Книга 7. Завещание Завоевателя
Первый рассвет над осажденной Никеей был обманчиво тих. Огромная османская армия, вдохновленная ночной проповедью Шейха, просыпалась не с яростными криками, а с тихой, сосредоточенной молитвой. Это была армия, знающая свою цель.
Но внутри города тишины не было. Хакон Мрачный, командир варяжской гвардии, презирал ожидание. Он верил лишь в одно – в стремительный, сокрушительный удар, который ломает волю врага.
– Пока они молятся своим богам, мы вырвем им сердца! – ревел он на экстренном совете, который созвал наместник Лев Фока. – Их армия растянута. Они не ждут атаки. Они думают, что мы будем прятаться за стенами. Я выведу свою гвардию и лучших из твоих легионеров в поле. Мы ударим по их лагерю, как молот по наковальне!
– Это безумие! – возразил Лев Фока. – Наша задача – обороняться!
– Твоя задача – прятаться за юбкой своей матери, грек! – усмехнулся Хакон. – А моя – убивать врагов. Я иду в бой. Кто со мной – обретет славу. Кто останется – будет смотреть, как ее обретают другие.
Авторитет и дикая ярость варяга были так велики, что никто не осмелился ему перечить.
Вскоре главные ворота Никеи распахнулись, и из них хлынул стальной поток. Впереди, образовав несокрушимую «стену щитов», шла тысяча варягов. Огромные, бородатые, в тяжелых кольчугах, с круглыми щитами и гигантскими двуручными секирами за спиной.
За ними – две тысячи лучших византийских легионеров. Это была сила, способная смести любую армию в открытом поле.
Хакон был уверен, что османы, увидев их, либо в панике разбегутся, либо примут бой и будут уничтожены.
Османские дозорные тут же подали сигнал тревоги. В лагере началась суматоха.
– Строиться! К бою! – кричали командиры.
Шехзаде Орхан, уже облаченный в доспехи, вскочил на коня. Его глаза горели. Враг сам шел к нему в руки!
– Тургут-бей! Готовь тяжелую конницу! Мы встретим их в лоб!
Но мудрый Тургут, бывший рядом, положил руку на поводья его коня.
– Нет, мой шехзаде. Не делай этого. Этого они и ждут. Они хотят втянуть нас в рубку, где их тяжелая пехота сильнее. Мы не будем драться по их правилам.
Орхан посмотрел на своего старого наставника, а затем на вражеское войско. И он понял. Урок, полученный в море от рыцарей, навсегда отпечатался в его душе. Нельзя биться с врагом там, где он силен.
– Ты прав, – сказал он. – Акынджи! – крикнул он, подзывая командиров легкой конницы. – Всем отрядам! Тревожить! Жалить! Кусать! В ближний бой не вступать! Превратитесь в рой ос и заставьте этого медведя плясать!
То, что началось дальше, было похоже не на битву, а на издевательство.
Тяжелая, монолитная фаланга варягов и легионеров двинулась на османский лагерь.
И в тот же миг их со всех сторон, словно из-под земли, окружили тысячи османских легких всадников.
Они не атаковали в лоб. Они кружили вокруг вражеского войска, как волки вокруг стада быков. Они осыпали их тучами стрел. Наконечники, не способные пробить тяжелые доспехи варягов, находили щели в броне, поражали лошадей командиров, впивались в лица легионеров.
– Держать строй! Не поддаваться! – ревел Хакон, видя, как его воины начинают нервничать.
Но акынджи были неуловимы. Они налетали с фланга, метали короткие дротики, рубили отставших и тут же уносились прочь, прежде чем тяжелая пехота успевала развернуться.
Хакон был в ярости. Он, великий воин, привыкший к честному бою, оказался в положении медведя, которого со всех сторон атакует рой пчел. Он не мог ни догнать их, ни ударить.
Его могучая армия, созданная для прорыва и уничтожения, была абсолютно бесполезна против этой летучей, призрачной тактики.
Через несколько часов, потеряв несколько сотен человек убитыми и ранеными, так и не дойдя до османского лагеря, Хакон был вынужден отдать самый унизительный приказ в своей жизни. Приказ к отступлению.
****
Пока Орхан показывал врагу стальные клыки османской армии, его брат Алаэддин и Шейх Эдебали показывали миру ее душу.
По приказу Алаэддина, тысячи рабочих начали возводить вокруг Никеи не осадные башни, а небольшие, мощные форты. Но самое удивительное происходило за линией этих фортов.
В близлежащие греческие деревни, жители которых в ужасе попрятались по домам, ожидая грабежа и насилия, въезжали не отряды акынджи, а чиновники Дивана в сопровождении учеников Шейха Эдебали.
Они не требовали еды. Они предлагали ее купить. По честной, рыночной цене.
Они не сжигали церкви. Они выставляли у их дверей охрану.
В одной из деревень произошел показательный случай. Византийский патруль, совершивший вылазку из города, ограбил местного крестьянина, забрав у него последнюю корову. Крестьянин, обезумев от горя, бросился в османский лагерь, ожидая смерти.
Его привели к молодому кади, одному из «людей-маяков» Эдебали. Тот внимательно выслушал старика. А затем отдал приказ. Он выделил крестьянину из армейского стада двух коров и мешочек серебра.
– Султан Осман не воюет с крестьянами, – сказал он. – Он воюет с тиранами, которые их грабят. Иди с миром.
Весть об этом разнеслась по всей округе быстрее любого гонца.
****
В Бурсе, в своем дворце, Осман-султан получал донесения. Он читал отчет Орхана об успешной стычке и хмурился. А затем читал отчет Алаэддина о случае с крестьянином и улыбался.
– Наш лев показал им свои клыки, – сказала вошедшая к нему Бала-хатун.
– Да, – ответил Осман. – А наш сокол показал им наши крылья, под которыми можно укрыться от бури. И я не знаю, Бала, что из этого напугает императора в Константинополе больше. Меч Орхана или справедливость Алаэддина.
****
Хакон Мрачный вернулся в Никею, кипя от ярости. Его воины были целы, но его гордость была растоптана. Он стоял на стене и смотрел на османский лагерь.
Но он видел уже не просто лагерь. Он видел, как вокруг его города, словно грибы после дождя, растут вражеские форты. Он видел, как к этому лагерю тянутся повозки. Но это были не османские обозы. Это были повозки местных греческих крестьян, которые добровольно везли врагу еду.
Он видел, как османские воины играют с местными детьми.
Лев Фока подошел к нему.
– Я же говорил, они не будут штурмовать, – сказал он с плохо скрытым злорадством.
Хакон медленно повернулся к нему. Его глаза были полны нового, ледяного ужаса.
– Ты не понял, грек. Они и не собираются. Они не осаждают наш город.
Он обвел рукой всю долину.
– Они строят вокруг него свой. Они пришли не завоевать Никею. Они пришли ее заменить.
