Ночь прошла в тяжёлой, вязкой тишине, какая бывает только между очень близкими людьми, внезапно ставшими чужими. Зоя не спала, лежала с открытыми глазами и слушала звуки квартиры. Слышала, как Виктор долго ворочался на диване в гостиной, как вставал, ходил на кухню, тихонько гремел чашкой. Он не пришёл. Это был его молчаливый ответ, его нерешительность, которая ранила сильнее любой ссоры.
Утром они столкнулись на кухне, как два незнакомца в коммунальной квартире. Виктор выглядел помятым и несчастным, с красными от бессонницы глазами. Он налил себе кофе и, не глядя на Зою, глухо произнёс: — Мать звонила. У неё сердце прихватило ночью. Давление подскочило до двухсот. Скорую вызывали.
Зоя молча резала хлеб. Руки слегка дрожали, но она заставила себя не выдать волнения. Она знала этот приём. Ольга Дмитриевна была мастером манипуляций, и «больное сердце» было её главным козырем, который она доставала из рукава всякий раз, когда что-то шло не по её сценарию.
— Врач сказал — на нервной почве, — продолжал Виктор, сверля взглядом чашку. — Сказал, ей сейчас волноваться нельзя. Совсем.
Он сделал паузу, явно ожидая от Зои реакции, сочувствия, а может, и капитуляции. — Понятно, — ровно ответила Зоя, намазывая масло на хлеб. — Валерьянку пусть попьёт. И пустырник. Очень помогает при нервных потрясениях.
Виктор вскинул на неё удивлённый, почти возмущённый взгляд. — И это всё, что ты скажешь? У матери гипертонический криз из-за тебя, а ты мне про валерьянку?
— А что я должна сказать, Витя? — Зоя наконец посмотрела ему в глаза. Холодно и прямо. — Что я виновата в том, что у твоей мамы подскочило давление после того, как она попыталась отобрать мои деньги, назвав меня воровкой и гулящей женщиной? Нет, не скажу. Потому что это неправда. Она сама себя накрутила.
— Она пожилой человек! — почти крикнул он. — У неё слабое здоровье! Ты не могла просто… просто по-хорошему с ней поговорить? Согласиться?
— «Согласиться» — это отдать всё, что я копила годами? — горько усмехнулась Зоя. — Витя, это была не просьба, это был ультиматум. Они с тобой уже всё поделили, меня даже не спросив. Это ты называешь «по-хорошему»?
— Можно было найти компромисс! — он стукнул кулаком по столу, но как-то неуверенно, по-мальчишески. — Ну, дали бы ей на крышу… Не обеднели бы! Это же мать!
— Сегодня на крышу, завтра на машину, послезавтра Галочкиной дочке на институт, — отчеканила Зоя, повторяя их вчерашний разговор. — А потом что? Алёшке, нашему сыну, мы скажем: «Извини, сынок, бабушке и тёте деньги были нужнее»? Так, по-твоему?
Виктор сдулся. Аргументов у него не было. Он просто транслировал то, что влила ему в уши мать за долгую ночную беседу по телефону. — Я не знаю… — он провёл рукой по лицу. — Всё так запуталось…
— Ничего не запуталось, Витя. Всё как раз очень просто, — Зоя поставила перед ним тарелку с бутербродами. — Есть моё, есть твоё, а есть наше. Эти деньги — мои. И я ими распоряжаться никому не позволю. И если ты хочешь, чтобы мы и дальше были семьёй, тебе придётся это принять. И объяснить своей маме. Точка.
Она взяла свою сумку и ушла на работу, оставив мужа наедине с его горьким кофе и тяжёлыми мыслями. Зоя понимала, что это только начало. Первый залп из главного орудия — жалости. И она выстояла. Но знала, что атаки продолжатся.
И она не ошиблась. Днём, в самый разгар торговли, ей позвонила Галина. Голос у золовки был заплаканный и трагический. — Зоя… Здравствуй… — всхлипнула она в трубку. — Здравствуй, Галя. «Что-то случилось?» —нарочито спокойно спросила Зоя, раскладывая по стопкам детские колготки. — Как ты можешь спрашивать?! — тут же взорвалась Галина. — Мать при смерти! У неё давление зашкаливает, она с постели встать не может! Всё из-за тебя, из-за твоего упрямства!
— Галя, давай без концертов, — устало сказала Зоя. — Ольга Дмитриевна — женщина крепкая, ещё всех нас переживёт.
— Да как ты смеешь так говорить! — зашлась в истерике Галина. — У неё сердце больное! А ты её доконала! Мы с Витей вчера до ночи на телефоне висели, решали, что делать! Он умолял тебя быть благоразумнее, а ты как кремень! Тебе что, денег жалко для родной матери?!
«Матери, но не моей», — мысленно поправила Зоя. — Галя, если ты звонишь, чтобы повторить вчерашний разговор, то не стоит. Моё решение не изменилось.
— Да при чём тут твоё решение! — не унималась золовка. — Ты о людях подумай! Ты же не одна на свете живёшь! Вот мы… мы так надеялись на вашу помощь… У моей Ленки такой шанс был в жизни, в институт поступить, выучиться на дизайнера… Она ночами не спит, рисует, готовится. А теперь всё. Мечты рухнули. Денег на платное у нас нет. Я ей вчера сказала, что придётся в наш колледж на повара идти. Знаешь, как она плакала? Всю ночь. Говорит: «Мама, я не хочу всю жизнь борщи варить». А что я ей скажу? Что её родная тётя оказалась жадной эгоисткой?
Зоя слушала этот спектакль и чувствовала, как внутри всё холодеет. Это был удар ниже пояса. Давить на жалость через ребёнка — последнее дело. Она представила себе юную, талантливую Ленку, которую действительно было жаль. И на секунду в душе шевельнулся червячок сомнения. Может, и правда, она слишком жестока? Может, стоит помочь девочке? Она ведь ни в чём не виновата.
— Зоя, ты меня слышишь? — голос Галины стал вкрадчивым, просительным. — Я же не для себя прошу. Для дочери! Ну войди в наше положение! Мы бы тебе потихоньку отдали… когда-нибудь…
И в этот момент Зоя словно очнулась. «Когда-нибудь». Она слишком хорошо знала цену этому слову в их семье. Это означало — никогда. Галина просто использовала дочь как таран, чтобы пробить брешь в её обороне. И если она сейчас поддастся, они поймут, что это работает, и будут давить на жалость снова и снова, по любому поводу.
— Галя, у Лены есть отец. И есть ты, её мать. Это ваша задача — позаботиться о её будущем, — сказала Зоя так твёрдо, как только могла. — Я коплю деньги для своего сына. И точка. Если больше ничего, то мне работать надо.
В трубке на секунду повисла ошеломлённая тишина, а потом Галина зашипела, как змея: — Я так и знала! Ты всегда нас за людей не считала! Ну ничего, подавись ты своими деньгами! Но запомни, когда тебе понадобится помощь, к нам можешь не обращаться!
И она бросила трубку. Зоя медленно опустила телефон. Руки дрожали. Ей было противно и горько. Она отбила и вторую атаку, но какой ценой? Теперь она враг для всей его родни.
Она машинально поправляла товар, а сама думала о том, как легко можно манипулировать людьми, дёргая за ниточки совести и жалости. Вспомнилась ей одна покупательница, пожилая женщина, агроном на пенсии, которая часто заходила к ней поболтать. Как-то раз она давала Зое совет по поводу её чахнущей на подоконнике герани. «Ты её, деточка, не заливай, — говорила она. — Герань, она, как и человек, от излишней заботы и жалости только гнить начинает. Ей нужна твёрдая рука, правильный полив и много света. А сюсюканье её губит».
Как же она была права! Вот и её, Зою, сейчас пытаются «залить» фальшивой жалостью, чтобы её корни, её стержень, подгнили и она сломалась. Нет, так не будет. Ей нужна твёрдая рука. И много света.
Вечером Виктор пришёл домой раньше обычного. И не один. С огромным букетом астр. Зоя так и замерла в коридоре с сумками в руках. Цветов он ей не дарил уже лет сто.
— Это тебе, — смущённо пробормотал он, протягивая ей букет. — Сентябрьские. Красивые. — Спасибо, — растерянно ответила Зоя, принимая цветы. — А повод? — Просто так. Зой, давай поговорим.
Он выглядел решительным. Прошёл на кухню, сел за стол. Зоя, поставив астры в вазу, села напротив. Сердце тревожно стучало. Что сейчас будет? Очередная атака?
— Я сегодня весь день думал, — начал он, глядя ей прямо в глаза. — Думал о нас. Обо всём, что случилось. Ты вчера правильно сказала. Я должен выбрать.
Зоя затаила дыхание.
— И я выбрал, — твёрдо сказал он. — Я с тобой. Ты моя жена, и я должен быть на твоей стороне. Всегда.
У Зои отлегло от сердца. Неужели? Неужели он всё понял? Она с надеждой посмотрела на него.
— Прости меня, — продолжал он, и его голос дрогнул. — Я повёл себя как тряпка. Мать, сестра… они на меня насели, я и растерялся. Но я всё осознал. Эти деньги — твои. Ты их заработала, и только тебе решать, что с ними делать. Я не буду лезть. И им не позволю.
Он взял её руку в свою. — Только… у меня к тебе одна просьба. Даже не просьба, а предложение. Зой, давай не будем доводить до греха. Они же не отстанут. Мать будет болеть, Галька — рыдать. Давай мы им дадим немного денег? Чтобы они просто заткнулись. Не всю сумму, конечно! Так, малую часть. Маме на крышу. Ну, сто пятьдесят тысяч. Для нас это не такие уж большие деньги, а для неё — спасение. И всё. Она получит своё и успокоится. И мы будем жить спокойно. А?
Он смотрел на неё с такой надеждой, с такой искренней верой в то, что он нашёл гениальный выход из положения. А Зоя смотрела на него и понимала, что ничего он не выбрал. Ничего он не понял. Он просто ищет лёгкий путь. Пытается и с ней сохранить мир, и откупиться от своей родни. Её же деньгами.
Это было самое сильное искушение. Согласиться. Отдать эту часть и, возможно, действительно купить себе спокойствие. Прекратить эту войну, эти звонки, эти истерики. Снова стать для мужа хорошей, понимающей женой. Она уже почти открыла рот, чтобы сказать «хорошо». Чтобы закончить этот кошмар.
Но тут её взгляд упал на его руки. Натруженные, в мозолях от баранки, но такие… безвольные в этот момент. И она вдруг поняла, что если сейчас согласится, то проиграет не деньги. Она проиграет себя. Она признает их правоту. Признает, что они могут ею управлять, давить на неё и добиваться своего. И это будет продолжаться вечно.
Она медленно высвободила свою руку. — Нет, Витя. — Но почему?! — в его голосе прозвучало отчаяние. — Я же не много прошу! Это же ради нашего спокойствия! — Это будет не спокойствие, а перемирие, — тихо, но твёрдо сказала Зоя. — Они увидят, что меня можно продавить. И через месяц придумают новую причину. Забор на даче покосился. У Галиной дочки сапоги порвались. У твоего двоюродного брата юбилей. И так до бесконечности. Пока от моих денег ничего не останется. Ты этого хочешь?
— Но это же мать! — снова завёл он старую песню. — Витя, твоей матери почти за шестьдесят лет. И всю жизнь она прекрасно обходилась без моих накоплений. Крыша у неё течёт не первый год. И если бы не эти деньги, она бы нашла способ её починить. Или попросила бы тебя и Галю помочь ей, как это и должно быть между детьми и родителями. Но она хочет получить всё и сразу, да ещё и на чужой счёт. Я не буду спонсором для всей твоей родни.
Она встала. — Я ценю, что ты купил мне цветы. Правда. Но если ты действительно хочешь быть со мной, то пойди и скажи своей матери всё то, что я сейчас сказала тебе. Скажи, что деньги мои, и тема закрыта. Раз и навсегда. Сможешь?
Виктор смотрел на неё, и в его взгляде была целая буря эмоций: обида, злость, бессилие и… восхищение. Он впервые видел свою тихую, покладистую Зою такой. Непреклонной, уверенной в своей правоте. И он понимал, что она права. Но пойти против матери… это было выше его сил.
— Я… я не могу, — прошептал он. — Вот и весь твой выбор, Витя, — с печалью в голосе сказала Зоя. — Иди. Они ждут твоего звонка.
Она ушла в комнату, оставив его одного с увядающим букетом на столе. Она чувствовала себя опустошённой, но в то же время сильной, как никогда. Она чуть не совершила ошибку. Чуть не поддалась на эту уловку, на этот фальшивый компромисс. Но выстояла. И теперь она знала, что надеяться ей не на кого. Только на себя.
На следующий день Зоя приняла решение. Хватит держать деньги в жестяной коробке. Это было глупо и опасно. Она взяла на работе отгул, собрала все свои сбережения в сумку и поехала в областной центр, где учился Алёшка. В их маленьком городке открывать счёт было нельзя — кассирша в банке была троюродной сестрой соседки Ольги Дмитриевны. Новости разлетелись бы быстрее, чем она успела бы дойти до дома.
В большом городе она чувствовала себя свободнее. Она уверенно зашла в солидное отделение банка, отстояла небольшую очередь и села к милой девушке-оператору. — Я бы хотела открыть вклад, — сказала Зоя, стараясь, чтобы голос не дрожал от волнения. Она никогда в жизни не имела дела с такими суммами. — Конечно, — улыбнулась девушка. — На какой срок? Какие у вас предпочтения? С возможностью пополнения, снятия?
Зоя рассказала о своих целях: сохранить и приумножить, чтобы через несколько лет помочь сыну с жильём. Девушка посоветовала ей долгосрочный депозит с хорошим процентом, без возможности частичного снятия. «Это самый надёжный вариант, если вы уверены, что деньги не понадобятся вам в ближайшее время. Так вы защитите их и от инфляции, и от соблазна потратить», — объяснила она.
«И от родственников», — мысленно добавила Зоя. Она подписала все бумаги, внесла деньги в кассу и получила на руки договор и маленькую пластиковую карточку. Она вышла из банка с лёгким сердцем. Теперь её мечта, её будущее были под надёжной защитой.
После банка она встретилась с Алёшкой. Сын вырос, возмужал, превратился в серьёзного молодого человека. Они посидели в небольшой пиццерии. Зоя не стала посвящать его во все грязные подробности семейной драмы, лишь сказала, что отложила для него немного денег на будущее. — Мам, не надо было, — смутился Алёшка. — Я же работаю, подрабатываю по специальности. Сам справлюсь. — Я знаю, сынок, что справишься, — Зоя с нежностью посмотрела на него. — Но пусть будет. На первый взнос. Когда жениться надумаешь, не придётся по съёмным углам мыкаться.
Она вернулась домой поздно вечером, уставшая, но довольная. Виктор был дома. Он не спрашивал, где она была. Между ними выросла стеклянная стена. Они жили в одной квартире, спали в одной постели, но каждый — в своём мире.
А тем временем Ольга Дмитриевна, поняв, что методы психологической атаки не работают, решила перейти к партизанским действиям. Она стала наведываться к ним домой в отсутствие Зои. Приходила якобы помочь Витеньке с обедом, прибрать в квартире. На самом же деле она методично обыскивала каждый уголок. Она перерыла все шкафы, проверила все антресоли, заглянула под матрасы. Она искала заветную коробку.
Виктор понимал, что делает мать, но молчал. Ему было стыдно, но он не мог её остановить. Он просто делал вид, что ничего не замечает.
И вот однажды Ольга Дмитриевна, в очередной раз проводя ревизию в спальне, наткнулась на пустую выемку на верхней полке бельевого шкафа. Место, где раньше стояла коробка, было пустым. Она похолодела. Неужели Зойка её обхитрила? Перепрятала? Или, что ещё хуже, потратила?
Она вылетела из спальни, как фурия. — Где деньги, Витя?! — с порога набросилась она на сына, который мирно дремал на диване. — Какие деньги, мама? — сонно пробормотал он. — Не прикидывайся! Зойкины! Их нет в шкафу! Куда она их дела?!
И тут Виктора осенило. Вчерашнее отсутствие Зои, её спокойный и уверенный вид… — В банк, наверное, положила, — сказал он первое, что пришло в голову.
Ольга Дмитриевна замерла. Этого она не ожидала. В её картине мира деньги должны были лежать дома, под подушкой. Банк — это было что-то сложное, официальное, недоступное. — Как в банк? «В какой?» —растерянно спросила она. — Да я почём знаю! — огрызнулся Виктор, которому вся эта история уже осточертела. — Она мне не докладывает!
Эта новость выбила Ольгу Дмитриевну из колеи. Она поняла, что лёгкой добычи не будет. Деньги теперь были далеко, за семью печатями банковской тайны. И это привело её в ярость.
Лишившись надежды на лёгкие деньги, она совершила роковую ошибку. Она решила пойти ва-банк и опозорить «жадную» невестку перед всем светом. Главной её трибуной был кружок её подруг-пенсионерок, которые собирались на лавочке у подъезда. Среди них была и Антонина Петровна, бывшая завуч школы, женщина строгих правил и непререкаемого авторитета во дворе.
— Ох, девочки, не дай бог вам такую сноху, как моя Зойка! — начала Ольга Дмитриевна свой спектакль, картинно прижимая руку к сердцу. — Жадная, бессердечная! Сын мой, Витенька, день и ночь таксует, здоровье гробит, а она, представляете, за его спиной огромные деньги скопила! И прячет! Я ей по-хорошему говорю: «Зоя, у нас крыша на даче вот-вот рухнет, помоги!» А она мне: «Это мои деньги, и я вам ни копейки не дам!» Представляете? Родной матери мужа!
Подруги сочувственно закивали, заохали. История, рассказанная Ольгой Дмитриевной, была, конечно, вопиющей. Одна только Антонина Петровна слушала молча, чуть нахмурив свои густые седые брови. Она знала Зою. Та часто покупала у неё на рынке домашние яйца и творог. И Антонина Петровна видела, как Зоя работает — с раннего утра до позднего вечера, в любую погоду. Видела её обветренные руки, усталые, но добрые глаза. И образ жадной, бессердечной эгоистки как-то не вязался с той Зоей, которую она знала.
На следующий день, придя на рынок, Антонина Петровна подошла к Зоиному прилавку. — Здравствуй, Зоя, — сказала она, внимательно глядя на неё. — Как торговля? — Здравствуйте, Антонина Петровна. Да потихоньку, — улыбнулась Зоя. Она выглядела уставшей, под глазами залегли тени. — Слышала я, у вас в семье неприятности, — осторожно начала бывшая завуч. — Ольга Дмитриевна очень переживает. Говорит, ты ей в помощи отказала.
Зоя побледнела. Значит, сплетни уже пошли гулять по городу. На секунду ей захотелось уйти от ответа, сказать, что это не её дело. Но потом она посмотрела в умные, проницательные глаза Антонины Петровны и решила сказать правду. Спокойно, без истерик и обвинений, она рассказала всё как было. Про то, как копила годами, на что копила, как случайно нашлись деньги и как вся родня мужа тут же составила смету на её сбережения.
Антонина Петровна слушала, не перебивая, её лицо становилось всё более суровым. Когда Зоя закончила, она несколько секунд молчала, а потом твёрдо сказала: — Ты всё правильно сделала, девочка. И не смей себя винить. Твои деньги — это твои деньги. А шантажировать здоровьем и детскими слезами — это низость.
Вечером на лавочке у подъезда состоялся «разбор полётов». Когда Ольга Дмитриевна снова завела свою жалобную песню о неблагодарной невестке, Антонина Петровна её прервала. — А ну-ка прекрати, Дмитриевна, — сказала она своим завучевским голосом, от которого когда-то трепетали ученики и учителя. — Хватит врать и людей в заблуждение вводить. Ольга Дмитриевна опешила. — Я вру?! — Именно, — отрезала Антонина Петровна. — Мне Зоя всё рассказала. И я ей верю больше, чем тебе. Потому что я вижу, как она вкалывает, чтобы каждую копейку заработать. А ты, вместо того чтобы спасибо ей сказать за то, что она твоего сына терпит и семью на себе тянет, решила её ограбить, да ещё и грязью полить, когда не вышло. Стыдно, Ольга Дмитриевна. В вашем-то возрасте.
Эффект от её слов был как от разорвавшейся бомбы. Подруги Ольги Дмитриевны, которые минуту назад ей сочувствовали, теперь смотрели на неё с осуждением и любопытством. Их симпатии мгновенно переметнулись на сторону несправедливо обиженной Зои.
Ольга Дмитриевна побагровела. Такого публичного унижения она не испытывала никогда в жизни. Она попыталась что-то возразить, но Антонина Петровна испепелила её взглядом. — Иди домой, Дмитриевна. И подумай над своим поведением.
Разбитая и униженная, Ольга Дмитриевна ретировалась в свой подъезд под перешёптывания бывших подруг. Это был полный разгром. Её главное оружие — общественное мнение — обернулось против неё самой.
Новость о публичной порке дошла до Виктора в тот же вечер. Ему позвонила соседка и со смаком пересказала всю сцену у подъезда. Виктор был в ужасе. Ему было стыдно за мать. И в этот момент он, кажется, окончательно всё понял. Понял, что мать перешла все границы. Понял, какую боль она причинила Зое.
Он пришёл на кухню, где Зоя мыла посуду. Подошёл сзади и молча обнял её за плечи. — Прости меня, Зойка, — тихо сказал он. — Прости за всё. Я был таким идиотом. Зоя не ответила, только положила свою руку на его. Она не знала, сможет ли простить его до конца. Но это был первый шаг.
С того дня их жизнь начала медленно меняться. Ольга Дмитриевна затаилась. Она перестала звонить и приходить. Обиженная на весь мир, она заперлась в своей квартире. Галина тоже больше не беспокоила их своими проблемами. Семья мужа оставила их в покое.
Виктор изменился. Он стал более внимательным, заботливым. Начал брать дополнительные смены, чтобы заработать на ремонт своей старенькой машины. Он больше не разбрасывался деньгами, стал советоваться с Зоей по поводу крупных покупок. Он пытался доказать ей, что он на её стороне, что он — её муж, её опора.
Прошло несколько месяцев. Наступила зима. Однажды вечером Виктор принёс домой два билета. — Это что? — удивилась Зоя. — Билеты в санаторий. Под Питером. На неделю, — он виновато улыбнулся. — Это, конечно, не море, как ты хотела. Но там сосны, свежий воздух, процедуры всякие… Отдохнём. Вдвоём. Ты заслужила.
Зоя посмотрела на билеты, потом на мужа. В её глазах стояли слёзы. Но это были слёзы не обиды, а тихой радости. Она знала, что их отношения уже никогда не будут прежними, наивными и безоблачными. Та история с деньгами оставила глубокий шрам. Но, может быть, именно этот шрам и сделал их семью крепче, честнее, взрослее. Они прошли через испытание, которое чуть не разрушило их брак, и выстояли.
Она обняла мужа. — Спасибо, Витя. Это даже лучше, чем море.
История с деньгами, которая началась с банального потопа, перевернула их жизнь, но в итоге расставила всё по своим местам. Зоя отстояла своё право быть личностью, а не просто приложением к семье мужа. Виктор, пусть и не сразу, сделал свой выбор, повзрослел. А Ольга Дмитриевна получила самый болезненный урок в своей жизни: урок того, что не всё можно купить и не всех можно сломать.
От автора:
Иногда кажется, что деньги — это просто бумага. Но как же громко они умеют шуршать, заглушая голос совести, родства и любви. И только когда они замолкают, становится по-настоящему слышно, кто тебе друг, а кто — просто так.