Июльское солнце стояло в зените, превращая воздух в густой, дрожащий кисель, пахнущий флоксами, горячей землей и укропом. На старой даче под Подольском, доставшейся мужу Марины от деда, царила ленивая субботняя благодать. По крайней мере, так казалось со стороны. В тени раскидистой яблони, в плетеных креслах, купленных еще к Олимпиаде-80, расположилось всё семейство.
Свекровь, Светлана Анатольевна, полная, властная женщина шестидесяти восьми лет, с неизменной прической «хала» на голове, обмахивалась газетой «6 соток». Рядом с ней, стараясь держаться в пятне ее авторитетной тени, примостилась золовка Зоя, сорокадвухлетняя разведенная дама с вечно недовольным выражением лица и зорким, оценивающим взглядом. Свёкор, Виктор Петрович, дремал, уронив на грудь седую голову, а муж Марины, Олег, пятидесятилетний, все еще по-мальчишески обаятельный, но совершенно безвольный, когда дело касалось его матери, лениво листал ленту новостей в телефоне. Их сын, двадцатилетний Кирилл, маялся от скуки в гамаке.
Благодать эта, однако, не касалась Марины. С самого раннего утра она не присела ни на минуту. Сначала прополола две грядки с морковью, которые свекровь демонстративно «оставила для Мариночки, у нее спина молодая». Потом собрала два ведра крыжовника, ободрав руки в кровь, — Зоя обожала крыжовенное варенье, но собирать ягоды считала «черной работой». Затем приготовила обед на всю ораву: окрошку на домашнем квасе, запекла курицу с картошкой, нарезала огромную миску салата из овощей, которые сама же и вырастила. И вот теперь, когда на кухне, в душном мареве раскаленной плиты, все было готово, она вышла на веранду, чтобы перевести дух.
— Мариночка, ну что же ты? — не открывая глаз, пропела Светлана Анатольевна. Голос у нее был вкрадчивый, но с металлическими нотками, не терпящими возражений. — Пора бы и на стол накрывать, проголодались уже все.
Зоя тут же поддакнула, откладывая журнал с вязанием: — Да, мам, правда. Время-то уже третий час. Марина, ты скатерть белую постели, парадную.
Олег оторвался от телефона и с улыбкой посмотрел на жену: — Марин, давай живее, а то у меня уже живот к спине прилип.
В этот момент что-то внутри Марины, какой-то маленький, но очень важный винтик, отвечавший за многолетнее терпение, со щелчком сломался. Двадцать пять лет брака она была «Мариночкой», которая должна. Должна встать раньше всех, лечь позже всех. Должна помнить, кто какой чай пьет, у кого аллергия на помидоры, а кто не ест лук. Должна с улыбкой встречать их набеги на свою квартиру, организовывать праздники, покупать подарки свекрови и золовке за деньги, которые они с Олегом зарабатывали вместе. Должна была быть удобной, незаметной и всегда благодарной за честь принадлежать к их «замечательной семье».
Она посмотрела на мужа, на его мать, на сестру. Они сидели в прохладе, отдыхали. А она, запыхавшаяся, с мокрой от пота спиной и гудящими ногами, должна была сейчас бежать на кухню, таскать тарелки, вилки, кастрюли, накрывать «парадную» скатерть, чтобы они могли комфортно поесть. А после обеда она, конечно же, должна будет все это убрать и перемыть гору посуды, пока они будут пить чай с ее же пирогом и обсуждать, как «хорошо отдохнули на даче».
— Я сегодня накрывать на стол не буду, — сказала Марина.
Сказала тихо, почти без выражения, но эти слова прозвучали в ленивой дачной тишине оглушительнее выстрела. Сверчок, затянувший было свою песню в траве, испуганно смолк. Виктор Петрович открыл один глаз. Олег уставился на жену так, словно она заговорила на древнеарамейском.
Первой опомнилась Светлана Анатольевна. Она медленно опустила газету и нацелила на невестку тяжелый взгляд. — Что ты сказала, деточка? Мне послышалось, наверное.
— Нет, вам не послышалось, Светлана Анатольевна, — ровным голосом повторила Марина, чувствуя, как по спине пробежал холодок от собственной смелости. — Я сказала, что не буду накрывать на стол. Я устала.
Наступила такая тишина, что было слышно, как гудит шмель, запутавшийся в цветах жасмина. Слово «устала» в их семье было применимо к кому угодно, но только не к Марине. Уставать могла Светлана Анатольевна от «давления». Уставать могла Зоя от «жизненных неурядиц». Мог устать Олег «на своей нервной работе». Но Марина? Она была функцией, вечным двигателем, обеспечивающим комфорт. А функции не устают.
— Устала? — Зоя растянула губы в ядовитой усмешке. — От чего это ты, интересно, устала? Не в шахте ведь работаешь. Грядку прополола — и уже подвиг совершила?
— Я с шести утра на ногах, — не сдавалась Марина, хотя сердце уже колотилось где-то в горле. — Я приготовила обед на вас на всех. Еда на плите. Тарелки в шкафу. Скатерть в комоде. Кто голоден — может пойти и накрыть. Руки, надеюсь, ни у кого не отвалятся.
Это была неслыханная дерзость. Бунт на корабле. Светлана Анатольевна медленно поднялась с кресла. Ее лицо приобрело то самое выражение, которое Марина про себя называла «бронзовый памятник скорбящей матери». — Олег, ты это слышишь? — произнесла она трагическим голосом, обращаясь к сыну. — Ты слышишь, как твоя жена с нами разговаривает? С твоей матерью, которая тебе жизнь дала! С сестрой твоей родной!
Олег заерзал в кресле. Он ненавидел эти сцены. Вся его натура требовала тишины и покоя, а сейчас между двумя главными женщинами его жизни назревала гроза. — Марин, ну чего ты начинаешь? — примирительно пробормотал он. — Ну что тебе, трудно, что ли? Давай я тебе помогу.
«Я тебе помогу» — эта фраза была последней каплей. Словно это была её обязанность, с которой она не справлялась, и он, благородный рыцарь, снисходил до помощи. — Мне не нужна твоя помощь, Олег, — отрезала Марина. — Я хочу, чтобы хоть раз в жизни вы все сделали что-то сами. Не для меня. Для себя.
— Ах, вот оно что! — воскликнула свекровь, всплеснув руками. — Значит, мы теперь для тебя «вы все»! Чужие люди! Я так и знала, с самого начала знала, что ты никогда нашей семьей дорожить не будешь! Всегда с фигой в кармане!
— Мама, при чем тут это? — взмолился Олег. — Марина просто устала, переволновалась… — Не затыкай мне рот, сын! — оборвала его Светлана Анатольевна, входя в раж. — Я твоего отца сорок пять лет обхаживаю, и ни разу, ни разу не сказала, что я «устала»! Потому что для меня семья — это святое! А для некоторых, как я посмотрю, это просто место, где можно харчеваться и свои права качать!
— Какие права, мама? — не выдержала Марина. — Право на отдых? Я что, не человек, по-вашему? — Человек, человек, кто же спорит, — протянула Зоя, разглядывая свой маникюр. — Только люди разные бывают. Одни благодарные, а другие — потребители. Вот мы с мамой всю жизнь вашей семье помогали. А ты чем отплатила?
Марина опешила. Это был ее любимый конек — миф о «помощи», который семья мужа культивировала десятилетиями. — Какой помощи, Зоя? — спросила она, чувствуя, как внутри закипает уже не страх, а холодная ярость.
— Ой, да ладно, не строй из себя невинность! — фыркнула золовка. — А кто вам на первый взнос на квартиру добавлял, забыла? Мы с мамой! Мама пенсию свою несла, я из декретных выкраивала! А то бы так и сидели в своей коммуналке!
Это была наглая, беспардонная ложь. На первый взнос они с Олегом копили три года, работая на двух работах и отказывая себе во всем. Родители Олега тогда действительно дали им некоторую сумму, но, во-первых, она была не такой уж и большой, а во-вторых, Марина настояла, чтобы они оформили это как долг, и они до копейки все вернули в течение следующих двух лет. Но в семейной мифологии этот факт давно трансформировался в акт величайшего благодеяния.
— Мы вам все вернули, до копейки, — процедила Марина. — Ой, вернули! — картинно всплеснула руками Светлана Анатольевна. — Разве в деньгах дело, бесстыжая! Мы вам от души помогали, от сердца отрывали! А ты теперь каждую копейку считаешь! Я всегда говорила Олегу: «Сынок, смотри, она тебя по миру пустит со своей жадностью!». Думала, хоть дача вас сблизит, на земле работать начнешь, человеком станешь. А ты и тут свой гонор показываешь!
Дача эта была отдельной песней. Старый, разваливающийся дом с протекшей крышей и заросшим бурьяном участком. Олег получил ее в наследство и хотел было продать, но тут грудью на амбразуру встала Светлана Анатольевна. «Это же память! Дедово гнездо! Продать — грех!» В итоге все лето, уже лет десять подряд, Марина вкладывала в это «гнездо» свои силы, время и немалые деньги. Она сама нанимала рабочих, чтобы перекрыть крышу. Сама обивала вагонкой веранду. Сама разбивала клумбы и сажала огород, чтобы у свекрови на столе были «свои, экологически чистые овощи». Олег в лучшем случае косил траву, а остальное семейство приезжало исключительно «на шашлыки».
— Это я-то свой гонор показываю? — Марина уже не могла сдерживаться. Голос ее зазвенел. — А кто все эти годы эту дачу в порядок приводил? Вы, может быть, Светлана Анатольевна? Или ты, Зоя? Кто грядки эти проклятые копал, кто рассаду сажал, кто с колорадским жуком боролся? Я! А вы только приезжали и пальцем показывали: тут посади, а тут подвяжи!
— Да как ты смеешь! — взвизгнула Зоя. — Мы тебе советы давали, опытом делились! Ты же городская, ничего не умела! Мы из тебя человека делали! — Неблагодарная! — вторила ей мать. — Мы к тебе со всей душой, а ты… Ты просто ненавидишь нас! Всегда ненавидела! Думаешь, я не видела, как ты на меня смотришь? Как будто я тебе жизнь испортила! А я ведь только добра твоему мужу хотела! Моему сыну!
Олег, наконец, понял, что ситуация вышла из-под контроля, и вскочил. — Так, все, прекратили! Мама, не надо! Марина, извинись! — За что я должна извиняться?! — крикнула Марина ему в лицо. — За то, что я двадцать пять лет молчала и терпела?! За то, что я устала быть вашей бесплатной прислугой?!
И тут Светлана Анатольевна нанесла удар под дых. Она опустилась в кресло, прижала руку к сердцу и закатила глаза. — Ох, плохо мне… Давление… Олег, сынок, воды… Она меня в могилу свести хочет… Специально доводит…
Это был коронный номер, отработанный до автоматизма. Зоя тут же засуетилась, Олег бросился на кухню за водой и тонометром. Виктор Петрович, до этого сохранявший нейтралитет, осуждающе покачал головой в сторону Марины. Даже Кирилл, выбравшийся из гамака, смотрел на мать с укором. В одну секунду из жертвы она превратилась в агрессора, в злую невестку, доводящую до приступа пожилую женщину.
Марина смотрела на этот спектакль, и ей было не жалко, не стыдно, а только противно. Противно от их лжи, от их манипуляций, от слабости собственного мужа, который сейчас испуганно мерил давление своей матери, даже не взглянув в сторону жены.
— Хорошо, что мы с отцом тогда догадались долю в квартире на Олега записать, — прошипела Светлана Анатольевна, приоткрыв один глаз и обращаясь к Зое, но так, чтобы Марина отчетливо слышала. — А то бы эта мегера давно бы его на улицу выставила. И всё бы себе оттяпала. У нее же ни стыда, ни совести.
Зоя понимающе кивнула: — Конечно, мама. Правильно сделали. Родная кровь — не водица. Мало ли что у нее на уме.
Марина застыла. Что? Какая доля? О какой доле они говорят? Квартира, в которой они жили, была куплена в браке. Они вместе за нее платили. Да, часть денег была от продажи Олеговой «однушки», которую ему как раз и «помогли» купить родители, но большую часть они выплачивали по ипотеке долгие пятнадцать лет. Марина всегда была уверена, что квартира — их общая, совместная собственность. А что значит «доля Олега»? Что они там за ее спиной провернули?
Она хотела спросить, закричать, потребовать объяснений. Но слова застряли в горле. Она посмотрела на мужа, который с тревогой вглядывался в цифры на тонометре. Он что, знал? Он был в сговоре с ними? Все эти годы он жил с ней, спал в одной постели, растил сына, зная, что за ее спиной ее же обманывают?
Холодная, липкая волна страха и отвращения захлестнула ее. Это был уже не просто бытовой скандал из-за не накрытого стола. Это было предательство. Глубокое, продуманное, циничное.
Она молча развернулась и пошла в дом. Не в их общую спальню на втором этаже, а в маленькую гостевую комнатку на первом, которую сама же и обустраивала. Она вошла и заперла за собой дверь на старый, ржавый шпингалет.
За дверью слышались приглушенные голоса. Суета. Звяканье посуды — видимо, Зоя все-таки решила накрыть на стол, чтобы укрепить свой статус «заботливой дочери». Потом все стихло. Семья села обедать. Без нее.
Марина села на кровать. Слезы не шли. Внутри была выжженная пустыня. Она снова и снова прокручивала в голове слова свекрови: «…догадались долю в квартире на Олега записать…» Как это возможно? Когда? Почему она ничего не знала? И почему Олег молчал?
Она вспомнила, как несколько лет назад, когда они закрыли ипотеку, Олег принес домой какие-то бумаги из МФЦ, сказал, что нужно что-то «до-оформить», «уладить формальности». Она тогда была замотана на работе, конец квартала, отчеты… Она не вникала, подписала, не глядя, какие-то согласия, доверенности. Она ему доверяла. Абсолютно. Безоговорочно. Господи, какой же дурой она была!
Время тянулось мучительно долго. За окном солнце начало клониться к закату, окрашивая небо в нежно-розовые тона. Послышались звуки заводимой машины — видимо, Зоя с родителями уезжали в город. Хорошо. Меньше свидетелей для того разговора, который ей предстоял.
Прошел еще час, может, больше. В дверь тихонько постучали. — Марин? — это был голос Олега. Виноватый, заискивающий. — Ты как? Выходи. Они уехали.
Марина молчала. — Марин, ну прости. Мама погорячилась. Ты же знаешь ее, она отходчивая. Ну, ляпнула, не подумав. У нее давление подскочило, сто шестьдесят на сто. Ты ее напугала.
«Это я ее напугала?» — горько усмехнулась про себя Марина. — Выходи, пожалуйста, — продолжал он канючить за дверью. — Поговорим. Утром все забудется, будет как раньше.
Как раньше уже не будет никогда. Она это знала точно. Марина подошла к двери. Она не стала открывать, просто прислонилась к ней лбом, чувствуя холод старого дерева. — Олег, — ее голос прозвучал глухо, но на удивление твердо. — Нам действительно нужно будет поговорить. Очень серьезно.
— Конечно, конечно, поговорим, — с готовностью согласился он, обрадованный, что она хотя бы ответила. — Мы поговорим о нашей квартире, — медленно, разделяя слова, произнесла Марина. — И о том, что именно твоя мама имела в виду, когда говорила про твою долю. Я хочу знать все. И не завтра утром. А прямо сейчас.