Жизнь Петровых неожиданно закрутилась в такой вираж, что они не сразу пришли в себя и почти два месяца пребывали в полной прострации. Размеренное существование супругов, многие годы распределенное по простой и скучной схеме: работа ― квартира ― дача ― работа, в один миг осыпалось, будто замок из мокрого песка, по которому пнул злой мальчик.
Рита Петрова, милая женщина сорока пяти лет, вполне разумная и современная, однажды самым нелепым образом попала на удочку мошенников. В жизни бы не поверила, да и никто не поверил бы, что Риту так легко и просто разведут. Никогда не говори «никогда». Никто не верил, а случилось ужасное: она опрометчиво нажала «не на ту кнопку» компьютера, буднично, спокойно: проверенный сайт, что такого?
Ан нет. Сайт, будто близнец, похожий на настоящий, оказался «левым». Чухнулась Рита, когда с ужасом увидела, что стала «счастливой обладательницей» кредита на колоссальную, неподъемную сумму. Да ей в жизни никто бы столько не дал! А мошенникам ― дали. Потом работники банка «Рога и копыта» разводили руками. Они ни при чем, сама гражданка виновата. Работники полиции пожимали плечами ― сколько же можно учить вас, гражданочка, ну нельзя быть такими наивными!
Муж Виктор чуть не схватил инфаркт. Ему никогда не нравилось, что Рита так смело управляется с компьютерными программами. Он вообще не доверял компьютерам. Он даже считал по старинке: в уме или столбиком. Пользовался кнопочным телефоном и был конченым ретроградом, над чем Рита всегда ехидно посмеивалась. Досмеялась. Теперь можно смеяться сколько угодно. Ха-ха. В один миг супруги стали объектом пересудов и сплетен. Кто-то искренне сочувствовал горю Петровых. А кто-то удовлетворенно хмыкал:
― Бог не Ермошка, видит немножко!
Врагов у Петровых хватало. Не потому, что все люди такие злые и плохие, а потому что сами Петровы ангельским нравом не отличались. Г*вна в обоих хватало. Самое противное, что свою явную г*внистось Петровы считали обостренным чувством справедливости. В каждой бочке затычка, проще говоря. В деревне, где находилась дача Риты и Виктора, все чуть ли не плевали им вслед, до чего надоели! В деревне до приезда Петровых были тишина и покой. Мусор выносили в кучу за бывшей конюшней. Ну а че ― удобно. Все носят.
Петровы бросились на войну с кучей и с народом заодно. Народ возмутился ― а куда мусор выбрасывать, если некуда. Обойдя все инстанции, Петровы добились, чтобы в их селе поставили мусорный контейнер, и приезжала машина каждую неделю ― увозить мусор.
Потом была война с дорожниками. Бравые рабочие этой отрасли совершенно не горели желанием привести в порядок разбитую в хлам дорогу, отсыпать ее и разровнять. Отбрехивались нехваткой бюджетных средств. Петровы вновь пошли по знакомому кругу, увязая в зубах расслабленной администрации. И, о чудо, ремонт был сделан, и теперь автомобилисты преспокойно следовали к своим любимым дачам без страха потерять глушак и добить хлипкие китайские подвески.
За войной с дорожниками последовала война с охотниками, владельцами злющих злобных лаек, гуляющих по деревне свободно. Жители давным-давно привыкли, что коты и всякие мелкие собаки здесь долго не живут: лайки и алабаи ростом с теленка рвали все, что движется. Петровым это в ус не уперлось. Они нажали на обнаглевших охотников, наобещали им все возможные кары, написали письма во все надзорные органы, да еще и накаркали совсем уж страшное, мол, не дай бог ― ребенок попадется в зубы, что тогда?
Короче, свободолюбивых псов пришлось запирать в вольеры. Вой стоял три недели. Потом привыкли к своей доле. Кое-кто за бутылкой спьяну вякнул, что пустит Петровым красного петуха ― больно много понимают. Больно разошлись. Пришлые! Ишь ты, почуяли властишку!
Петровы на это пригрозили тюрьмой. И продолжили свои бои ― неугомонный характер не давал покоя ни Рите, ни Вите. Ну… Нажили врагов за двадцать лет деревенской жизни. А как их не нажить? Что за мода такая, лезть в чужой монастырь со своим уставом? Умные самые, что ли?
Петровы воевали со всей страстью. Они считали, что борьба их ― правильная. Это было приятно: борьба за всеобщую справедливость и равенство. Они даже немножко гордились тем, что не боятся правды, что не стесняются сказать, все, что думают, в лицо. Что честные. Добрые. Ответственные. И да ― умные!
Видно, не умные. Ритка вон как влетела! Надо же. И тут, при всей непробиваемости, Петровы сели в глубокую лужу. Против лома нет приема. Денег нет ― не так много они зарабатывали, чтобы ежемесячно отдавать тридцать тысяч рублей, а ведь еще и за квартиру платить, и есть что-то надо. Беда.
Придется продавать дом. А это ― серпом по… сердцу. В дачу вложено двадцать лет жизни, все силы, вся любовь. А нервов сколько перепорчено! С болью в душе, со слезами, в страданиях Петровы пришли к этому решению. Деваться некуда ― этот мошеннический кредит им не потянуть. Рита за кошмарные два месяца похудела на двадцать килограмм, не ела, не пила, в одну точку глядела и не могла унять дрожь. Виктор, глядя на состояние жены, повел себя, как нормальный мужик: ни словом, ни жестом не попрекнул. Со всяким может случиться, и зарекаться тут нечего. Надо просто быть рядом, выкарабкиваться вместе, хотя Рита в первые дни, глядя в пустоту, сказала, чтобы он, Витя, бросал ее к чертовой матери, такую пустоголовую и никчемную.
Витя не смог. Дом ― дело наживное. Квартира осталась, потеснятся, проживут, Бог поможет. Проблема была в другом: в деревне у Петровых оставались две большие собаки, такие лохматые, старые собаки, добрые и послушные, но ненавидящие друг друга до глубины своих собачьих печенок. Пристрелить псов не поднималась рука. Усыпить ― тоже. Пришлось забирать в маленькую, на одного человека и одну кошку рассчитанную квартиру.
Теперь на кухне жил пес Гоша. В комнате ― Гриша. Рита аккуратно переступала Гошу, пока готовила еду и боялась что-нибудь на Гошу опрокинуть. Гриша топал по подоконнику своими огромными лапами и очень страдал в тесноте, иногда тоскливо подвывая. Соседи недовольно косились, когда Виктор и Рита выходили гулять со своими питомцами. Соседи любили кошек. Кошки вольготно проживали в подъезде и во дворе. Кошки были в шоке, несмотря на намордники на Грише и Гоше. Вот такой ад нарисовался в жизни Петровых, и выхода в ближайшей перспективе они не находили. Бросить, отдать, ликвидировать честных, преданных собак они не могли. Не могли и все.
Однажды вечером Рита гуляла с Гришкой. Перед этим час выводила Гошу. Собаки так и не научились ладить друг с другом: могли запросто покалечиться в яростной драке. Шла, глотала слезы. Путь ее лежал мимо скамеечки, где обычно собирались старушки. И вот честная компания, расположившись для беседы, яростно и с жаром обсуждала очередную «повестку» дня. Сидели они к Рите спиной и не видели ее. Но Рита зато прекрасно слышала, о чем бабки так оживленно беседуют.
― Развелось собачников, хоть соли! Эту, с тридцатого дома, видали? Собачищу ее видали? Сволочь!
― Да! А потом дети искусаны! На прошлой неделе у меня котик пропал. Вот видит бог, псина этой, с тридцатого дома, сожрала!
― Я бы вообще приказ отдала: псин расстреливать!
― А я бы хозяев всех перестреляла!
Рита загорелась огнем! Чертовы бабки! Клухи! Откуда в них столько ненависти?
Она обошла лавочку с разом смолкнувшими бабками, картинно развернулась.
― А я бы отдала приказ всех старух с длинными языками перестрелять! ― гаркнула Рита, и женщины подпрыгнули даже на своей лавочке, ― сначала языки отрубить, а потом ― к стенке! Понятно?
Ну, конечно, врагов прибавилось еще, по крайней мере, на полдюжины… Веселая жизнь началась…
И вот Петровы, как многие русские люди, до этого беспечно жившие, обожавшие посудить-порядить близких, вовсе о плохом не помышлявшие, вдруг вспомнили и Создателе, и побежали в храм за помощью. Больше бежать было не к кому. От них отворачивались, как от прокаженных. Как от неблагонадежных. Будто украли что-то. Будто заняли и не отдали. В общем, противно все это. Авось, Бог поможет. Хотя, чего это он должен ей помогать? Как хорошо было, не вспоминала. А теперь ― спаси, Боженька, помоги? Уф, как нехорошо…
Рита хотела поговорить с батюшкой. Надеялась на поддержку, хотя бы моральную. Батюшка то ли не в духе в тот день был, то ли слишком занят, то ли устал просто ― выслушал Риту не совсем внимательно. Или не так понял.
― Играете, что ли?
― Нет.
― Наркотики?
― Нет, что вы! ― Рита обескуражено уставилась на священнослужителя.
― Кайтесь. Кайтесь. Просите у Господа прощения.
Рита вышла из церкви, на весь белый свет разобиженная.
Вечером открыла тщательно сберегаемую бутылку дорогого коньяка, налила в бокал, задумалась ненадолго, а потом выпила без закуски. И без особого удовольствия. И что такого в этом коньяке? Цена, если только. Ни запаха, ни вкуса… Самогон подкрашенный. В общем, Рите нисколько не полегчало. Гоша смотрел на нее и вилял хвостом. Гриша заливался в комнате. Надо идти гулять. Вот и вся песня.
Ночь прошла в слезах. Будущее страшило. Дом не продавался. Деньги не зарабатывались. Муж глотал валерьянку. Гоша и Гриша страдали от тесноты. Рита умылась и вновь пошла в церковь. Батюшки не было. Да вообще никого не было. Редкие свечи поблескивали слабыми огоньками, отражаясь в ризах святых. Рита, плохо знакомая с церковными обрядами, тыкалась то к одной, то к другой иконе, не зная, что делать, у кого просить поддержки. В сердце пустота. Никакого благоговения, да еще и несправедливая обида.
Маленькая иконка с изображением святого Серафима находилась в самом углу. Ищи специально ― не сразу отыщешь. Рите очень понравилось его кроткое, совсем не строгое лицо. Она и подошла к нему. Своими словами пожаловалась старенькому Серафиму на свои беды. Вообще на всех пожаловалась. Поплакала даже. Поставила свечку и отправилась домой.
Автор: Анна Лебедева