Все начиналось, как в сказке. Настоящей, с той глянцевой обложки, о которой я, обычная девочка-библиотекарь, и мечтать не смела. Свадьба с моим Олегом, высоким, светловолосым, с ямочками на щеках, когда он смеялся. Я любила его до головокружения, до дрожи в коленках, до того сладкого замирания в груди, когда он просто брал меня за руку. Его любовь казалась мне незаслуженной наградой, чудом.
И венцом этого чуда стал щедрый подарок его матери, Тамары Павловны, — старенькая, но удивительно уютная дача под городом, утопающая в яблонях и зарослях сирени. Я помню тот день, когда она привела нас туда. Она стояла на крыльце, статная, с гордо поднятой головой, и протягивала Олегу старый кованый ключ.
— Живите, детки, — говорила она своим бархатным, обволакивающим голосом, а потом взяла мою руку в свою — сухую, но сильную, как птичья лапа, ладонь. — Гнездышко свое вейте, а я уж помогу, чем смогу.
И она помогала. О, как она помогала. Помогала так, что порой хотелось запереться в комнате и тихо выть в подушку. Тамара Павловна была женщиной старой закалки, с несгибаемым стальным стержнем внутри и абсолютной уверенностью в собственной правоте. Ее «помощь» была похожа на медленное, методичное наступление армии, захватывающей твою территорию сантиметр за сантиметром.
Она решала всё. Когда мы затеяли в дачном домике ремонт, я принесла каталог с обоями, робко показывая Олегу на нежно-бирюзовый оттенок с мелкими белыми цветами. В этот момент в комнату вошла Тамара Павловна. Она бросила на мой выбор взгляд, тяжелый, как чугунная гиря.
— Бирюзовый? — протянула она с кривой усмешкой. — Это, деточка, для южных особняков. А у нас тут что? Темно, сыро. Через год твоя бирюза пойдет желтыми пятнами. Только беж. Практично, немарко, на века.
Олег, обожавший свою мать, лишь виновато пожимал плечами: «Ну ты же знаешь маму, Анечка. Она хочет как лучше. Она в этом разбирается, столько ремонтов за свою жизнь сделала».
И у нас были бежевые обои.
Она решала, какой сорт яблонь мы посадим («Антоновка! Проверено временем! А все эти ваши гренни-смиты — баловство одно!») и что по воскресеньям на обед обязательно должен быть борщ по ее фамильному рецепту. Я пыталась возражать:
— Тамара Павловна, может, сегодня шашлыки сделаем? Погода такая хорошая…
— Шашлыки — это еда для пикника, Аня, — отрезала она, уже хозяйничая на нашей кухне. — А в воскресенье в приличном доме должен быть горячий обед. Мужчина должен есть суп. Ты же хочешь, чтобы у моего сына был здоровый желудок?
Я терпела. Я улыбалась. Я убеждала себя, что это забота. Я хотела быть хорошей женой и идеальной, понимающей невесткой. А потом на участке появилась она. Теплица.
Это случилось в начале лета. Мы приехали в пятницу вечером и обомлели. Посреди нашего аккуратного газона, который я с такой любовью стригла, возвышалось нечто. Это был не какой-нибудь парник из старых рам, а сверкающий дворец из стекла и поликарбоната, который Тамара Павловна, как выяснилось, заказала из столицы. Он стоял, поблескивая в лучах заходящего солнца, как инопланетный корабль, как памятник ее всепоглощающей «помощи».
— Сюрприз! — объявила она, выходя нам навстречу с лицом триумфатора. — Будем свои овощи растить, экологически чистые, без всякой химии. Помидорчики, огурчики…
— Мама, ты лучшая! — восхитился Олег, обнимая ее. — Вот это да! Аня, ты рада?
Я выдавила из себя улыбку.
— Конечно… Очень неожиданно.
— Я сама всем займусь, — продолжала вещать Тамара Павловна, с гордостью демонстрируя свое детище. — Все уже продумала. Но у меня одно условие, Анечка. Внутрь — ни ногой.
Я удивленно подняла брови.
— Почему?
— Сорта особые, голландские гибриды, — не моргнув глазом, ответила она. — Они капризные, как барышни. Им нужен особый микроклимат, влажность, температура. Любое лишнее движение, сквозняк от открытой двери — и весь урожай погибнет. Так что вход — только для специалиста. То есть для меня.
На массивной стеклянной двери на следующий же день появился тяжелый амбарный замок. Ключ от него Тамара Павловна повесила на связку к своим ключам. Теплица стала ее личным, запретным царством. Она стала проводить на даче все выходные, с утра до вечера колдуя в своем стеклянном дворце. Мы с Олегом видели лишь ее согнутую спину сквозь матовое стекло.
А по вечерам, когда мы, уставшие после прополки грядок (тех, что были за пределами теплицы), садились на веранде, начинался ритуал. Она непременно поила меня чаем.
— Это мой особый сбор, — говорила она, ставя передо мной старую, фаянсовую чашку с дымящимся напитком. — Успокаивающий, для женского здоровья. Все травки из моей теплицы, сама выращивала, своими ручками. Пей, дочка, это очень полезно.
И я пила. Я не могла отказать. Это было бы равносильно объявлению войны. Напиток был горьковатым, с незнакомым пряным, чуть сладковатым ароматом. Олег пил обычный черный чай, а этот, «целебный», предназначался только мне. И после каждого такого чаепития, после каждых выходных на «свежем воздухе», мне становилось все хуже и хуже.
Сначала это была просто легкая, свинцовая слабость, которую я списывала на усталость. Возвращалась в город в воскресенье вечером выжатая, как лимон, и всю рабочую неделю с трудом дотягивала до следующих выходных, которые должны были принести отдых, а приносили лишь новое истощение. Потом начались головокружения. Мир порой плыл перед глазами, как будто я смотрела на него через толщу мутной воды. Я могла сидеть за рабочим столом, и комната вдруг начинала медленно вращаться.
Появилась тошнота, а во рту поселился постоянный, неотвязный привкус горечи, словно я разжевала полынную сигарету.
— Нервишки шалят, голубушка, — участливо говорила терапевт, пожилая женщина в старомодных очках, выписывая мне очередной рецепт. — Переутомление. Стресс. Экология. Попейте валерьянки, побольше отдыхайте на природе.
Отдыхать на природе… Эта рекомендация звучала как злая насмешка. Ведь именно после «отдыха» на природе мне становилось хуже всего.
Олег смотрел на меня с сочувствием, но в его глазах я все чаще видела тень плохо скрываемого раздражения.
— Анечка, может, мама права? Ты себя просто накручиваешь. Посмотри, на даче такая благодать, свежий воздух, птички поют. А тебе все хуже. Это психосоматика. Ты сама себе придумываешь болезни.
Однажды вечером я не выдержала. Мы сидели на веранде втроем. Сверчки стрекотали, как сумасшедшие. Тамара Павловна снова с улыбкой протянула мне чашку со своим «целебным» отваром. Запах ударил в нос, и к горлу подкатил тошнотворный ком. Я решительно отодвинула чашку.
— Олег, — тихо сказала я, глядя на мужа. — Мне кажется, мне плохо от этого чая.
Тишина, повисшая над столом, была такой плотной, что ее можно было резать ножом. Олег замер. Тамара Павловна медленно опустила свою чашку.
— Ты в своем уме? — ледяным тоном произнесла она, и ее глаза превратились в две стальные точки.
— Мама для тебя старается, травы собирает, а ты… — Олег осекся, поймав мой отчаянный, умоляющий взгляд. — Ань, ну что за глупости? Мама всю жизнь травами лечилась. Она плохого не посоветует. У тебя просто… ну, аллергия может?
— Я не знаю, что это, — мой голос дрожал. — Но мне плохо. Тамара Павловна, скажите, что это за травы?
— Это секрет, дочка, — ее голос снова стал бархатным, но в нем появились ядовитые нотки. — Семейный. Он помогает только тем, кто верит. А если не веришь, то и пить не надо.
Я поняла, что я одна. Одна против их глухой, слепой, железобетонной уверенности в собственной правоте. В ту ночь я почти не спала. Я лежала рядом с мирно сопящим Олегом и смотрела в потолок. Слова свекрови о «голландских гибридах» и «особом микроклимате» звучали в голове издевательским эхом. Что же она там такое выращивает, за семью печатями, что даже сквозняк может все погубить? И почему ее «секретный сбор» так методично отнимает у меня силы?
Идея пришла внезапно, острая и пугающая, как вспышка молнии в ночи. Я должна была узнать. Узнать, что скрывается за стеклянными стенами этого проклятого дворца.
Часть 2