Субботнее утро пахло кофе и безнадёжностью. Марина стояла у плиты, помешивая в турке напиток, аромат которого уже не бодрил, а лишь подчёркивал унылую цикличность её жизни. За окном занимался серый рассвет, лениво облизывая крыши соседних пятиэтажек. Пятьдесят восемь лет. Возраст, когда сюрпризы если и случаются, то чаще со знаком минус: давление подскочило, в поликлинике нахамили, любимый сорт яблок в магазине закончился.
Её муж, Игорь, сидел за кухонным столом, уставившись в окно невидящим взглядом. Он уже был одет в выходные, чуть вытянутые на коленях, треники и старую футболку с выцветшей надписью «Sochi 2014». Тридцать пять лет они начинали субботу именно так. Она — у плиты, он — за столом в ожидании завтрака. Ритуал, отточенный до автоматизма, незыблемый, как смена времён года.
— Каша почти готова, — сказала Марина, скорее по привычке, чем для информации. — Пшённая, как ты любишь. С тыквой.
Игорь не ответил. Он медленно повернул голову, и его взгляд, обычно тусклый и безразличный, вдруг обрёл странную, холодную осмысленность. Он посмотрел на неё так, будто видел впервые. Не жену, с которой прожил жизнь, родил двоих детей и построил эту самую кухню, а чужого, постороннего человека.
— Марин, — голос его был глухим, лишённым всяких эмоций. — Я ухожу.
Турка в руке Марины дрогнула. Горячий кофе плеснул на плиту, зашипел, и кухня наполнилась горьким запахом гари.
— Куда? — спросила она растерянно, инстинктивно вытирая плиту тряпкой. — В гараж? Рано ещё, магазины закрыты.
— Я ухожу от тебя, — отчеканил он, и каждое слово падало в утреннюю тишину, как камень в стоячую воду. — Совсем. Мы разводимся.
Марина замерла с тряпкой в руке. Мир сузился до размеров этой маленькой, шестиметровой кухни. Вот холодильник «Саратов», гудит, как и тридцать лет назад. Вот фикус на подоконнике, который она спасла от заморозков. Вот календарь с котятами за прошлый год — всё никак руки не доходили снять. Всё было на своих местах. Всё, кроме её жизни, которая в этот самый момент рассыпалась на мелкие, никому не нужные осколки.
— Как… разводимся? — прошептала она, чувствуя, как холодеют пальцы. — Ты что такое говоришь, Игорь? Умом тронулся на старости лет?
— Напротив, — он криво усмехнулся, и в этой усмешке было что-то новое, неприятное, чего она раньше не замечала. — Только сейчас и поумнел. Я хочу пожить для себя. Начать с чистого листа.
— С чистого листа? В шестьдесят лет? — в её голосе зазвенел металл. — А я, значит, перечёркнутый лист? Использованный?
— Не начинай, — он махнул рукой. — Я всё решил. У меня другая женщина.
Это было уже слишком. Это было как удар под дых. Марина медленно опустилась на табуретку, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Другая. Женщина. Эти два слова никак не вязались с её Игорем — домашним, предсказуемым, немного ворчливым, но своим, родным. Человеком, который храпел по ночам и просил почесать ему спину.
— Кто? — вопрос вырвался сам собой.
— Это не имеет значения, — он встал, избегая её взгляда. — Она… другая. Она живая. С ней я чувствую себя молодым.
— А со мной, значит, ты чувствуешь себя как в морге? — злость начала вытеснять шок. — Я тебе не живая? Я, которая тебе борщи варила, рубашки гладила, детей наших растила, с твоей матерью больной сидела до последнего её дня! Я?!
— Вот именно! — он вдруг повысил голос. — Борщи, рубашки, мама! Вся жизнь — сплошная бытовуха! А я жить хочу, понимаешь? Жить! А не доживать.
Он прошёл в комнату, и Марина услышала, как щёлкнули замки на старом чемодане. Он готовился. Он всё спланировал. Это не было спонтанным решением, принятым в порыве плохого настроения. Это был приговор, обжалованию не подлежащий.
Она сидела на кухне, оглушённая, и смотрела на пригоревшую кашу. Тыква, которую она вчера с таким трудом чистила, превратилась в оранжевое месиво на дне кастрюли. Каша её жизни тоже пригорела. И отчистить этот нагар уже, казалось, было невозможно.
Игорь вышел из комнаты с чемоданом. На нём была новая куртка, которую они купили в прошлом месяце на его пенсию. Он выглядел почти торжественно, как будто не рушил семью, а отправлялся в почётную командировку.
— Квартиру разменяем, — деловито бросил он, обуваясь в прихожей. — Это трёхкомнатная, нам по однокомнатной хватит. Дачу тоже продадим. Всё по-честному, пополам.
Дачу. Её дачу. Её шесть соток, которые она своими руками превратила из заросшего бурьяном участка в цветущий рай. Её пионы, её розы, её теплица с помидорами, которые всегда были слаще сахара. Продать. Разделить.
— Ты не посмеешь, — прошептала Марина. — Это не твоя дача. Это моя. Мне её ещё моя бабушка завещала.
— Документы посмотрим, — хмыкнул он. — Всё, что в браке нажито… Сама знаешь. Я позвоню.
Дверь хлопнула. В замке дважды повернулся ключ — привычка, выработанная годами. Только теперь он запирал дверь не изнутри, а снаружи. От неё.
Марина осталась одна в оглушительной тишине. Солнце наконец пробилось сквозь тучи и бросило на кухонный стол яркий прямоугольник света. В этом свете плясали пылинки. Маленькие, беззаботные, они не знали, что мир только что рухнул.
Первым порывом было — позвонить детям. Ольге и Диме. Пожаловаться, закричать в трубку, потребовать, чтобы они немедленно приехали и вернули отца-предателя на место. Но пальцы не слушались. Что она им скажет? «Папа нас бросил»? Как в детстве, когда он уезжал в командировку. Только эта командировка была бессрочной. И конечный пункт назначения — «другая женщина».
Она встала, подошла к зеркалу в прихожей. На неё смотрела уставшая женщина с потухшими глазами и сеточкой морщин вокруг них. На плечи накинута старая кофта. В волосах — седина, которую она уже устала закрашивать. Живая? Нет, Игорь был прав. Она не чувствовала себя живой. Она была функцией. Жена, мать, хозяйка. И вот теперь эту функцию решили списать за ненадобностью.
Телефонный звонок заставил её вздрогнуть. Это была Оля, её дочь. Как будто почувствовала.
— Мамуль, привет! Как вы там? Мы с Серёжей хотели к вам на обед заскочить, ты пирожки свои фирменные с капустой не пекла?
Марина сглотнула комок в горле.
— Пекла, — соврала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Приезжайте. Только… Оля, папа от нас ушёл.
На том конце провода повисла тишина. Такая же оглушительная, как и в её квартире.
— В смысле, «ушёл»? — наконец спросила Ольга. — В магазин?
— К другой женщине, — выдохнула Марина и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась.
Ольга примчалась через сорок минут. Влетела в квартиру, как фурия, с раскрасневшимся от гнева лицом. За ней, тяжело дыша, семенил её муж Сергей, неся в руках пакет с утешительными пирожными.
— Где он?! — с порога закричала Ольга, хотя прекрасно знала, что отца дома нет. — Я ему сейчас устрою «другую женщину»! Я ему покажу, как мать обижать! Он в своём уме вообще? На седьмом десятке бес в ребро!
— Оленька, тише, — Марина обняла дочь, черпая в её горячем, возмущённом порыве толику сил.
— Что «тише»?! Мама, ты что, собираешься это так оставить? Он предал тебя! Нас всех предал!
Ольга металась по квартире, от её энергии, казалось, дребезжали стёкла в старом серванте. Сергей деликатно поставил пирожные на стол и разлил по чашкам чай. Он всегда был тихим и рассудительным, идеальным противовесом своей взрывной жене.
— Оль, дай маме в себя прийти, — мягко сказал он. — Марина Викторовна, может, валерьянки?
Марина только покачала головой. Она рассказала всё, как было. Про утренний разговор, про чемодан, про слова о «живой» женщине и размене квартиры. С каждым её словом лицо Ольги становилось всё более мрачным.
— Квартиру? Дачу?! — вскипела она. — А губа не треснет? Мама, эта квартира — твоих родителей! Да, она приватизирована на вас двоих, но он-то сюда пришёл на всё готовенькое! А дача? Я всё детство на этой даче провела! Это наша память!
— По закону, Оля, он имеет право, — вздохнула Марина. — Всё, что приобретено или приватизировано в браке…
— Да плевать я хотела на его законы! — отрезала Ольга. — Надо звонить Димке. Пусть тоже приезжает. Послушаем, что наш братец скажет.
Дмитрий, её младший брат, приехал через два часа вместе со своей женой Кариной. В отличие от Ольги, Дима был более сдержанным, склонным к анализу и компромиссам. Карина же, его жена, была женщиной практичной до мозга костей. Её красивые, ухоженные глазки сразу обежали квартиру цепким взглядом, как будто прикидывая её рыночную стоимость.
— Мам, ты уверена, что всё правильно поняла? — начал Дима осторожно, усаживаясь на диван. — Может, отец просто погорячился? Ну, с кем не бывает, кризис среднего возраста, так сказать… точнее, уже пожилого.
— Кризис? — фыркнула Ольга. — Дим, ты его защищаешь? Он мать бросил ради какой-то вертихвостки!
— Я никого не защищаю, — нахмурился Дмитрий. — Я пытаюсь разобраться. Отец никогда не был импульсивным. Должна быть какая-то причина.
— Причина у неё под юбкой! — не унималась Ольга.
— А что за женщина? — вкрадчиво спросила Карина, поправляя идеальную причёску. — Молодая, наверное?
— Я не знаю, — тихо ответила Марина. — Он не сказал.
— Ну, конечно, молодая, — протянула Карина с плохо скрытым злорадством. — Старые козлы всегда на молодых западают. А она, небось, гол как сокол, вот и охмурила вашего папу, на квартиру позарилась. Трёшка в центре, как-никак.
Слова Карины были как соль на рану, но в них была своя жестокая логика. Марина представила себе молодую, хищную девицу, которая обхаживает её стареющего, но ещё вполне крепкого Игоря, нашептывая ему на ухо про новую, яркую жизнь.
— Так, что мы будем делать? — Ольга взяла командование на себя. — Во-первых, никаких разменов. Мама из своей квартиры никуда не уйдёт. Во-вторых, дача. Это вообще не обсуждается. Пусть даже не мечтает.
— Оль, ну как ты себе это представляешь? — вмешался Дима. — Он собственник половины. Пойдёт в суд, и суд разделит имущество. Мы ничего не сможем сделать.
— А мы ему устроим весёлую жизнь! — сверкнула глазами Ольга. — Мы ему такого адвоката найдём, он у нас без штанов останется!
— Оля, не надо адвокатов, — попросила Марина. — Не хочу грязи.
— Мама, он уже вылил на тебя ушат грязи! А ты всё деликатничаешь!
Семейный совет гудел, как растревоженный улей. Ольга требовала войны, Дмитрий призывал к переговорам, Карина молча просчитывала варианты, а Сергей пытался всех успокоить. Марина сидела посреди этого урагана и чувствовала себя абсолютно опустошённой. Её семья, её дети, тоже разделились. Игорь, уйдя, бросил трещину не только в их с ней отношения, но и в отношения между братом и сестрой.
Следующие несколько дней прошли как в тумане. Игорь не звонил. Он выдерживал паузу, давая ей, видимо, «свыкнуться» с мыслью о новой реальности. Марина ходила по опустевшей квартире, натыкаясь на следы его присутствия: забытый на полке свитер, чашка с недопитым чаем, продавленное кресло у телевизора. Каждая вещь кричала о предательстве.
Она пыталась занять себя делами: перебрала крупы, вымыла окна, затеяла стирку. Но механические действия не спасали. Мысли роились в голове, одна страшнее другой. А что, если он прав? Что, если она и правда стала скучной, неинтересной, «неживой»? Она вспоминала их молодость: походы, песни у костра, ночные разговоры на кухне. Куда всё это ушло? Когда их любовь превратилась в привычку, а страсть — в совместное доживание?
Спасение пришло, откуда не ждали. В четверг Марина, не выдержав гнетущей тишины квартиры, поехала на дачу.
Дача встретила её покоем и запахом влажной земли. Апрельское солнце уже пригревало, и на проталинах пробивалась первая, нахально-зелёная трава. Здесь, среди своих грядок и яблонь, Марина почувствовала, как отпускает ледяной панцирь, сковавший её душу.
Она переоделась в рабочую одежду и с каким-то остервенением принялась за дело. Нужно было обрезать сухие ветки на смородине, убрать прошлогоднюю листву, подрыхлить землю вокруг кустов роз, которые уже выпустили крошечные красные почки.
Работа отвлекала. Каждый сорняк, вырванный с корнем, казался маленькой победой над хаосом, воцарившимся в её жизни. Она разговаривала со своими растениями, жалуясь им на свою горькую судьбу.
— Вот видишь, моя хорошая, — говорила она молодой яблоньке, заботливо беля ей ствол, — даже деревья благодарнее бывают. Ты мне яблочки даришь, а он… Взял и вычеркнул.
К обеду она устала, но это была приятная, физическая усталость. Она сидела на крыльце старого домика, пила чай из термоса и смотрела на своё маленькое царство. И вдруг поняла, что Игорь никогда по-настоящему не любил это место. Для него дача была повинностью: приехать, помочь вскопать огород, пожарить шашлыки и уехать обратно в город, к телевизору. Всю душу, всю любовь в этот клочок земли вложила она. И мысль о том, что это придётся продать и отдать половину денег ему, на его «новую жизнь» с другой, была невыносима.
Вечером, вернувшись в город, она впервые за много дней почувствовала что-то похожее на аппетит. Она сварила себе гречневой каши, открыла банку своих же маринованных огурчиков и с удовольствием поужинала в тишине.
И в этот момент раздался звонок. На дисплее высветилось «Игорь». Сердце ухнуло куда-то вниз и забилось часто-часто. Она долго смотрела на экран, борясь с желанием сбросить вызов. Наконец, она взяла себя в руки и ответила.
— Да.
— Привет, — голос Игоря был на удивление бодрым, даже весёлым. — Как ты там?
— Живу, — коротко ответила Марина.
— Ну и хорошо. Я звоню по делу. Насчёт квартиры. Я тут присмотрел пару вариантов для размена. Надо бы тебе показать. И риелтора я нашёл, толковый парень.
Марина молчала, сжимая телефонную трубку так, что побелели костяшки пальцев. Он говорил об этом так просто, так буднично, как будто они обсуждали покупку картошки на рынке.
— Я никуда из своей квартиры не поеду, — отрезала она.
— Марин, ну не начинай, — в его голосе появились недовольные нотки. — Это и моя квартира тоже. По закону.
— А по совести, Игорь? По совести? — не выдержала она. — Ты не хочешь спросить, как я себя чувствую? Что со мной происходит? Тебя волнуют только квадратные метры?
— А что с тобой может происходить? — искренне удивился он. — Живёшь себе спокойно. Дети навещают. У тебя всё в порядке. А мне нужно свою жизнь устраивать. Света… В общем, нам нужно где-то жить.
Света. Он назвал её имя. Светлана. Светочка. Наверное, молодая и светлая. Не то что она, Марина, тёмная, уставшая тень.
— Так пусть твоя Света и решает ваши жилищные проблемы! — закричала она в трубку. — А в мою квартиру и на мою дачу не смей лезть!
— Это и моя дача тоже! — рявкнул он в ответ. — Я туда столько сил вложил!
— Каких сил? — расхохоталась она истерическим смехом. — Ты три раза за лето грядку вскопал, и это называется «вложил силы»? Я там живу с апреля по октябрь! Каждую травинку знаю!
— Хватит! — оборвал он её. — Я не собираюсь с тобой спорить. В понедельник к тебе придёт риелтор. Будь дома. Он сделает фотографии для продажи.
И он повесил трубку.
Марина сидела, оцепенев. Риелтор. Фотографии. Продажа. Всё катилось в пропасть с ужасающей скоростью. Она снова позвонила Ольге.
— Мам, спокойно, — выслушав её, сказала дочь. — Никакого риелтора ты в дом не пустишь. Просто не открывай дверь. Скажи, что заболела. А я завтра приеду, и мы что-нибудь придумаем.
Ночью Марина почти не спала. Она бродила по квартире, как привидение, прикасаясь к вещам, прощаясь со своей прошлой жизнью. Вот его книжная полка. Детективы, фантастика. Вот их свадебная фотография на стене. Молодые, счастливые. Кто бы мог подумать, что всё закончится так грязно и пошло.
Она чувствовала себя униженной, раздавленной. Он не просто ушёл. Он хотел забрать у неё всё: дом, прошлое, чувство собственного достоинства. Он вытирал об неё ноги, а она даже не могла дать сдачи. Потому что закон был на его стороне.
В субботу приехала Ольга. Они долго сидели на кухне, перебирая варианты.
— Может, выплатить ему его долю? — предложила Марина. — Взять кредит…
— Мама, какой кредит? Тебе пенсию на что дадут? На выплату процентов? А жить ты на что будешь? — возмутилась Ольга. — Нет. Мы будем бороться. Я нашла в интернете информацию. Если доказать, что дача, например, была подарена тебе или унаследована, и он не вкладывал в неё значительных средств, которые бы существенно увеличили её стоимость, то её можно признать твоей личной собственностью.
— Как это доказать? — вздохнула Марина. — Дом мы вместе перестраивали. Забор ставили. Это всё были общие деньги.
— Чёрт! — выругалась Ольга. — Везде подстраховался, гад.
Их разговор прервал звонок в дверь. Марина испуганно посмотрела на дочь.
— Неужели риелтор? Сегодня же суббота.
Ольга подошла к двери и посмотрела в глазок.
— Хуже, — прошипела она. — Карина. Одна, без Димки.
Карина, невестка, вошла в квартиру с вежливой улыбкой и тортом в руках.
— Марина Викторовна, здравствуйте! Оленька, и ты здесь! А я вот решила вас проведать, тортик принесла.
Она прошла на кухню, поставила торт на стол и огляделась.
— Ох, ремонт бы тут, конечно, не помешал, — заметила она как бы невзначай. — Плитка старая, обои выцвели. Перед продажей надо бы хоть косметику сделать, цену поднять.
— Никто ничего продавать не собирается, — ледяным тоном сказала Ольга.
— Ну как же? — захлопала ресницами Карина. — Игорь Степанович ведь настроен решительно. Он вчера к нам заезжал. Такой, знаете, посвежевший, помолодевший. Ему эта… новая жизнь… на пользу пошла. Говорит, женщина у него замечательная. Светлана. Фитнес-тренер. Представляете? Вся такая подтянутая, спортивная.
Каждое слово Карины было как укол ядовитой иглой. Она явно наслаждалась ситуацией, смакуя подробности.
— А вам, Марина Викторовна, он очень сочувствует, — продолжала она своим сладким голоском. — Говорит, жаль, конечно, что так вышло, но сердцу не прикажешь. Он вам даже готов помочь с переездом. Вещи собрать, грузчиков найти.
— Передай своему свекру, — процедила Ольга, вставая, — чтобы он со своей помощью и сочувствием шёл по известному адресу. И ты вместе с ним.
— Оля, ну что ты так агрессивно? — обиженно надула губки Карина. — Я же из лучших побуждений. Жизнь-то продолжается. Купите себе уютную однокомнатную квартирку где-нибудь на окраине, будете на лавочке с подружками сидеть, семечки щёлкать. А деньги, которые от продажи останутся, на внуков потратите.
Марина смотрела на невестку и впервые видела её истинное лицо. Лицо хищницы, которая уже делила шкуру неубитого медведя. И ей стало так горько и обидно, что перехватило дыхание.
— Уходи, Карина, — тихо сказала она.
— Но торт…
— Забери свой торт и уходи! — голос Марины сорвался. — И чтобы ноги твоей в моём доме больше не было!
Карина, оскорблённая в лучших чувствах, подхватила свой торт и вылетела из квартиры.
— Стерва, — вынесла вердикт Ольга, закрывая за ней дверь. — Она уже нашу квартиру поделила и мысленно ремонт в ней сделала.
Марина молчала. Унижение, которое она испытала, было последней каплей. Что-то внутри неё надломилось. Или, наоборот, окрепло. Она поняла, что больше не будет плакать и жалеть себя. Она будет бороться. За свой дом, за свою дачу, за свою растоптанную жизнь.
Следующая неделя превратилась в холодную войну. Риелтор, как и обещал Игорь, пришёл в понедельник. Марина, следуя совету Ольги, просто не открыла ему дверь, сославшись по телефону на высокое давление. Мужчина на том конце провода недовольно хмыкнул и пообещал прийти в другой раз.
Игорь звонил каждый день. Он то уговаривал, то угрожал, то пытался давить на жалость.
— Марин, пойми, я не могу жить в съёмной квартире, — жаловался он. — У Светы своя студия, там не развернёшься. Мы хотим свить своё гнёздышко. Уютное.
— Так вейте, — невозмутимо отвечала Марина, научившаяся за эти дни отращивать броню. — Но не на моих квадратных метрах.
— Они не только твои! — срывался он на крик. — Я пойду в суд! Я тебя по миру пущу!
— Иди, — спокойно говорила она и вешала трубку.
После каждого такого разговора её трясло, но она держалась. Ольга поддерживала её, как могла. Звонила по нескольку раз в день, привозила продукты, чтобы лишний раз не расстраивать мать, и вела активную партизанскую деятельность в стане врага. Она позвонила Дмитрию и устроила ему разнос за поведение жены.
— Твоя Карина — гиена! — кричала она в трубку. — Она пришла к маме и в открытую глумилась над ней! Ещё и советы давала, как ей лучше на окраину переехать!
Дмитрий что-то мямлил в ответ, обещал поговорить с женой, но было ясно, что он находится под её сильным влиянием. Семья раскололась окончательно.
В пятницу, разбирая старые бумаги в комоде, Марина наткнулась на пачку пожелтевших писем. Это были письма от её двоюродной бабушки, сестры её матери, Клавдии, которая жила в Пскове. Они не были особенно близки, виделись всего несколько раз в глубоком детстве, но раз в год, на праздники, обменивались открытками и короткими письмами. Последнее письмо было датировано тремя годами ранее. Баба Клава писала, что совсем сдала, ноги не ходят, и что доживает свой век в старой родовой квартире.
Марина перечитала строки, написанные корявым старческим почерком, и вздохнула. Родственников у бабы Клавы, кроме неё, кажется, и не было. Надо бы позвонить, узнать, как она. Но номера телефона у неё не было.
И тут её взгляд упал на почтовый ящик. Среди рекламных буклетов и счёта за свет лежал странный, казённого вида конверт с гербовой печатью. Из Пскова. От нотариуса.
Сердце тревожно ёкнуло. Марина вскрыла конверт дрожащими руками. Внутри был официальный документ, извещающий её, гражданку Марину Викторовну Соколову, о том, что её двоюродная бабушка, Клавдия Петровна Арсеньева, скончалась два месяца назад и оставила завещание. Согласно этому завещанию, всё её имущество, а именно — доля в трёхкомнатной квартире в историческом центре Пскова, — переходит в собственность Марины Викторовны.
Марина несколько раз перечитала документ, не веря своим глазам. Баба Клава умерла. И оставила ей наследство. Долю в квартире. Она смутно помнила эту квартиру из рассказов матери. Старый дом, высокие потолки, лепнина. Когда-то это была большая квартира их общих предков, но после революции её превратили в коммуналку. У бабы Клавы, кажется, была там самая большая комната и своя доля в местах общего пользования.
Первой мыслью было — горе. Ушёл из жизни ещё один родной человек, ещё одна ниточка, связывающая её с прошлым, оборвалась. А второй мыслью, которая пришла почти сразу и от которой Марине стало немного стыдно, была мысль о деньгах. Доля в квартире. В центре Пскова. Это ведь чего-то стоит. Возможно, это её шанс. Шанс откупиться от Игоря, выплатить ему его долю за эту квартиру и дачу и навсегда вычеркнуть его из своей жизни.
Она немедленно позвонила Ольге.
— Мам, это же просто подарок судьбы! — закричала та в трубку, выслушав новость. — Псков — город туристический! Центр! Эта доля может стоить очень прилично! Ты должна немедленно туда ехать и вступать в права наследства!
— Но там, наверное, другие жильцы, — растерянно сказала Марина. — Это же коммуналка.
— Ну и что! Продашь свою долю им или кому-то ещё. Мамочка, это твой спасательный круг! Только, умоляю тебя, ни слова отцу! И Димке с Кариной тоже. Никому! Это твой секрет. Твой козырь.
Совет Ольги был мудрым. Марина поняла, что эта новость может всё изменить. И она решила молчать.
На следующий день, в субботу, Игорь явился лично. Без предупреждения. Он позвонил в дверь, и Марина, машинально посмотрев в глазок, обомлела. Он стоял на пороге с букетом алых роз и виноватой улыбкой.
— Мариш, пусти, — сказал он, когда она открыла дверь. — Я поговорить пришёл.
Она молча отступила, пропуская его в прихожую. Он протянул ей цветы.
— Это тебе. Твои любимые.
Марина взяла розы. Колючие шипы впились в пальцы. Она смотрела на мужа и не узнавала его. Куда делись его гонор, его угрозы, его деловитость? Перед ней стоял побитый, осунувшийся мужчина с потухшим взглядом.
— Что случилось? — спросила она холодно.
— Я… я всё понял, — он прошёл на кухню, сел на своё привычное место. — Я дурак, Марин. Старый, глупый дурак. Прости меня.
Марина поставила розы в вазу и села напротив. Она ждала. Она знала, что это какой-то спектакль. Но для чего он был устроен?
— Я пожил там, с ней… — начал он, глядя в стол. — И понял, что это всё не то. Чужое. Она хорошая, конечно, но… не моё. Шумная, всё время музыка, какие-то подруги, смузи, фитнес… Я от этого так устал. А вчера она мне заявила, что нам надо лететь в Таиланд на зимовку. Какой Таиланд, Марин? Мне шестьдесят лет! Я хочу на дачу, огурцы сажать, а не вот это вот всё.
Он говорил долго, сбивчиво, жалуясь на «чужую» жизнь, которая оказалась совсем не такой радужной, как он себе представлял. Рассказывал, как скучает по её борщам, по тихим вечерам у телевизора, по их квартире, где всё родное и знакомое.
— Я всё понял, — повторил он, поднимая на неё глаза, полные раскаяния. — Только ты — моя семья. Моя жизнь. А это всё было… наваждение. Ошибка. Давай начнём всё сначала, а? Я вернусь. Я всё исправлю. Я буду самым лучшим мужем на свете. Простишь меня?
Марина смотрела на него и молчала. Её сердце не ёкнуло. Ни жалости, ни радости, ни прощения — ничего. Только холодное, ледяное любопытство. Что произошло? Что заставило этого самоуверенного, решительного мужчину, который ещё вчера грозился пустить её по миру, приползти обратно с поджатым хвостом? Фитнес-тренер Света выгнала его? Он ей надоел? Или дело было в чём-то другом?
Она не верила ни единому его слову. Это была ложь. Искусная, хорошо сыгранная, но ложь. Она чувствовала это каждой клеточкой своей души.
— Ты хочешь вернуться? — переспросила она медленно.
— Очень, — горячо закивал он. — Больше всего на свете.
— И ты больше не будешь говорить о размене квартиры и продаже дачи?
— Что ты! — он всплеснул руками. — Конечно, нет! Это наш дом! Наша крепость! Я последним идиотом был, когда заикнулся об этом.
Он пододвинулся ближе, попытался взять её за руку. Она отдёрнула руку, как от огня.
— Я должна подумать, — сказала она ровным голосом, вставая. — Мне нужно время.
— Конечно, конечно, — засуетился он. — Думай, сколько хочешь. Я всё пойму. Я подожду.
Он ушёл, оставив после себя запах чужого парфюма и недоумение. Марина стояла посреди кухни, глядя на шикарный букет роз. Цветы казались неуместными, фальшивыми в её разрушенной жизни. Как и слова Игоря.
Она подошла к окну. В голове крутился один-единственный вопрос: почему? Почему он вдруг передумал? Причина должна была быть веской. Очень веской. И она почему-то была уверена, что дело тут совсем не в смузи и не в зимовке в Таиланде.
Вечером она снова позвонила Ольге и всё ей рассказала.
— Не верю! — отрезала дочь. — Мам, не вздумай его прощать! Это какая-то манипуляция! Он что-то задумал.
— Я и не собираюсь, — твёрдо ответила Марина. — Но мне нужно понять, что происходит.
— А что тут понимать? — не унималась Ольга. — Наверное, его фифа выставила за дверь, вот он и прибежал обратно на готовые харчи. Перекантуется у тебя, а потом опять смоется.
— Может быть, — согласилась Марина, но интуиция подсказывала ей, что всё гораздо сложнее. — В любом случае, я решила. На следующей неделе я еду в Псков.
Поездка в Псков была для неё сейчас не просто необходимостью. Это был побег. Побег от Игоря, от его лживого раскаяния, от гнетущей атмосферы в собственной квартире. Ей нужно было сменить обстановку, проветрить голову и, самое главное, понять, что ей делать дальше.
Она достала с антресолей свой старый дорожный саквояж. Собирая вещи, она чувствовала, как в ней просыпается что-то давно забытое. Азарт. Предвкушение. Она ехала не просто вступать в права наследства. Она ехала навстречу своей новой, неизвестной жизни. И в этой жизни, она знала точно, места для Игоря уже не было.
Оставалось лишь понять, какую игру он затеял. И почему он так внезапно захотел вернуться в семью, которую сам же с такой лёгкостью разрушил. Ответ на этот вопрос её ошеломит, но она об этом ещё не догадывалась. Она просто смотрела на розы в вазе, и впервые за долгие недели на её губах появилась слабая, едва заметная улыбка. Кажется, игра начинала идти по её правилам.