— Дорогая, ты теперь бездомная! — весело объявила Валентина Фёдоровна, ставя чашку чая на мой кухонный стол. — Эта квартира принадлежит мне по праву, так что собирай вещички.
Я замерла с ложкой супа в руке, не веря услышанному. Свекровь сидела напротив в своём любимом цветастом халате и улыбалась так, словно сообщила о хорошей погоде.
— Что вы сказали? — переспросила я, медленно опуская ложку в тарелку.
— А то ты не расслышала, — хмыкнула Валентина Фёдоровна. — Квартира моя. Всегда была моей. А ты здесь временная жилица, так сказать.
На улице шёл октябрьский дождь, барабаня по окнам моей уютной двушки на третьем этаже. Моей — потому что я получила её по наследству от бабушки Клавдии три года назад. Здесь я делала ремонт, покупала мебель, сюда привела мужа после свадьбы. И сюда же две недели назад въехала его мать — якобы на пару дней, пока в её квартире меняют трубы.
— Валентина Фёдоровна, — осторожно сказала я, — вы, наверное, пошутили? Квартира досталась мне от бабушки Клавы, у меня есть все документы...
— Какой бабушки Клавы? — перебила свекровь, и в её голосе послышались металлические нотки. — Клавдии Петровны Соколовой?
— Ну да, — кивнула я. — Она же вас знала, мы к ней в гости приезжали...
— Ещё как знала! — засмеялась Валентина Фёдоровна, но смех вышел какой-то неприятный. — Только ты, милочка, кое-что не учла. Клавдия Петровна была не просто твоей бабушкой.
Сердце у меня ухнуло вниз. В голосе свекрови звучала такая уверенность, что стало не по себе.
— Что вы имеете в виду? — спросила я.
— А то и имею, что твоя драгоценная бабуля наделала дел в молодости, — свекровь откинулась на спинку стула и скрестила руки. — И теперь мне приходится разгребать последствия.
Я встала из-за стола, суп остыл и стал неаппетитным. В квартире вдруг стало душно, хотя окна были приоткрыты.
— Объясните толком, — попросила я, стараясь сохранить спокойствие. — О чём вы говорите?
— Ох, деточка, — покачала головой Валентина Фёдоровна, — неужели мама твоя ничего не рассказывала? Про то, как Клавдия чужое добро себе присваивала?
— Моя мама никогда ничего плохого про бабушку не говорила, — резко ответила я. — И я не позволю...
— Не позволишь? — свекровь встала и подошла к окну. — А что ты мне запретишь? Я в своей квартире нахожусь.
— Это МОЯ квартира! — не выдержала я. — У меня свидетельство о наследстве, все документы в порядке!
— Документы-то есть, — согласилась Валентина Фёдоровна, поворачиваясь ко мне. — Только есть нюансы, о которых ты не подозреваешь.
Она прошла в гостиную, я пошла следом. Свекровь достала из своей сумки толстую папку с бумагами.
— Видишь эту красоту? — она похлопала по папке. — Здесь документы, которые ставят твоё наследство под большой вопрос.
— Какие документы? — я попыталась заглянуть, но Валентина Фёдоровна прижала папку к груди.
— Терпение, дорогая, — улыбнулась она. — Всё по порядку. Сначала расскажи мне про свою бабушку. Что ты о ней знаешь?
Я не понимала, к чему эти расспросы, но решила ответить — может, тогда свекровь объяснит, что происходит.
— Бабушка Клава работала на заводе, была вдовой. Жила одна в этой квартире, получила её ещё в советское время. Детей у неё не было, кроме моей мамы...
— Стоп, — перебила Валентина Фёдоровна. — Детей не было? И кто тебе это сказал?
— Ну... мама говорила, что она у бабушки единственная дочь, — растерялась я.
— А вот здесь твоя мама соврала, — торжествующе объявила свекровь. — Потому что у Клавдии Петровны было два ребёнка. Твоя мама — один. А второй — это я.
Слова повисли в воздухе, как туман. Я стояла посреди гостиной и пыталась осмыслить услышанное.
— Что? — выдохнула я. — Как это?
— А вот так, — Валентина Фёдоровна села в кресло и положила папку на колени. — Клавдия Петровна Соколова — моя родная мать. Которая отдала меня в детдом в два года, а потом делала вид, что меня не существует.
Ноги подкосились, и я опустилась на диван. Значит, Валентина Фёдоровна — тётя моей мамы? Сводная сестра? И наша свекровь одновременно?
— Но... почему мама никогда не рассказывала? — слабо спросила я.
— А потому что не знала! — засмеялась свекровь. — Клавдия своим позорным прошлым ни с кем не делилась. Родила меня от первого мужа, потом он погиб на войне, она вторично замуж вышла, родила твою мать. А про меня всем говорила, что умерла я в младенчестве.
— Откуда вы это знаете?
— Откуда, откуда, — Валентина Фёдоровна хитро прищурилась. — Из детдома меня в семнадцать лет выпустили с документами. И в документах — имя матери. Клавдия Петровна Соколова. Адрес тоже был указан.
Я попыталась собраться с мыслями. Если всё это правда, то получается какая-то невероятная ситуация. Но даже если Валентина Фёдоровна — дочь моей бабушки, это не значит, что квартира принадлежит ей.
— Допустим, вы говорите правду, — сказала я. — Но квартира всё равно была завещана мне. Официально, через нотариуса.
— Ах, завещание! — свекровь открыла папку и достала какой-то документ. — А знаешь, кто имеет право оспорить завещание? Прямые наследники первой очереди. К которым я отношусь в большей степени, чем ты.
— Как это в большей степени?
— А так, что я — родная дочь, а ты — всего лишь внучка. — Валентина Фёдоровна помахала документом перед моим носом. — И если я докажу в суде, что мать скрывала моё существование и лишила меня наследства незаконно, то завещание признают недействительным.
Холодок пробежал по спине. Неужели такое возможно?
— А почему вы молчали три года? — спросила я. — Когда бабушка умерла, где вы были?
— А не знала я, что она померла, — пожала плечами свекровь. — Встретились мы всего пару раз за всю жизнь. В последний раз — когда ты меня к ней в гости привозила. Помнишь, как она на меня странно смотрела? Я тогда не поняла почему, а теперь ясно — узнала.
Я вспомнила тот визит. Действительно, бабушка вела себя как-то напряжённо, когда Валентина Фёдоровна представилась. Но я списала это на обычную настороженность пожилых людей к незнакомцам.
— И что, всё это время вы вынашивали план мести? — не удержалась я от сарказма.
— Не мести, а справедливости, — поправила свекровь. — Я случайно узнала о смерти матери только в этом году. Соседка одна рассказала. И заодно упомянула, что квартиру какая-то внучка получила.
— Откуда у вас документы про детский дом?
— Сохранились, — туманно ответила Валентина Фёдоровна. — В архивах всё есть, если знать где искать.
Она снова заглянула в папку, что-то там перелистывала.
— А знаешь, что самое интересное? — спросила она, не поднимая глаз от бумаг.
— Что? — машинально ответила я.
— Твоя мамочка, оказывается, тоже в курсе была. По крайней мере, в последние годы.
— Что за чушь! — возмутилась я. — Мама никогда...
— Мама, мама, — передразнила свекровь. — А ты позвони ей прямо сейчас и спроси про сестру Валю. Посмотрим, что она ответит.
— Зачем мне звонить? Я и так знаю, что...
— Боишься? — прищурилась Валентина Фёдоровна. — Боишься узнать правду?
— Ничего я не боюсь, — я достала телефон. — Сейчас позвоню и докажу, что вы всё выдумываете.
Набрала мамин номер. Долгие гудки, потом знакомый голос:
— Алло, Леночка? Что случилось?
— Мам, привет. У меня странный разговор произошёл с Валентиной Фёдоровной. Она утверждает, что была дочерью бабушки Клавы. Скажи, что это полная чушь.
Пауза. Слишком долгая пауза.
— Мам? Ты меня слышишь?
— Слышу, — голос мамы стал каким-то усталым. — Лена, а зачем ты об этом спрашиваешь?
Сердце ухнуло в пятки.
— Мам, не может быть...
— Может, дочка. К сожалению, может. — Мама тяжело вздохнула. — Я хотела рассказать тебе после похорон бабушки, но потом подумала — зачем расстраивать? Прошлое уже не вернёшь.
Валентина Фёдоровна торжествующе улыбалась, слушая мою половину разговора.
— Мам, но почему ты молчала?
— Потому что бабушка просила. Она очень стыдилась того, что отдала дочь в детдом. Говорила, что это самая большая ошибка её жизни. А когда Валентина нашла её адрес и пришла знакомиться, бабушка испугалась, что всё всплывёт наружу.
— И что было дальше?
— А дальше Валентина исчезла. Просто перестала приходить. Бабушка думала, что она простила и забыла. А теперь, значит, объявилась...
Я положила трубку и посмотрела на свекровь. Та сидела в кресле, как королева на троне.
— Ну что, убедилась? — спросила она.
— Допустим, — сказала я медленно. — Но это не даёт вам права просто взять и объявить мою квартиру своей.
— Не даёт? — Валентина Фёдоровна достала из папки ещё один документ. — А вот этот документ даёт.
Она протянула мне бумагу. Я взяла её дрожащими руками и попыталась разобрать текст. Почерк был старенький, чернила выцвели, но прочитать можно было.
Это было письмо. На старой бумаге, датированное тремя годами назад. И подписанное рукой бабушки Клавы.
"Дорогая Валечка. Прости меня, старую дуру. Всю жизнь мучаюсь из-за того, что отдала тебя в детдом. Не могу спокойно умереть с этим грузом на душе. Квартира должна достаться тебе по праву, но я уже завещание внучке написала. Не знаю, как быть..."
Дальше текст был размыт, как будто на бумагу попала вода.
— Где вы это взяли? — прошептала я.
— Нашла среди её вещей, — спокойно ответила свекровь. — После похорон зашла в квартиру — соседка ключи дала, сказала, что родственникам положено. А там это письмо на столе лежит. Недописанное.
Я перечитала письмо ещё раз. Почерк действительно похож на бабушкин, но что-то в нём было странное...
— Значит, — продолжила Валентина Фёдоровна, — получается, что бабуля хотела исправить свою ошибку. Но не успела. А теперь мне приходится исправлять самой.
— Но письмо же недописанное! — возразила я. — Может быть, она передумала!
— А может быть, и не передумала. — Свекровь забрала письмо обратно. — Суд решит.
— Какой суд?
— А такой, милочка, — Валентина Фёдоровна встала и направилась к двери. — Завтра подаю заявление об оспаривании завещания. И до решения суда эта квартира будет под арестом. Так что собирай чемоданчик — пожить придётся где-то ещё.
Я осталась одна в гостиной, держа в руках остывшую чашку чая. За окном дождь усилился, капли стекали по стеклу, размывая контуры домов. Квартира вдруг показалась чужой — каждая вещь, каждый уголок словно отдалились от меня, стали недоступными.
Прошла в спальню, села на кровать. На тумбочке стояла фотография с бабушкой — мы обнимались во дворе у этого же дома. Бабуля улыбалась своей доброй улыбкой, а я смеялась чему-то. Неужели эта женщина скрывала такую тайну всю жизнь?
Попыталась вспомнить все наши разговоры, найти какие-то намёки. Бабушка действительно иногда становилась грустной без видимой причины. Особенно когда по телевизору показывали сюжеты про детские дома или когда соседка рассказывала про внуков. Тогда бабуля замолкала, отворачивалась к окну.
"Прости меня, Леночка", — часто говорила она перед сном. Я думала, что это из-за возраста — старики часто чувствуют вину за всё на свете. А оказывается, у неё были настоящие причины для раскаяния.
Телефон зазвонил — звонила мама.
— Лена, мне нужно тебе всё рассказать. Приезжай сегодня, поговорим.
— Мам, а это письмо... ты его видела?
— Какое письмо?
— Валентина Фёдоровна показывала письмо от бабушки. Там написано, что квартира должна достаться ей, а не мне.
Долгая пауза. Потом мама тихо сказала:
— Дочка, я такого письма не видела. И не думаю, что бабушка могла его написать. Она до последнего дня переживала, что ты останешься без жилья, если с работой что-то случится.
После разговора с мамой стало легче, но ненамного. Даже если письмо поддельное, сам факт родства Валентины Фёдоровны с бабушкой ставил моё наследство под угрозу. Судья мог решить, что права родной дочери важнее прав внучки.
Вечером, когда свекровь легла спать, я тихонько прошла в её комнату. Папка с документами лежала на столе. Осторожно открыла её, достала письмо. При свете настольной лампы изучила каждую букву.
Почерк был похож на бабушкин, но слишком ровный. Бабуля в последние годы писала с трудом — рука дрожала, буквы получались неровными. А здесь каждое слово выведено старательно, как будто кто-то очень хотел сделать красиво.
Ещё странность — чернила. Бабушка всегда писала синей ручкой, а это письмо написано чёрными чернилами. Мелочь, но подозрительная.
Сфотографировала письмо на телефон, осторожно положила обратно в папку. Завтра нужно будет показать экспертам. А пока стоило подготовиться к худшему — собрать самые важные вещи, найти временное жильё.
Но утром меня ждала новость, которая всё изменила. Валентина Фёдоровна сидела на кухне мрачнее тучи, перед ней лежала та же папка с документами.
— Что случилось? — спросила я.
— Звонили из архива, — буркнула свекровь, не поднимая глаз. — Оказывается, не всё так просто с документами.
— В каком смысле?
Она подняла голову, и я увидела в её глазах что-то новое — не торжество, а растерянность. И ещё что-то, что показалось мне похожим на страх.
— В смысле того, что мне нужно будет доказать не только родство, но и ещё кое-что. — Валентина Фёдоровна нервно теребила край документа. — То, о чём я предпочла бы не рассказывать.