На кухне пахло тёплым молоком, сырниками и корицей — Нина всегда знала, как начинать воскресенье правильно. Она накрывала на стол, когда Гриша, вечно недовольный и немного ссутулившийся, вошёл, будто случайно зацепив её плечом.
— Ты бы хоть чихнул, когда заходишь. А то как привидение шастаешь, — усмехнулась Нина, ставя на стол варенье.
— А ты бы хоть раз спросила, хочу я вообще это варенье. Может, я огурцы хотел! — буркнул Гриша, присаживаясь на своё «мужское» место у окна.
Нина молча налила ему чай. За двадцать с лишним лет она научилась не обращать внимания на его утренние реплики — как плохая погода, вроде неприятно, но терпимо.
— Ты куда сегодня собрался?
— На дачу. Надо сарай подлатать. А то ты всем своим праздником мозги запудрила, никто дела делать не хочет.
— Так это не мой праздник, Гриш. Это наш юбилей. Рубиновая свадьба, между прочим. Не каждый доживает.
— Вот именно. Дожили. А счастья что-то не видно, — буркнул он, ковыряя вилкой сырник. — Все только и носятся с этой годовщиной. А ты подумала, чего я хочу?
Нина замерла. В голосе мужа было что-то новое — глухая, накопившаяся злость.
— Григорий, ты чего заводишься с утра пораньше?
Он поднял глаза. Острые, серые — как лёд перед весенней оттепелью.
— А то, что я устал быть мебелью в этом доме. Я сказал детям — праздника не будет. Я подал на развод!
В кухне стало настолько тихо, что тиканье старых настенных часов казалось барабанным боем. Нина отодвинула чашку с ледяным спокойствием.
— Развод?
— Да! — выдохнул он, будто освободился от чего-то тяжелого. — Я больше не хочу быть на вторых ролях. Всё решаешь ты. А я кто? Подай-принеси!
Нина медленно встала из-за стола, сняла передник, вытерла руки о полотенце.
— Знаешь что, Гриша… Чемодан в кладовке. Собери сам. Я тебя провожать не стану.
— Ты… ты даже бороться не будешь?
— Нет. Ты выбрал. А я устала быть твоей мишенью. Удачи тебе на даче. Без варенья.
Она вышла, не хлопнув дверью.
А он так и остался сидеть, глядя в кружку. Молоко остыло, сырники остыли — вместе с тем теплом, что держалось между ними полвека.
На развод они подали быстро. Через неделю всё было официально: Нина осталась в квартире, Гриша уехал на дачу. Никто не верил. Никто.
– Мама, ну это же шутка?.. – дрожащим голосом спросила младшая дочь Лена, когда Нина сообщила новость в семейном чате.
– Нет, не шутка, – спокойно ответила она. – Отец сам захотел. Я не настаивала.
– Он же просто психанул! Папа всегда срывной, но он тебя любит!
Нина не ответила. Любовь, как оказалось, иногда прячется за ежедневным раздражением. А иногда вовсе исчезает, оставляя только привычку.
А Гриша... Он ждал другого. Он ожидал скандалов, слёз, уговоров. Но вместо этого получил молчание. И отчётливое чувство пустоты. Он сидел на даче и смотрел на старые пледы, которые сам же с радостью называл "бабкиными лоскутками".
Теперь эти пледы уже не казались тёплыми. А чай без Нининых сухариков с тмином был каким-то кислым.
К нему заглянул сосед, Славка.
– Ты чего в одиночестве тут кукуешь, а? Зимой бы ещё понял... но в июле-то?
– Свободу праздную, – буркнул Гриша, подливая себе самогонки.
– Ты дурак?
– Чего это сразу дурак? – насторожился он.
– Потому что нормальный мужик бабу, с которой всю жизнь прожил, на пенсии не бросает. А если бросает – то пусть хотя бы понимает, за что. А ты что? Обиделся, что на юбилее тебя не так похвалили?
Гриша промолчал. Именно это и было. На праздновании её 60-летия все говорили про Нину – какая умница, хозяйка, мама, бабушка. А про него – пара слов. И он, разозлившись, выдал:
– Если б не я – ты бы в жизни в люди не выбилась! А так – спасибо, Григорий Иванович, что из грязи в княгини вытащил!
Нина тогда посмотрела на него с тишиной в глазах. Потом встала, достала шампанское и сказала:
– Будем праздновать ещё и моё освобождение.
Он тогда подумал, что это просто обида, эмоции. Но та фраза осталась с ним.
А через год, когда готовились к золотой свадьбе, именно она зазвенела в голове, как приговор.
Вот тогда и сказал:
– Я подаю на развод.
А теперь сидел на веранде и пытался вспомнить, зачем.
***
Он позвонил сыну:
– Макс, ты к отцу не хочешь заехать? На шашлычки?
– Пап... ну... мне бы с делами разобраться. Мы с Леной маму возим по магазинам, на танцы, на процедуры...
– На какие ещё танцы?
– Лето в Москве. Она туда каждую пятницу ходит. А завтра с подругами в санаторий едет. В Сочи. На 10 дней.
Гриша чуть не выронил трубку.
– В Сочи? С кем?
– С Тамарой и Ириной. С теми, кто у неё в кружке по скандинавской ходьбе. Пап, ты правда думал, что мама будет сидеть и страдать?
Он положил трубку. Потом снова набрал. На этот раз внука. Сашку, уже учился в 10 классе.
– Саш, может, ты ко мне заедешь? Я тут один...
– Дед... ну... как сказать. Бабушке мы обещали кухню собрать. А потом у неё день открытых дверей в библиотеке, она экскурсии теперь водит. Короче, у неё расписание, как у депутата.
– А у меня – тишина, как в мавзолее, – прошептал Гриша, отключая телефон.
Вечером он открыл старый альбом. Их свадьба. Маленький чёрно-белый снимок: Нина в простом платье, он в поношенном пиджаке. Смеются, держась за руки. Тогда ничего не было — ни квартиры, ни дачи, ни мебели. Только они.
Гриша неожиданно всхлипнул. Впервые за десятилетия. Без громких слов, без жалоб. Просто от тоскливого, разъедающего чувства: он сам вычеркнул свою жизнь из сердца женщины, с которой всё построил.
***
Он не спал почти всю ночь. Альбом лежал на груди, глаза слипались, но мысли гнали сон прочь. Утром, впервые за много лет, Гриша надел не тренировочный костюм, а белую рубашку и серые брюки. Поехал в город. К ней.
У подъезда остановился. Руки дрожали. Десятки раз он репетировал, что скажет. Даже цветы купил – ромашки, Нина их всегда любила. Поднялся на третий этаж, нажал звонок.
Открыла она. В домашнем халате, с полотенцем на плечах, волосы пахли мятой. Лицо не удивлённое – спокойное.
– Гриш, ты чего?
– Поговорить пришёл. Можно?
– Проходи. Только недолго. У меня гость.
Он замер.
– Кто?
– Одноклассник и однокурсник. Женя. Мы с ним за одной партой шесть лет просидели, а потом ещё и в институте. Он недавно развёлся. Он юрист.
Гриша зашёл, глядя на незнакомого мужчину в светлой рубашке, который мирно пил чай на его – точнее, уже не его – кухне.
– Добрый день, – вежливо кивнул Женя. – Вы, наверное, Григорий? Нина о вас много рассказывала.
– Да уж, есть что рассказать, – пробормотал он, ставя букет на стол.
– Ромашки? – улыбнулась Нина. – Помнишь, что люблю. Это приятно.
– Не просто приятно. Я хочу всё исправить, – глядя ей в глаза, сказал он. – Я... я был дурак. Сам не понимаю, что на меня нашло. Зависть, обида...
– Ты хотел быть главным в доме, Гриша. Но главные не кричат, не унижают. Они поддерживают.
Женя тактично вышел на балкон.
Гриша прошептал:
– Нин, я без тебя не могу. Честно. Мне пусто, больно. Хочешь, на колени встану?
– С твоими коленями лучше не рисковать, – грустно усмехнулась она. – Но не в этом дело.
– Ты с ним? – кивнул он в сторону балкона.
– С Женей? – она чуть усмехнулась. – Нет. Я вообще ни с кем. В моём возрасте уже никого и не надо. Я с собой.
– Я могу снова стать твоим. Только скажи, что делать!
Она подошла, погладила его по щеке.
– Начни с цветов. Потом – с приглашения на свидание. И помни: я не та Нина, которую ты бросил. Я изменилась. И просто так ко мне не вернёшься.
– Но шанс есть?
– Есть, – ответила она. – Если завоюешь меня снова.
– Как это будет выглядеть? Мы же не дети...
– А как выглядело, что ты в шестьдесят пять подал на развод? Гриша, либо играем по-настоящему, либо не мешай мне жить.
***
С того самого дня, когда он снова постучался в её дверь, прошёл почти месяц. И всё это время Гриша ухаживал. Не «как в кино» — а по-стариковски трогательно, неловко, но с сердцем.
Он приходил с цветами. То гладиолусы с дачи, то гвоздики, то простые садовые ромашки.
– Это тебе. Без повода. Просто потому что ты есть.
Приносил варенье, которое сам сварил — переслащенное, но с душой. Вспомнил, что она любила цыганские песни и пела их под гармонь — заказал диск с романсами. На старом плеере крутил его прямо под окнами.
– Приглашаю тебя на свидание. Пирожки – мои, лавочка – у подъезда.
Нина сначала смеялась. Потом привыкла. Потом ждала.
– Ты меня заново влюбляешь, Гриш. Только не торопись. Сердце – штука осторожная.
Он не торопился. Он учился быть другим. Говорить не «где чай?», а «можно я тебя угощу?». Не «ты опять всю пенсию потратила», а «может, вместе посчитаем?»
***
Прошла осень. Наступила зима. Они снова начали жить вместе – но не как раньше. С раздельными одеялами, разными чашками и новой договорённостью: не молчать, если обидно. И всегда говорить, за что благодарны друг другу.
А весной Нина сказала:
– Пора.
– Куда?
– В ЗАГС. Второй раз распишемся. Рубиновая свадьба — это же не дата. Это второй шанс. И мы его заслужили.
Он растерянно улыбнулся:
– Так у нас же паспорта уже исписанные. Мы ж старики.
– Вот именно. Пусть там будет написано, что и старики могут быть дураками. Но только до тех пор, пока не научатся снова любить.
Свадьбу сыграли тихо. Только дети, внуки и близкие друзья. Но когда в кафе зазвучал старый вальс, Гриша взял её за руку — и закружил.
– Нин, ну как думаешь, доживём до золотой свадьбы?
– А как же! И до платиновой доживем, только ты больше с места не дергайся, ясно?
Он рассмеялся. А она — впервые за долгое время — прижалась к нему, как в двадцать.
Иногда глупость ломает судьбы. Но если в сердце есть место для любви — можно построить её заново. С тем же человеком. И даже лучше, чем в первый раз.
***
❤️ Если история тронула — поддержите нас подпиской. Мы пишем о настоящем, о сильных женщинах и о жизни, в которой всё возможно.
🤔 А вы бы простили такую глупость? Или в возрасте за 60 уже не до повторных свадеб?