Занавески пахли свежестью и мартовским ветром. Я стояла на табурете, прицепляя последний крючок, когда звонок в дверь прорезал тишину квартиры. Кто это может быть в субботу утром? Соседка Валентина обычно стучит, почтальон приходит после обеда...
Спустилась с табурета, отряхнула фартук. В глазок увидела знакомый силуэт — и сердце екнуло. Виктор. Мой младший брат стоял на площадке с двумя потрёпанными сумками, небритый, с тёмными кругами под глазами.
— Тамара, открывай, — голос хриплый, усталый. — Это я.
Щёлкнула замком. Тридцать лет мы виделись от силы раз в пять лет — на похоронах мамы, потом отца. И вот он стоит передо мной, постаревший, но всё ещё с той же кривоватой усмешкой.
— Витя? Ты откуда?
— Из Ярославля. Можно войти? Устал как собака.
Отступила в сторону. Он протащил сумки в прихожую, огляделся. Взгляд скользнул по новым обоям, по зеркалу в резной раме, по вешалке с моими пальто.
— Ничего себе ты тут устроилась. Ремонт сделала?
— Три года назад. Чаю будешь?
— Лучше покрепче. И поесть бы чего...
На кухне он сел тяжело, по-хозяйски раздвинув ноги. Я доставала из холодильника вчерашние котлеты, нарезала хлеб. Руки слегка дрожали — от чего? От неожиданности? От предчувствия?
— Развёлся я, Томка. Бизнес прогорел. Квартиру за долги забрали. Вот думаю — родная сестра не выгонит. На пару месяцев, пока на ноги не встану.
Котлета застряла у меня в горле. Пару месяцев... Помню, как он в девяностых занимал «до получки» — и пропадал на годы.
— Витя, я же одна живу. Привыкла к тишине...
— Да я тихо! Как мышь буду. Ты же не чужим людям сдаёшь комнату — брату родному.
Чужой в родных стенах
Прошла неделя. Утром проснулась от грохота — Виктор двигал мебель в зале. Мой любимый торшер уже стоял в углу, а на его месте громоздилась его микроволновка.
— Витя, что ты делаешь?
— Да так, удобнее делаю. Эта твоя лампа только место занимает. И книжки эти — сколько пыли собирают! Давай половину выкинем?
Книжки. Мои книжки, которые я собирала всю жизнь. Подаренные коллегами из библиотеки, купленные на последние деньги в девяностых, привезённые из поездок...
— Не трогай книги, пожалуйста.
— Ладно-ладно, не кипятись. Просто подумал — рационально надо пространство использовать.
Вечером включил телевизор на полную громкость. Какое-то ток-шоу с криками и руганью. Я ушла на кухню, села у окна с чашкой остывшего чая. За стеклом мартовский снег медленно падал на тёмный асфальт.
На столе лежала его пачка сигарет — дешёвые, вонючие. Когда успел начать курить в квартире? Мама бы в гробу перевернулась. Я двадцать лет берегла эти стены от табачного дыма, проветривала, когда приходили курящие гости...
— Томка! — крикнул из комнаты. — Сделай чего поесть! Голодный я!
Встала, открыла холодильник. Мои запасы таяли с пугающей скоростью. Пенсия через две недели, а он ест за троих. И ни разу не предложил купить хоть хлеба.
Жарила картошку, а в голове крутилось: временно, это временно. Найдёт работу, снимет комнату, уедет. Надо просто потерпеть. Семья же. Мама всегда говорила — семью не выбирают.
Но когда он вышел на кухню с сигаретой в зубах и сказал: «Мало жаришь, я же мужик, мне больше надо» — что-то внутри меня тихо треснуло. Как старая фарфоровая чашка, которую ещё можно склеить, но трещина останется навсегда.
Правда о намерениях
Утро началось с запаха дыма. Виктор курил прямо на кухне, стряхивая пепел в мамину фарфоровую розетку для варенья. Я молча открыла форточку, достала из шкафа пепельницу.
— Холодно же! — возмутился он.
— Кури на балконе, Витя. Или хотя бы у окна.
— Да ладно тебе. Слушай, я тут подумал...
Он затушил сигарету, прищурился. Этот взгляд я помнила с детства — так он смотрел, когда собирался стащить у меня конфету или переложить вину за разбитое окно.
— Квартира-то наша общая. Мама на двоих оформила, помнишь?
Сердце ухнуло вниз. Конечно, помню. В девяносто пятом, когда приватизировали. Мама сказала: «Пусть будет на двоих, мало ли что».
— И что?
— А то, что нечестно это. Ты тут одна живёшь, а квартира — на двоих. Давай продадим, поделим деньги. Ты себе однушку купишь, мне на бизнес хватит.
Чашка выскользнула из рук, грохнула об пол. Осколки разлетелись по кухне. Я смотрела на них и не могла пошевелиться.
— Витя, это мой дом. Я тут тридцать лет живу. Ремонт делала, коммуналку плачу...
— Ну и что? Юридически — пополам. Я уже с покупателем переговорил. Хорошую цену даёт.
— С каким покупателем? Когда ты успел?
— Да есть человек. Не важно. Главное — выгодно продадим. Тебе на старость хватит.
На старость. Мне шестьдесят один. Куда я пойду из этих стен, где каждый угол помнит маму, где на антресолях до сих пор лежат папины инструменты, где в шкафу висит мамино пальто, которое я не могу выбросить?
— Я не буду продавать квартиру.
— Придётся. Или продаём полюбовно, или я через суд свою долю истребую. Выбирай.
Он встал, закурил новую сигарету и вышел. А я осталась сидеть среди осколков, глядя в окно на мартовский снег.
Поиск защиты
Юридическая консультация располагалась в полуподвале старого дома на Ивановской. Я долго стояла у двери, собираясь с духом. Никогда раньше не обращалась к юристам — казалось, это для каких-то склочников, не для нормальных людей.
За столом сидела молодая женщина в строгом костюме. Анна Сергеевна, как представилась. Спокойная, внимательная, с умными карими глазами.
— Рассказывайте, что вас привело.
Слова лились сами — про брата, про угрозы, про тридцать лет жизни в квартире. Она слушала, иногда что-то записывала в блокнот.
— Покажите документы на квартиру.
Достала из сумки папку — всё ношу с собой, боюсь дома оставлять. Свидетельство о приватизации, квитанции об оплате коммуналки за последние годы, чеки на ремонт.
— Так, хорошо. Вы всё правильно сохранили. Да, формально квартира в долевой собственности. Но у вас есть козыри.
— Какие козыри? Он же прав — пополам...
— Во-первых, вы можете требовать компенсацию за все вложения в квартиру. Ремонт, коммунальные платежи за его долю. Это серьёзная сумма. Во-вторых, есть понятие «незначительная доля» — если докажем, что он не участвовал в содержании жилья, суд может обязать его продать долю именно вам, а не постороннему.
Впервые за неделю я почувствовала, что могу дышать.
— А если он приведёт этого своего покупателя?
— Преимущественное право покупки у сособственника. То есть у вас. Он обязан сначала предложить выкупить его долю вам, причём письменно, с указанием цены. Только после вашего отказа может продать другому.
— Но у меня нет таких денег...
— Есть ещё вариант. Если у вас есть дети, можете оформить дарственную на свою долю с сохранением права пожизненного проживания. Тогда ваша позиция укрепится.
Аня. Моя дочь живёт в Москве, но мы созваниваемся каждую неделю. Она давно говорит — мама, перепиши на меня, так спокойнее.
— Это поможет?
— Безусловно. И ещё — фиксируйте все угрозы. Записывайте на диктофон, если возможно. Это пригодится.
Последняя капля
Вернулась домой к вечеру. Виктор сидел в зале с какой-то женщиной — крашеная блондинка, дешёвые духи чувствовались с порога. На столе бутылка водки, закуска из моих запасов.
— О, сестрёнка пришла! — он уже был навеселе. — Знакомься, Светка. Мы скоро съедемся.
— Здравствуйте, — процедила я и прошла на кухню.
Он пришёл следом, пошатываясь.
— Ты чего нос воротишь? Светка хорошая баба. И сынок у неё есть, десять лет. Представь — мы тут все вчетвером заживём!
— Витя, ты с ума сошёл?
— А что? Моя доля — могу кого хочу поселить. Или продавай, или готовься к соседству. Светка уже вещи собирает.
Схватил меня за плечо, сильно, до боли.
— Думаешь, я не знаю, где ты сегодня была? К юристам побежала? Не поможет! Квартира пополам, и точка. Либо по-хорошему, либо я тебе жизнь превращу в ад. Светка — это только начало.
Вырвалась, отошла к окну. Руки тряслись от злости и страха.
— Вон из моего дома.
— Из НАШЕГО дома, дорогая сестрёнка. Усвой это наконец.
Ночью не спала. Слышала, как они пьют, смеются, потом Светкин визгливый голос что-то кричал про «старую карячку». Достала телефон, включила диктофон. Пусть будет.
Утром позвонила Ане.
— Мама, что случилось? У тебя голос...
— Анечка, мне нужна твоя помощь. Срочно.
Рассказала всё. Дочь слушала молча, потом сказала:
— Я завтра приеду. И адвоката привезу, у меня есть знакомый. Мама, не бойся. Мы его выгоним.
После звонка стало легче. Я не одна. У меня есть защита.
Правовой манёвр
Нотариальная контора пахла кожей и старой бумагой. Мы с Аней сидели напротив нотариуса — солидной женщины в очках. На столе лежал договор дарения.
— Вы понимаете, что после подписания не сможете отменить дарение? — в десятый раз уточнила нотариус.
— Понимаю.
— И что дарите безвозмездно, не получая ничего взамен?
Аня сжала мою руку под столом.
— Мама дарит мне, а я ей гарантирую пожизненное проживание. Это же прописано?
— Да, этот пункт включён. Тамара Петровна, вы готовы подписать?
Взяла ручку. Рука не дрожала — впервые за эти недели. Подпись, ещё подпись, печать.
— Поздравляю. Теперь ваша доля принадлежит дочери.
Вышли на улицу. Мартовское солнце слепило глаза. Аня обняла меня.
— Мама, ты молодец. Теперь он ничего не сможет сделать.
— А если будет угрожать?
— У нас есть записи его угроз. Адвокат уже подготовил досудебную претензию. Либо он продаёт свою долю тебе за реальную цену — с учётом всех твоих вложений она копеечная — либо идём в суд. И полицию привлечём, если надо.
Вечером вернулись домой вдвоём. Виктор сидел на кухне, злой как чёрт.
— Где шлялись?
— Оформляли документы, — спокойно сказала Аня. — Дядя Витя, маминой доли в квартире больше нет. Она принадлежит мне. И я не намерена ни продавать, ни делить. Вот претензия от нашего адвоката.
Положила конверт на стол. Он схватил, разорвал, читая. Лицо менялось — от красного к белому и обратно.
— Вы... вы сговорились! Это незаконно!
— Абсолютно законно. И знаете что? Если не уберётесь отсюда в течение недели, мы подаём в суд. За двадцать лет коммуналки и ремонта вы должны маме около миллиона. Готовы платить?
Освобождение
Виктор собирал вещи молча. Злобно швырял в сумку носки, рубашки, свою микроволновку. Я стояла в дверях, наблюдая. Не злорадствовала — просто ждала, когда это закончится.
— Доигралась, — бросил он, застёгивая сумку. — Родного брата выгоняешь.
— Ты сам себя выгнал, Витя. Когда решил, что можешь отнять у меня дом.
— Какой дом? Это квартира! Наша общая квартира!
— Нет. Это мой дом. Где я прожила тридцать лет. Где помню каждую царапину на полу, каждое пятно на обоях. Где мама умерла в той комнате, а папа любил сидеть вот в этом кресле.
— Сентиментальная дура.
— Возможно. Но дура со своим домом.
Он подхватил сумки, пошёл к двери. Обернулся в прихожей.
— Ещё пожалеешь. Когда старой станешь, некому будет воды подать.
— Справлюсь.
Хлопнула дверь. Я медленно дошла до кухни, села у окна. Та самая чашка, которую разбила в первый день его угроз, стояла склеенная на полке. Видно было тонкую линию трещины, но она держалась.
Вечером позвонила Аня.
— Мама, ты как?
— Знаешь, доченька, как будто камень с души упал. Дышать легко стало.
— Может, приехать к тебе?
— Не надо, Анечка. Мне нужно побыть одной. В тишине. В своём доме.
Заварила чай, достала любимое печенье. За окном мартовский вечер укутывал город в синие сумерки. Где-то там Виктор искал новое пристанище. А я сидела в своей кухне, пила чай из склеенной чашки и впервые за долгое время улыбалась.
Дом остался моим. Нет — остался домом.
Весна в душе
Библиотека встретила запахом книг и тишиной. Валентина Ивановна, заведующая, обрадовалась:
— Тамара Петровна! Как хорошо, что зашли. У нас тут новые поступления, никак не разберём.
— Помогу с удовольствием.
Села за знакомый стол в читальном зале. Стопка новых книг — детективы, романы, историческая литература. Каждую нужно записать, поставить штамп, определить на полку. Руки сами помнили эту работу.
— А что, совсем на пенсии заскучали? — подсела молодая библиотекарша Катя.
— Да нет, просто... свободное время появилось.
— Слышала, брат приезжал?
— Уехал уже.
Не стала рассказывать подробности. Зачем? Всё позади.
В обед зашла в магазин. Купила продуктов ровно столько, сколько нужно одной. Пакет гречки, немного овощей, кусочек сыра. Кассирша, знакомая тётя Зина, удивилась:
— Что так мало берёте? Гости разъехались?
— Разъехались, — улыбнулась я.
Дома открыла все окна. Март дышал весной, хоть снег ещё лежал во дворе. Выбросила пепельницу, которой пользовался Виктор. Переставила мебель обратно — торшер на своё место, книги на полки.
Вечером села в кресло с томиком Чехова. Любимые рассказы, читанные сто раз. Но сегодня они звучали по-новому. "Человеку нужно не три аршина земли, а весь земной шар" — а мне хватит этих двух комнат. Моих комнат.
Позвонила соседка:
— Тамара Петровна, я компот сварила, яблочный. Зайдёте?
— Спасибо, Валюша. Сейчас приду.
Сидели на её кухне, пили компот, обсуждали новости двора. Обычная жизнь. Моя жизнь.
Ночью спала крепко, без снов. А утром проснулась от солнца — оно било прямо в окно, растапливая последний снег на карнизе. Встала, подошла к окну. Внизу уже чирикали воробьи, дворник Семёныч расчищал дорожки.
Мой дом. Мой мир. Никто больше не отнимет.