрилью Ла-7 сквозь плотные, маслянистые клубы дыма. Видимость была почти нулевой.
Приходилось идти на предельно малой высоте, ориентируясь по шпилям кирх, торчащим из огненного моря, и по изгибам реки Шпрее. Главным врагом теперь был не «мессершмитт» или «фокке-вульф». Главным врагом был сам город.
Из каждого квартала, из каждого парка по ним били зенитки. Особенно страшными были гигантские бетонные монстры «флактурмов» — зенитных башен, которые изрыгали плотный, почти непробиваемый заградительный огонь. Трассы зенитных снарядов прошивали дымное небо, как огненные щупальца. А в воздухе было тесно.
Сотни советских самолетов — штурмовики, бомбардировщики, истребители — кружили над городом, выполняя свои задачи. Риск столкнуться с одним из своих был едва ли не выше, чем быть сбитым огнем с земли.
— Соколы, я Первый! — голос Кожедуба в эфире был спокоен, он был тем стержнем, который держал строй. — Идем на Тиргартен. Задача — подавить зенитные точки у Бранденбургских ворот. Работаем парами, заход с пикирования. Долго над целью не висеть! Атака — и сразу уход!
Они спикировали. Иван видел, как внизу, среди деревьев огромного парка, мечутся крошечные фигурки немецких солдат, как отчаянно огрызаются их пулеметы и малокалиберные пушки.
Он нажал на гашетки. Три пушки его Ла-7 прочертили по земле огненную борозду. Он видел, как замолчала одна из зенитных точек. Рядом отработал его ведомый, Титаренко.
Выходя из атаки, Иван краем глаза заметил, как один из штурмовиков Ил-2, идущий ниже, вздрогнул, клюнул носом и врезался в крышу какого-то здания, взорвавшись огненным шаром. Потери. Они были даже сейчас, в шаге от победы.
***
1 мая 1945 года. Над Рейхстагом уже развевалось Красное знамя, но бои в городе еще продолжались. Эскадрилья Кожедуба получила необычное задание: разведка и «свободная охота» над центральными районами.
— По донесениям пехоты, немцы используют улицу Унтер-ден-Линден как взлетную полосу, — сказал на инструктаже командир полка. — Пытаются эвакуировать командование или перебросить курьеров. Задача — пресечь любые попытки.
Это казалось сюрреализмом. Взлетная полоса в самом сердце агонизирующего города.
Когда они подошли к указанному району, Иван сначала не поверил своим глазам. Среди дымящихся руин, на широком бульваре, действительно стоял небольшой самолет — двухместный «Физелер-Шторьх». Связник. Рядом с ним суетились несколько человек.
— Сокол-первый, вижу цель, — доложил он. — Атакую.
Это уже не было боем. Это было исполнение приговора. Он спикировал и дал короткую очередь. Самолет вспыхнул, как спичечный коробок. Никто не успел даже взлететь.
Оглядываясь, Иван заметил еще одно движение. Из-за угла разрушенного здания вынырнул одинокий Fw 190. Видимо, один из последних защитников Берлина, взлетевший с этого же импровизированного аэродрома.
Немецкий пилот, увидев их, отчаянно бросился в атаку.
Это был не ас. Это был, скорее всего, мальчишка, ослепленный фанатизмом. Его маневры были резкими, но предсказуемыми. Иван легко ушел из-под его огня и зашел ему в хвост.
Он мог бы сбить его одной очередью. Но что-то его остановило. Он видел этот одинокий самолет на фоне пылающего города, и вместо ярости почувствовал странную, горькую жалость.
— Уходи, — пробормотал он себе под нос, словно немец мог его услышать.
Он дал длинную очередь, но не по самолету, а перед ним, отсекая ему путь. Это был последний шанс, который он давал этому мальчишке. Но немец не понял. Он снова развернулся для атаки.
— Ну, как хочешь, — вздохнул Иван.
Он нажал на гашетку. Коротко, почти не целясь. «Фокке-Вульф» вздрогнул и, оставляя за собой шлейф дыма, врезался в руины. Все было кончено. Это был его последний, неофициальный сбитый в этой войне. И никакой радости эта победа не принесла.
***
На следующий день, 2 мая, бои в городе стихли. Берлинский гарнизон капитулировал. На аэродроме царила странная, непривычная тишина, наполненная ожиданием.
Война кончилась? Или нет? Сообщения были противоречивыми. Несколько дней полк жил в этом подвешенном состоянии. А потом, в ночь с 8 на 9 мая, это случилось.
Посыльный, вбежавший в землянку, где спали летчики, был пьян от счастья.
— ПОБЕДА! — заорал он во все горло. — ПОБЕДА, БРАТЦЫ! КОНЕЦ ВОЙНЕ! ФРИЦЫ ПОДПИСАЛИ ВСЁ!
То, что началось потом, невозможно описать. Люди выбегали из землянок, кричали, плакали, смеялись, обнимались. В небо полетели ракеты. Кто-то палил из пистолета, кто-то из автомата. Это был всеобщий, стихийный, оглушительный салют. Салют измученных, но победивших людей.
Дядя Миша, старый механик, сидел на крыле самолета Кожедуба и, не скрываясь, плакал, размазывая по морщинистым щекам слезы и машинное масло.
— Дожили, сынок… дожили…
Иван стоял чуть в стороне, глядя на это всеобщее ликование. Он чувствовал огромную, всепоглощающую пустоту. Будто пружина, которая была сжата внутри него четыре долгих года, наконец, разжалась. Он подошел к Титаренко, обнял его.
— Все, Дмитрий. Отлетались.
— Отлетались, Ваня…
Утром командир полка построил всех, кто был в строю.
— Приказываю! — его голос дрожал. — Всему личному составу, имеющему исправные машины и остаток боекомплекта, произвести победный полет над Берлином!
Это был самый счастливый вылет в их жизни. Они летели низко над поверженным городом. Под крылом проплывал обугленный Рейхстаг, на котором гордо реяло их красное знамя, разрушенные Бранденбургские ворота, колонна Победы в парке Тиргартен.
И по команде Кожедуба они нажали на гашетки. Но стреляли они не в цели на земле. Они стреляли в небо. В чистое, мирное, майское небо, салютуя своей Победе.
Вернувшись на аэродром, Иван долго стоял у своего Ла-7. На его борту было 62 красные звезды. Шестьдесят два оборванных полета. Он подошел и прислонился лбом к холодному металлу, который столько раз спасал ему жизнь.
Он закрыл глаза и впервые за четыре года почувствовал, как с его плеч уходит невыносимый груз. Он выжил. Война закончилась. Наступила тишина.