«Вжих-вжих» — ходил рубанок по доске. Доска становилась гладкой, но расползались по ней мокрые пятна.
С лица Алексея на доску капал пот. Сложно в его комплекции работать физически, да еще и с плохо работающей левой рукой.
За год в колонии общего режима он сильно похудел, но всё равно остался человеком полноватым. Некогда холёное лицо осунулось, и если рука ещё начала более-менее слушаться, то оно так и осталось перекошенным. «Директор» — дали Алексею кличку на зоне. Произносилась она язвительно, насмешливо. Уголовники Директора не уважали, шпыняли и спал он на верхних нарах, ближе к двери.
Заключенным полагалось работать, и даже предоставлялся выбор. Алексей выбрал мебельный цех. Ему казалось, тут будет легко, но это не совсем то же самое, что руководить комбинатом. Труд физический давался ему очень непросто, а у него давление, рука. Но на зоне к жалобам никто не прислушивался.
К другим заключенным приходили на свидание, приносили передачки. К Лёше ни разу никто не пришёл. И Сергей Ильич будто забыл о его существовании. Алексей «гол, как сокол». Нечем «подогреть» надзирателя, никаких особых условий. Обычные уголовники на зоне жили куда лучше, чем он. У них в «нычке» имелся сотовый телефон, и, в принципе, они могли дать позвонить, за определенную оплату, но Алексею платить было нечем.
Он строгал доску, а в глазах все плыло и темнело. Опять поднялось давление. Лёша знал из-за чего. За его спиной работал человек, которого до жути боялся. Пожилой уголовник по кличке Острый был, как расписная картина, весь в татуировках. Купола, кресты и много ещё татуировок, значения которых Алексей не понимал. Острый особо язвительно окликал Директора и имел на зоне вес, влияние. Первые полтора года он к Лёше особо не придирался, а потом, очень неожиданно, подошёл в мебельном цеху и, оскалив золотую коронку на зубах, процедил:
— Привет тебе от Борьки!
— От какого ещё Борьки? — удивился Лёша.
— От Борьки-Сороки, кореша моего. Мы с ним уже мотали вместе срок, и скоро опять свидимся. Он пока в других местах «чалится», но пишет прошения о переводе его сюда, на нашу зону, по состоянию здоровья.
— В смысле «чалится»? Борис Сорокин сидит?
— Нет, стоит! — хохотнул Острый. — Борька «чалится» недавно, но срок ему очень приличный впаяли. И, вроде как, по твоей вине. Он специально сюда перевестись ходит, чтобы ты раньше не откинулся. А то это как-то несправедливо получается, не по понятиям. Долги отдавать надо.
— Какие долги? Я Борису ничего не должен. Я не знаю, за что он сел.
— Ничего, скоро разберётесь. Борька тебе быстро «деревянный бушлат» организует.
Цыка и сплёвывая Острый отошёл. Но с тех самых пор, при встрече, всегда смотрел очень недобро, с прищуром, и Лёша покрывался потом. Начиналась тахикардия, поднималось давление.
Он уже узнал, у других сидельцев, что такое «деревянный бушлат». Это означало гибель. На зоне устроить такое легче легкого. «Заточку» в бок или «перо» в спину во время прогулки, и концов не найдешь. Алексей уже видел подобное, уже падал во время прогулки какой-то доходяга. Но то был мелкий шулер, обманувший авторитета.
Лёша же совсем другого полёта птица. Хотя это на воле. А тут... тут он никто...
С тех пор, как Острый передал привет от Бориса, страх стал постоянным спутником Алексея. Он ходил оглядываясь, работал, стараясь не поворачиваться спиной к другим заключённым. Он боялся абсолютно всех, не зная, от кого может прилететь. В уголовной среде круговая порука.
Но больше всего Леша боялся, что угроза Острого сбудется и Бориса переведут на эту зону. Он боялся так, что начал видеть Сорокина в кошмарах. Несколько раз ему снилось, что дверь камеры распахивается, Борис входит с заточкой в руке и начинает орать:
— А где тут мой родственничек? Спускайся с нар, Лёха, я соскучился.
Этот страх не давал Алексею жить, доводил до отдышки, выходил потом.
Однажды он увидел Сорокина наяву. Шеренга заключенных шагала на работы, а мимо провели вновь прибывшего в наручниках. И это был именно он, Борис Сорокин! В тюремном бушлате, с номером на груди. Он только что прибыл отбывать наказание в зону, где сидел Ковров. Добился, значит, перевода!
Лёше стало так плохо, как не было никогда. Нарушив строй он обратился к надзирателю:
— Плохо мне, в медсанчасть надо.
— Слышь, Ковров, ты достал уже всех со своим давлением! Тебе таблетки выдали? Выдали! Вот и глотай их. И иди уже работать, не мельтеши.
Работу в мебельном цеху Лёша помнил плохо. Рубанок выпадал из рук. Он будто физически чувствовал прикосновение холодного острия к своему боку. Затравленно озирался по сторонам, всё время ожидая появления Бориса.
Сорокин в цеху так и не появился, но когда надзиратель объявил время ужина, Алексей уже ничего не соображал. Он сполз по свежеоструганной доске и рухнул на пол.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * *
День рождения Ромы совпал еще с одним радостным событием, и он никак не мог дождаться близкого друга, чтобы поделиться новостью.
Лена давно накрыла на стол и смеялась, глядя, как часто муж подходит к окну посмотреть, не припарковалась ли Витина машина.
Витя с женой опоздали на полчаса и уже в прихожей Рома начал им выговаривать:
— День рождения у меня раз в году, а ты опаздываешь! Кстати, где Павлик?
— Ой, Ром, поэтому мы и опоздали, — затарахтела Надя. — Ты извини нас, мы маму мою ждали, она с Павликом осталось.
— Могли бы крестника моего с собой взять, я соскучился. А у нас с Леной будет девочка! Через несколько месяцев родится моя Наташа. Сегодня стало известно, сказали нам пол ребёнка, — Роман хотел поделиться радостной новостью за столом, но не смог выдержать.
— Поздравляю, Ромка! Всё как ты и хотел. Родите скоро для нашего Пашки невесту За это надо выпить.
За столом Витя стал допытываться у Лены, как же она решилась прервать свою карьеру врача-терапевта в поликлинике декретным отпуском.
—Да перестаньте вы уже! — отмахивалась Лена. — Хватит подкалывать меня зацикленностью на профессии. Это всё в прошлом. Я давно расставила приоритеты, и семья на первом месте. Мы с Ромой решили, что детей должно быть трое.
— Ну, вы даёте, — смеялась Надя. — Вы сначала хотя бы одну родите, а потом я на вас посмотрю. Меня помните, когда у Павлика зубки начали резаться? Я думала, сойду с ума.
— Да-да, ты тогда плакала вместе с ним. Он ревёт, и ты плачешь. Я помню.
Лена с Надей начали обсуждать зубки, колики и другие детские проблемы, а Витя легонько пнул друга под столом и подмигнул, показывая на балконную дверь.
— Курнём, что ли?
— Ты ж вроде бросил?
— В честь дня рождения лучшего друга можно. Заодно обсудим дела комбината.
— А что там на комбинате, — спросила Лена, — что-то случилось?
— Да ничего не случилось, все просто отлично, — успокоил ее Витя. — Просто покурю, а Ромка со мной постоит. Можно нам отлучиться на пять минут?
На балконе Витя распечатал новую пачку сигарет. Рома, никогда не куривший, поежился, когда друг распахнул балконное окно.
— Холодно тут и курить тебе совсем не хочется. Зачем позвал?
— Новость узнал. Хотел поделиться, — ухмыльнулся Витя. — При девчонках наших не стал говорить. Помнишь, я недавно по делам комбината ездил в микрорайон, где Марго живет? Ну что, не помнишь, когда мы следили за ней, машина у подъезда стояла? Там квартира ее матери. Туда же она и вернулась, вместе со своей девочкой. А в соседнем доме, на первом этаже, продуктовый магазинчик. Я за водой забежал, и вот она, красотка, собственной персоной! Стоит за прилавком. Глазам своим не поверил. Кстати, о глазах — у Марго под её, по-прежнему красивым зелёным оком, свежий такой фингал. Замазанный, конечно, но заметный. Ты бы знал, как она смутилась, увидев меня! Убежала в подсобку, оставив магазин на разграбление. Если б я захотел, мог бы всё унести.
— Нет, что серьёзно? Марго — продавщица в магазине? Не ожидал. Я думал, она попытается вновь удачно пристроиться, выйти замуж за обеспеченного мужчину.
— Так вот и я о том же! Знаешь, я очень заинтересовался, а тут бабуся такая заходит, божий одуванчик, и Маргариту по имени зовет. А та из подсобки не вышла, пока я не ушел. Я бабку возле магазина дождался, начал расспрашивать. Сказал, что помню Риту по школе, но не уверен она это или нет. В общем, бабка мне все рассказала. Ты прав, Марго попыталась пристроиться, она вышла замуж за хозяина этого магазинчика. Думала, у него денег «куры не клюют». Новый муж когда-то пытался приставать к ней на выпускном, он её со школы знает. Наша Маргарита решила, что он разбогател и снизошла, а он её за прилавок и заставил работать. Оказалось, у владельца магазинчика дела не очень хорошо идут, он уже продавщицу держать не может. Магазин работает до десяти вечера, и Марго целыми днями там, а если взбрыкнет, муженек её поколачивает. Это мне бабка рассказала, об этом весь микрорайон знает.
— В смысле, до десяти вечера? А дочку она свою с кем оставляет?
— Так бросила она девочку. На мать свою спихнула, та внучку растит. А Марго, как замуж вышла, девочку забирать не стала.
— Ну, я почему-то так и думал, — повёл плечами Роман. — Лена как-то предположила, что Марго может быть плохим человеком, но хорошей матерью. Но я уже тогда в это не верил. Маргарита любит только деньги...
— И тебя, — тихо сказал Витя. — Она влюбилась в тебя по-настоящему, этого ты не можешь отрицать.
Рома ответить не успел, на балкон вышла Лена, протягивая мужу его телефон. Телефон звонил, а на экране неизвестный номер.
— Опять, наверное, какой-нибудь поставщик. С этим комбинатом ни выходных, ни проходных, — поморщился Рома. — Не буду трубку брать.
— Возьми, вдруг кто тебя с днюхой поздравить хочет, — сказал Витя. — Ну, мало ли.
Рома послушал друга и сначала пожалел, что поднял трубку. Голос на том конце провода сухой, официальный, явно с днём рождения поздравлять не собирается.
— Роман Алексеевич Ковров? Здравствуйте. Звоню вам по поводу вашего отца. Он освобождается от отбывания наказания по состоянию здоровья. Вы будете его забирать?
— В смысле, забирать? Он что, вещь какая-то? Сам пусть уходит.
Серьезный мужчина, что звонил, удивился. Это прозвучало в голосе.
— Странно, вы же указаны, как самый близкий родственник, сын. Вы что, не в курсе его состояния? Он уже месяц лежит в тюремной медсанчасти.
Рома начал понимать, что его день рождения испорчен, настроение стремительно падало.
— Вы так и будете держать интригу или уже расскажете, что с отцом?
— Месяц назад у заключенного Коврова случился инсульт на месте тюремных работ. Я так понимаю, что не первый, но состояние было тяжелое. Сейчас Ковров прошёл медосвидетельствование, по заключению которого на ноги он больше не поднимется и отбывать наказание в дальнейшем не сможет.
— А русским языком вы можете сказать? Он что, овощ?
— Ну, как овощ? Он все слышит, понимает, что-то мычит. Частично сохранена работа одной руки. Он может написать на бумаге, что ему требуется. Но это все. Так вы приедете отца забирать, или будем определять его в государственное учреждение?
— Куда? В богадельню? Не надо никуда определять, говорите куда и когда подъехать.
Через несколько дней Алексей Ковров вернулся в свой собственный дом. Для него была приготовлена пока одна комната на первом этаже. Специальная медицинская кровать, нужное оборудование. Лена нашла опытную сиделку с медицинским образованием, готовую проживать в доме круглосуточно.
После того, как отсюда съехала Марго, дом пустовал. Она вывезла все, что могла, спешно распродала мебель. Странно еще, что не ободрала дорогой паркет с пола. Сейчас этот паркет покрыт слоем пыли, но в доме уже работает уборщица. Скоро все будет блестеть, как блестят глаза Алексея, лежавшего на медицинской кровати.
Рома знал, что отец все понимает. Приблизился и четко сказал:
— Я не обещаю, что буду часто тебя навещать. Но за тобой будет осуществляться квалифицированный уход. Будет сделано всё возможное, чтобы восстановить хоть какие-то функции. Я не очень доверяю тюремным медикам, так что, надежда есть.
Сказав это, Рома сразу ушёл. Дома его ждала жена.
— Ты всё правильно сделал, Ром. Я сама буду туда ездить и следить за персоналом. А ты молодец. Хорошо, что ты простил отца.
— Я не простил. Не смогу простить его за маму. Но и «яблоком от яблони» не собираюсь быть. Несколько раз Маргарита говорила, что я «яблоко от яблони». А я так не хочу. Не буду больше поступать так, как поступил бы он.
КОНЕЦ.
