Валентина Фёдоровна сидела за столом, сжимая кружку так крепко, что костяшки пальцев побелели. Вчерашней уверенности не осталось и следа — передо мной была растерянная пожилая женщина, которая явно получила неприятную новость.
Начало этой истории читайте в первой части.
— Что именно нужно доказывать? — спросила я, садясь напротив.
Свекровь долго молчала, потом достала из папки справку из детского дома. Бумага была старая, пожелтевшая, с круглой печатью.
— Тридцать семь лет я жила с этой справкой, — сказала она тихо. — Думала, что знаю правду о своём происхождении. А оказывается, всё не так просто.
— Объясните толком.
— В архиве сказали, что нашли ещё документы. Более полные. — Валентина Фёдоровна нервно перелистывала бумаги. — И там указано не только имя матери, но и... причина, по которой меня в детдом отдали.
Что-то в её голосе заставило меня насторожиться. Свекровь выглядела не просто расстроенной — она была напугана.
— И какая причина?
— Клавдия Петровна отдала меня не от бедности, — медленно проговорила Валентина Фёдоровна. — А по решению суда. За то, что я... за то, что со мной произошло несчастье.
— Какое несчастье?
Свекровь встала, подошла к окну. За стеклом по-прежнему лил дождь, превращавший мир в серое пятно.
— Когда мне было полтора года, я упала с печки. Сильно ударилась головой. Врачи сказали, что могут быть проблемы с развитием. — Она говорила, не оборачиваясь. — Клавдия испугалась, что вырастет из меня... неполноценный человек. Вот и сдала в детдом, сказав, что не может содержать больного ребёнка.
— Но вы же нормально развивались...
— Конечно, нормально! — резко повернулась свекровь. — Никаких проблем не было! Врачи просто перестраховались. Но Клавдии было всё равно — она уже родила здорового ребёнка, вашу маму, и решила избавиться от «бракованного».
В её голосе звучала такая горечь, что мне стало её жалко. Отказаться от ребёнка из-за мнимых проблем со здоровьем — это действительно жестоко.
— И что теперь будет? — спросила я.
— А теперь, — Валентина Фёдоровна вернулась к столу, — оказывается, что по закону я не имею права на наследство.
— Почему?
— Потому что официально меня лишили родительских прав не родители, а суд лишил родителей прав на меня. — Она достала ещё одну справку. — А если родители лишены прав на ребёнка по решению суда, то и ребёнок теряет право наследовать их имущество. Даже после восстановления в правах.
Я не сразу поняла смысл сказанного.
— То есть... вы не можете претендовать на квартиру?
— Не могу, — кивнула свекровь. — Юрист в архиве объяснил. Поскольку меня отдали в детдом по решению суда, а не по заявлению матери, я автоматически лишилась наследственных прав. И восстановить их можно было только при жизни Клавдии, если бы она подала специальное заявление.
Облегчение накрыло меня волной. Квартира остаётся моей! Но радость быстро сменилась другим чувством — было жалко смотреть на поникшую свекровь.
— Значит, всё это было зря? — спросила я. — Поиски документов, угрозы судом?
— Не зря, — покачала головой Валентина Фёдоровна. — Я хотя бы узнала правду. Всю правду.
Она снова достала из папки то самое письмо — якобы от бабушки.
— А это письмо? — спросила я.
— А письмо... — свекровь виновато улыбнулась. — Письмо я сама написала. Думала, поможет в суде. Почерк у меня всегда был похож на материнский — в детдоме специально учили красиво писать.
— Зачем вы это сделали?
— Затем, что хотела получить хоть что-то от женщины, которая разрушила мне жизнь. — В голосе свекрови снова появились злые нотки. — Всю жизнь мечтала с ней встретиться, высказать всё, что думаю. А когда узнала, что она умерла, решила хотя бы квартиру отсудить. Как компенсацию за потерянное детство.
— И теперь?
— А теперь понимаю, что была дурой. — Валентина Фёдоровна сложила все документы обратно в папку. — Нельзя строить счастье на чужом несчастье. Даже если очень хочется справедливости.
Мы сидели в тишине, слушая шум дождя. Наконец свекровь подняла голову.
— Лена, прости меня. Я повела себя отвратительно. Решила выместить на тебе злость, которую копила на Клавдию полвека.
— Понимаю, — сказала я. — На вашем месте я бы, наверное, тоже озлобилась.
— Нет, не оправдывай меня. — Валентина Фёдоровна встала. — Я сейчас соберу вещи и уеду. Хватит портить жизнь людям.
— Не торопитесь, — остановила её я. — А давайте лучше поговорим по-человечески. Расскажите про детский дом, про свою жизнь. Мне правда интересно.
— Зачем? — удивилась свекровь.
— Затем, что вы всё-таки дочь моей бабушки. Пусть и лишённая наследственных прав, но родная кровь. — Я налила ей свежего чая. — К тому же, мне любопытно узнать, каким человеком была бабуля в молодости.
Валентина Фёдоровна медленно села обратно. В её глазах мелькнуло что-то похожее на благодарность.
— Не думала, что ты захочешь со мной разговаривать после всего, что я натворила.
— А я не думала, что моя свекровь окажется тётей, — улыбнулась я. — Жизнь вообще штука непредсказуемая.
Следующие два часа свекровь рассказывала о детском доме, о том, как искала родителей, как мечтала о встрече с матерью. Говорила о своих приёмных родителях, которые взяли её в семью в четырнадцать лет, о муже, о сыне — моём Андрее.
— Знаете что странно? — сказала я, когда она закончила. — Бабушка часто говорила про какую-то большую ошибку молодости. Мучилась из-за неё до самой смерти. Теперь понимаю, из-за чего.
— Поздно она спохватилась, — горько заметила свекровь. — Пятьдесят лет прошло.
— А если не поздно?
— Что ты имеешь в виду?
Я встала, прошла в спальню, вернулась с небольшой шкатулкой. Поставила её на стол перед Валентиной Фёдоровной.
— Это бабушкины личные вещи. Я их берегла, хотела передать в музей — у неё были награды за трудовую деятельность. — Открыла крышку. — Но, может, они больше нужны вам.
Свекровь осторожно заглянула в шкатулку. Там лежали старые фотографии, медали, письма, документы. И среди прочего — детская соска на цепочке.
— Это что? — прошептала Валентина Фёдоровна, беря соску в руки.
— Не знаю. Нашла среди её вещей. Думала, память о маме. А теперь понимаю — это память о вас.
Свекровь разглядывала соску, и по её щекам текли слёзы.
— Она хранила... всю жизнь хранила...
— Хранила. И знаете что ещё? — Я достала из шкатулки конверт. — Это письмо я нашла в её столе после похорон. Оно адресовано "Валечке". Думала, какой-то родственнице с материнской линии.
Валентина Фёдоровна дрожащими руками вскрыла конверт. Письмо было коротким, написанным знакомым бабушкиным почерком — неровным, дрожащим.
— Что там? — тихо спросила я.
— "Доченька моя, прости меня, дуру старую. Каждый день думаю о тебе, каждый день каюсь. Не знаю, где ты, как живёшь, но надеюсь, что у тебя есть семья и дом. Молюсь, чтобы ты была счастлива. Твоя мама Клава." — Голос свекрови дрожал.
Мы сидели в тишине. За окном дождь стихал, появились первые солнечные лучи.
— Валентина Фёдоровна, — сказала я наконец, — а что если мы не будем бороться за квартиру, а просто будем жить как семья?
— Как это?
— Очень просто. Я не выгоняю вас — у вас есть дом. Вы не судитесь со мной — у меня есть покой. А вместе у нас есть то, чего у каждой в отдельности нет — семья.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. — Я протянула ей руку. — Хочешь быть моей тётей Валей?
Свекровь — нет, теперь тётя Валя — крепко пожала мою руку.
— А знаешь, что самое удивительное? — сказала она, вытирая слёзы.
— Что?
— Когда Андрей привёл тебя знакомить с родителями, я подумала: "Вот бы такую дочку мне". А оказалось, что так оно и есть. Просто немного странным образом.
— Семья — она и есть странная штука, — засмеялась я. — Главное, чтобы в ней было место для всех.
Вечером, когда мы разбирали бабушкины вещи и делили их между собой, я наткнулась на ещё один конверт. Без подписи, но с датой — три года назад, незадолго до бабушкиной смерти.
Внутри было завещание. Не то, что я получила у нотариуса, а другое, написанное от руки. В нём говорилось: "Квартиру свою завещаю внучке Елене. А если найдётся моя старшая дочь Валентина, пусть они живут вместе и заботятся друг о друге. Одной Лене будет трудно, а Валю я всю жизнь искупить не смогу."
— Вот так бабуля, — покачала головой тётя Валя, прочитав завещание. — Всё предусмотрела.
— Кроме одного, — добавила я.
— Чего?
— Того, что мы и без завещания разберёмся. Семья — она сама знает, как правильно.