Глава 5.1 «Судьбоносная встреча»
Не люблю вдаваться в детали, но это было давно. Тогда я был еще совершенно мелким шкетом, который регулярно прогуливал школу, выводя из себя всех преподавателей. А те, в свою очередь, вымещали раздражение на моей матери, методично капая ей на мозги. В тот день я как ни в чем не бывало возвращался со школы — я был всего на половине первого урока, а когда меня выгнали за непристойное поведение, решил прогулять и все остальные.
Глубоко в душе я уже понимал, что дома меня не ждет ничего хорошего, но куда-то же надо было деваться. Так я и добрел до своего подъезда, замедлив шаг перед серой, обшарпанной дверью. Внутри пахло сыростью, старыми обоями и тлением — знакомый запах, который всегда предвещал нечто плохое. Я не особо торопясь вступал на каждую из ступеней, слушая, как скрипят деревянные перилла, что держались на честном слове и соплях. Чем выше я поднимался, тем тяжелее становилось на душе. Вот и моя дверь. Я потянул за ручку — не заперта. Значит, она дома.
У меня даже не будет шанса побыть в своей комнате, а время до очередного «концерта» все быстрее приближалось к нулю.
И тут из-за двери донесся крик. Он был таким пронзительным, что, наверное, его слышал не только я, но и все жители нашего небольшого дома. Может, именно из-за этих вечных скандалов они смотрели на нас так, будто мы проказа.
— Какого чёрта ты снова прогулял все занятия и грубил учителю?!
Я знал, что это не вопрос, а лишь ритуальное зачитывание моих прегрешений перед объявлением приговора. Отвечать было бессмысленно, но я в очередной раз попытался.
— Мам, я…
— Ничего не говори…
Ее фигура резко возникла в проеме двери, заслонив собой скудный свет из окна на лестничной клетке. Она снова была уставшей — об этом кричали темные, заплывшие мешки под глазами. И не особо трезвой — выдает невнятная, смазанная речь и едкий, сладковато-горький запах дешевого портвейна, который всегда витал вокруг нее словно туман. Она схватила меня за ухо — пальцы ее были обжигающе холодными — и, словно какую-то тряпичную куклу, вбросила в квартиру. Я споткнулся о порог и рухнул на четвереньки на линолеум, липкий от грязи. С плеча слетел рюкзак и шлепнулся у ее ног.
— Почему ты не можешь вести себя как нормальный ребёнок? Учиться и не создавать мне проблем?!
Я лишь искоса, исподлобья, бросил на нее взгляд. Любое лишнее движение могло обрушить на меня новый шквал громких, режущих ухо оскорблений. Но самое больное и опасное я уже давно выучил наизусть. Я знал всю последовательность. Обычно та, что была моей мамой, сначала неестественно затихала после оглушительной тирады. Затем ее тело поражала мелкая дрожь, руки сжимались в тугие, белые от злости кулаки, а волосы слегка приподнимались, словно капюшон кобры, готовящейся к удару. И тогда начиналось самое страшное: истеричный визг и избиение.
— Ты как твой проклятый отец! Это всё из-за тебя! Ненавижу!
Я тут же опустил глаза. Мне было смертельно страшно встретиться с ее взглядом — казалось, от этого ледяной ужас пронзит все тело и парализует окончательно. Но вместо холода я ощутил жгучую боль: она вцепилась мне в волосы и, дернув так, что искры посыпались из глаз, потащила к выходу. Дверь распахнулась с треском, и следующий толчок отправил меня на холодный бетон лестничной площадки, будто я был ненужной, надоевшей щенятиной.
— Проваливай! Делай что хочешь! Я тебя ненавижу!
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что задрожали стены. Я чудом успел отдернуть ногу, избежав перелома. Еще несколько секунд я слышал, как из-за двери доносится ее хриплый, сорванный крик, переходящий в надрывные, бессильные рыдания. Благо, в коридоре уже не осталось ничего бьющегося — все давно было разбито в прах.
Я погрузился в пустоту, оглушенный, пока в висках отдавалось эхом: «нерадивый… ошибка… ненавижу…». Забавно, но в детстве я верил в это безоговорочно. Как только по телу разлилось хоть какое-то ощущение, кроме боли, я вскочил и пулей вылетел из подъезда — лишь бы не стать мишенью для продолжения этого ада. «Обошелся малой кровью, — лихорадочно подумал я. — И на том радость».
Куда бежать — было неизвестно. Какая разница? Любое место на улице было в тысячу раз спокойнее, чем родной дом. Я бежал по двору своего квартала, вытирая рукавом ручьи горячих слез — то ли от услышанного, то ли от того, что по лицу и затылку струилась липкая, не менее горячая кровь от удара о бетонный пол.
А в это время на детской площадке другие дети веселились и наслаждались жизнью. Они играли в догонялки или в мяч с родителями, и ни один из них даже не подозревал, что пока они смеются, есть такие же сверстники, как я, которые шарахаются от любого силуэта, хоть отдаленно напоминающего обидчика. Они еще не знали, что самые страшные враги часто прячутся под маской улыбок и готовности вытереть сопли, стоит только чихнуть. И меня раздражало это больше всего. Самое ироничное, что такие же были и в моей школе, и когда я ставил их на место, на меня цеплялись словно цепные псы учителя.
Вскоре я убежал достаточно далеко, чтобы меня нельзя было так легко найти, и только тогда замер, осматриваясь. Вокруг теснились незнакомые серые дома, и единственным ориентиром был убогий магазинчик с замызганной вывеской. Я подошел к его входу и застыл под нависающим козырьком. Идти внутрь не было ни смысла, ни денег, а от вида разноцветных упаковок на полках у меня бы лишь заурчал и заныл еще сильнее пустой желудок. Зато здесь, в этом углу, меня хотя бы не прогонят сразу — работникам было явно не до меня.
Теперь всё, что мне оставалось, — это ждать. В голове не было ни мыслей, ни планов, только гудела боль и ныла пустота. Постепенно из стоячего положения я сполз в сидячее, обхватив колени руками. Так было чуть теплее, и казалось, что я занимаю меньше места, становясь менее заметным, а значит — в какой-то иллюзорной безопасности. Повезло же сбежать именно в середине осени, когда промозглый ветер пробирался под тонкую куртку и выхватывал из легких последнее тепло.
Если ничего не предпринять, то так на улице я и помру, как и предрекали учителя, одноклассники, и даже она. Горькая правда, которую я наконец осознал. От этого открытия по лицу снова побежали предательские, горячие слезы. Ощущение было такое, словно я провалился в какую-то темную, безвоздушную комнату, где не было ничего, кроме абсолютной, давящей тишины и тьмы. Именно этим и объяснялось, почему я перестал чувствовать вообще всё — холод, голод, даже время потеряло всякий смысл и растянулось в бесконечную, болезненную пустоту.
Люди ходили мимо, не останавливаясь и не замедляя шаг. Какой им дело до какого-то ребенка, когда у них есть свои семьи, свои проблемы, которые куда важнее какого-то незнакомого шкета? Мне это казалось дико логичным. Я и сам понимал: нет смысла бежать на помощь, когда у тебя самого горит дом. Так что я никого не винил в том, что никто не проявил ко мне ни капли интереса.
Правда, оказалось, что я прав не на все сто процентов.
— Хей, у тебя всё хорошо?
Вдруг мою непроглядную тьму пронзил чей-то тихий, нежный и не особо уверенный голос. Я поднял лицо из своего безопасного укрытия между коленями и тут же ослеп от яркого, низкого вечернего солнца, бьющего прямо в глаза. Поморгав и с трудом преодолев резь, я смог разглядеть, что передо мной стоит девочка в ярко-зеленой куртке и смешной разноцветной шапке, которая прижимала к голове каштановые пряди, а их кончики забавно закручивались. Ее зеленые, как молодая трава, глаза с любопытством изучали меня, но иногда беспокойно бегали по сторонам — видимо, высматривала, нет ли рядом кого-то старшего.
Увидев мои заплаканные красные глаза, она смутилась и замерла на секунду, будто перезагружаясь. Потом, дав себе время на раздумье, она опустила на асфальт небогатый пакет с продуктами и присела на корточки передо мной. Оказалось, что она не такая высокая, как я предполагал сначала.
— Ты здесь один?
Я не горел желанием с кем-то говорить. Да и что я ей сдался, какая-то девочка, вроде бы моя ровесница? Заметив мое нежелание идти на контакт, она не ушла. Вместо этого она аккуратно обошла меня и устроилась сбоку, на почтительном, но не отстраненном расстоянии. Она продолжала внимательно, почти по-врачебному, меня изучать. Взгляд ее скользнул с моих распухших глаз на покрасневшие от холода пальцы, на старую царапину на кисти — все это давало ей безмолвные ответы и, похоже, помогало выстроить в голове какой-то план.
Так, немного постояв рядом, она внезапно опустилась на холодный асфальт прямо со мной рядом, словно не думая о том, что тут может быть грязно, холодно или неприятно. Как будто все эти условности не имели для нее никакого значения.
— Меня зовут Дженис, но обычно меня зовут Джиджи. Мне это не особо нравится, но я уже привыкла. А как зовут тебя?
Я перевел на нее тяжелый, подозрительный взгляд, прикрывая лицо руками — нос уже начинал ломить от колючего ветра. Я внимательно изучал ее лицо, выискивая хоть тень насмешки, фальши или любую другую подсказку, которая помогла бы понять, зачем она здесь и что ей от меня нужно. Но на удивление, в ее взгляде не читалось ничего, кроме искреннего любопытства и участия. Из-за чего я тихо, почти неслышно, прошипел сквозь зубы:
— Марк.
Стоило мне только произнести свое имя, как лицо девочки озарилось самой настоящей, солнечной улыбкой. Чего такого особенного было в том, что я просто назвался, я тогда абсолютно не понимал.
— Здорово. У меня еще не было знакомых с таким именем. А могу я кое-что у тебя узнать?
Я слегка кивнул, не отрывая взгляда от изгиба ее губ. Почему-то, глядя на ее улыбку, становилось чуть-чуть теплее внутри, будто проглянуло крошечное солнце сквозь осеннюю хмарь. Тогда Дженис дала себе немного времени, чтобы сформулировать вопрос так, чтобы не спугнуть меня и помочь в реализации своей задумки. Правда, ничего особо умного в голову не пришло, и она спросила прямо, по-детски просто:
— А что ты тут делаешь совсем один? Ты же совсем замерзнешь.
— Я сижу… — пробормотал я и снова уткнулся лицом в колени, пытаясь согреть заледеневшие щеки и спрятаться от этого внезапного, смущающего внимания.
Дженис явно не была довольна таким скудным ответом и задумалась над следующим вопросом.
— То есть, ты никого не ждешь?
— Нет.
— Тогда почему не пойдешь домой? Потерялся?
Это была роковая ошибка, о которой она не подозревала. Стоило ей задеть эту тему, как я инстинктивно сжался в комок, снова ныряя в свою знакомую, защитную тьму. Правда, Дженис очень этого не хотела. Она решила меня слегка «растрясти», аккуратно тронув за плечо. Забавно, но ее прикосновения были удивительно легкими и нежными, будто она боялась меня разбить. Она явно не хотела причинить вред — только вернуть, вытащить обратно.
— Нет, не потерялся… — голос мой прозвучал глухо из-за колен. — Мне некуда идти…
— Как это? — Девочка пришла в полное замешательство и тоже затихла, осознав всю тяжесть этих слов. Только сейчас она поняла, почему я не хотел говорить на эту тему. И словно в насмешку, мой предательский живот громко и требовательно заурчал, нарушив неловкое молчание. Дженис, с ее внимательностью к деталям, конечно же, это заметила.
После недолгих, но видимых на ее лице раздумий, она решилась на то, о чем я даже помыслить не мог. Довольно странный и отчаянный шаг, как я считаю до сих пор.
— А как насчет того, чтобы пойти ко мне?
— Что? — Я поднял на нее глаза, полные недоумения и первобытной подозрительности. Она уже встала на ноги, держа в одной руке пакет с продуктами, а вторую — доверчиво и открыто протянула мне.
— Приглашаю тебя к себе в гости.
— Серьезно?
— Абсолютно.
Я тяжело выдохнул и наконец поднял голову, чтобы осмотреться. Небо стремительно темнело, окрашиваясь в свинцово-синие тона, и скоро стало бы совсем холодно и страшно. Я мог потом сто раз пожалеть о неправильном решении. Хотя... кто мог гарантировать, что со мной не случится чего-то худшего, если я останусь тут на ночь? Доброта — еще не повод слепо доверять. В итоге я решил, что терять мне уже нечего, и кивнул, но на протянутую руку так и не посмотрел, оставив ее висеть в воздухе.
Кое-как я поднялся, но тут же пошатнулся. Я и не представлял, сколько времени просидел в оцепенении на холодном асфальте. Ноги затекли, онемели от холода и одной позы, словно налились тяжелым, непослушным свинцом. Дженис инстинктивно сделала шаг ко мне, готовая подхватить, но я рефлекторно отшатнулся от ее руки — не вперед, к ней, а назад, сильно ударившись затылком о холодное витринное стекло магазина. Раздался глухой, забавный стук, а в глазах на миг поплыли разноцветные искры.
— Ты в порядке? Идти можешь? — в ее голосе послышалась тревога.
— Да... — не особо уверенно процедил я, потирая набухающую шишку на затылке.
Дженис выдохнула и тронулась в путь, а я, преодолевая скованность в ногах и тяжесть недоверия в душе, поплелся следом. Она не шла далеко впереди — она постоянно оборачивалась, а иногда и вовсе возвращалась, чтобы проверить, не отстал ли я, и старалась подстроить свой шаг под мой неуверенный, шаркающий ритм. Она не торопила меня и не показывала ни малейших признаков раздражения, хотя имела на это полное право — ее путь домой явно увеличился вдвое, если не втрое.
За это время я украдкой смог изучить свою невольную спутницу. Она была чуть-чуть, но выше меня. Может, из-за пухлой куртки, а может, и нет — она казалась крепче, увереннее. Я же был дрищом в промозглой весенней куртке.
И лишь в самом конце пути, изучая знакомые до боли дворы, я с ужасом осознал, что мы в моем районе. Тело тут же снова сковало напряжением, я начал нервно озираться по сторонам, высматривая каждый силуэт в сумерках. Дженис это мгновенно заметила и сразу же подошла ближе.
— Ты чего?
— Я здесь не хочу быть… — вырвалось у меня сдавленным шепотом.
Дженис понимающе вздохнула, а затем, медленно и осторожно, чтобы не спугнуть, взяла меня за руку, которую я до этого прятал в кармане.
— Я тоже. Довольно жестокий двор, если подумать. Но я живу здесь, и ничего не поделаешь. Давай быстрее дойдем до дома. Там куда безопаснее.
От ее прикосновения — теплого, твердого и настоящего — часть моего напряжения потихоньку начала уходить, но осмотрительность никуда не делась. Я мысленно молился, чтобы нам не встретилась по пути моя мать.
Нам повезло. Мы беспрепятственно зашли в подъезд дома напротив. И почему-то, оказавшись внутри, услышав глухой, тяжелый звук захлопывающейся железной двери, я наконец ощутил первую за сегодняшний день волну слабого, но настоящего облегчения. И, кажется, Дженис тоже. Нам обоим стало легче от сознания, что нас от всего этого жестокого мира теперь отделяет толстый металл. Хотя, признаюсь, были случаи, когда местные жители могли вышибить и не такую, невзирая на препятствия. Но, к счастью, такое случалось крайне редко.
После этого Дженис отвела меня на свой этаж. Ключ повернулся в замке с тихим щелчком, и стоило мне переступить через порог, как я оказался словно в другой вселенной. Там было не просто тепло, а по-домашнему уютно жарко от работающих батарей. Мягкий свет торшера заливал прихожую, а из кухни доносился сногсшибательный, аппетитный запах — пахло чем-то домашним, сытным, может недавно испеченным пирогом или тушеным мясом. Меня окутало странное, почти забытое ощущение, словно меня здесь действительно ждали. Обернувшись, я увидел, как девочка, что привела меня сюда, ловко скидывает кроссовки и протягивает мне тот самый пакет с продуктами.
— Можешь, пожалуйста, подержать, пока я не сниму куртку? Сейчас сделаю нам чай или, если хочешь, могу даже накормить.
Это было просто нечто удивительное. По итогу Дженис и правда выполнила всё, что предложила. В такой безопасной, теплой атмосфере лед внутри меня начал таять, и я понемногу разговорился. Наше общение наконец стало диалогом двух активных участников. Так я узнал, что Дженис с самого рождения, как и я, живет в этом районе. Я не видел ее по простой причине: зная, что творится на этих улицах, она редко выходила из дома просто погулять, обычно только с кем-то из родственников и то — по неотложным делам. Ее родители очень много времени проводили на работе: мама — врач, отец — работал на большом заводе по соседству. Я же сказал лишь то, что живу здесь с мамой. По понимающему, чуть печальному взгляду Дженис было ясно, что она хотела спросить что-то еще, но сдержалась.
Когда время приблизилось к ночи, я с удивлением заметил, что ее родители так и не появились. Девочку это явно расстроило. Она призналась, что из-за этого часто скучает, находя утешение в учебе и играх на телефоне. И тогда уже с моей стороны прозвучало самое безумное, спонтанное предложение за весь вечер, но оно вызвало у Дженис лишь широкую, счастливую улыбку.
— Я могу быть твоим другом. Тогда тебе будет с кем гулять.
Отпив глоток горячего, сладкого чая, она тут же ответила:
— Буду только рада. Но как я пойму, где и когда ты, если сама я особо не выхожу? Снова искать тебя у того магазинчика?
Тут я задумался. Ведь телефона, как у нее, у меня не было и вряд ли бы когда-нибудь появился. Я вышел на балкон. Не знаю почему, но когда я смотрю в небо, идеи приходят куда быстрее. В этот раз мир словно сам подсказал мне ответ: одинокий фонарный столб посреди площадки освещал такую же одинокую скамейку, отбрасывая от нее длинную, четкую тень. Я позвал Дженис ко мне.
— Вот, смотри. Я буду тебя ждать на этой скамейке. Увидишь меня там — значит, можем погулять, и ты можешь выходить.
— Хорошо. Тогда будем вместе гулять.
Так в моей жизни появился единственный лучик света, который заставлял меня хоть что-то делать. Чтобы избежать скандалов дома, я изо всех сил старался не создавать проблем в школе, хоть идеально это и не получалось. Когда же скандалы все равно происходили, я принимал всё как должное, а потом просто уходил во двор и садился на нашу скамейку, зная, что вскоре спустится она, и мы сможем провести время в мире и спокойствии. Единственное, что мне не нравилось, — так это регулярно придумывать откуда у меня появились свежие синяки или ссадины, которые не удавалось скрыть под одеждой. Дженис старательно пыталась их обработать, подражая собственной матери-врачу, и часто журила меня за то, что я, по ее мнению, ввязался в очередную драку, не подумав. Почему-то от ее тихих, искренних причитаний мне становилось легче, в то время как все остальные нотации и упреки извне начали постепенно не просто расстраивать, а систематически раздражать.
После общения с Дженис, после того как я узнал, что ко мне могут относиться иначе, все эти оценки со стороны, основанные на моем поведении и происхождении, перестали быть истиной в последней инстанции. Теперь они казались мне просто клеветой от полоумных придурков, которые только делают вид, что они выше меня. Так, благодаря Дженис, я начал потихоньку становиться тем человеком, которым в детстве себя предсказать даже не мог. Я начал верить, что у меня есть шанс на жизнь. И появился смысл жить — ведь если Дженис не дождется меня на очередной прогулке, это ее сильно расстроит, а этого я допустить не мог.
И да, менялся не только я. Менялась и сама Дженис. Она стала куда смелее, увереннее. Иногда именно она ждала меня на нашей скамейке, а порой даже у школы — как оказалось, мы учились в одной. Каким же было мое удивление, когда выяснилось, что моя подруга старше меня на несколько лет! Я не хотел в это верить, но в какой-то момент наша небольшая разница в росте стала чуть заметнее, и мне порой приходилось смотреть на нее снизу вверх. К счастью, нашему общению это никак не помешало. Изменилась и манера наших разговоров: если в детстве мы болтали обо всем подряд, то теперь могли открывать друг другу самые глубинные тайны и доверять их без страха.
Первое подобное откровение случилось для меня совершенно непредсказуемым образом. Однажды вечером, возвращаясь с дополнительных занятий (меня обязали подтянуть знания ради какого-то ненужного диплома), я увидел, как вокруг Дженис столпились какие-то мутные, подозрительные типы. Один из них, самый наглый, выдвинулся вперед.
— Разрешите одолжить сигаретку, мадам? — прозвучало притворно-вежливо, но с явной издевкой.
— Да бери, — ответила Дженис. Ее голос был ровным, но я уловил в нем легкое, сдерживаемое отвращение. Она без особых эмоций протянула открытую пачку.
Но те не стали ничего брать. Их лица расплылись в отвратительных, торжествующих ухмылках.
— Может, тогда и составишь нам компанию? — уже наглее процедил один из них, и его рука потянулась к плечу Дженис.
Стоило ему это сделать, как я оказался рядом в одно мгновение. Резко схватив незнакомца за запястье, я перегородил собой Дженис, встав между ней и опасностью.
— Не трогай её!
Дженис была удивлена моим внезапным появлением, впрочем, как и эти парни. Пацан в токсично-зеленой кофте с силой вырвал руку из моей хватки, его лицо исказила гримаса злобы.
— Ты что здесь забыл, щенок? Мы тут не с тобой разговариваем.
Я продолжал сверлить его своим взглядом, полным холодной ненависти, и по старой, дурной привычке размял шею до тихого, угрожающего хруста.
— Мне это не особо интересно. Но её ты не тронешь. И пальцем.
— Марк, прекрати. Давай просто уйдем, — тихо, но настойчиво произнесла за моей спиной Дженис.
Вдруг один из них, тот, что был в потрепанной джинсовой куртке, оживился.
— Марк? Так ты ж еще тот школяр несмышленый. Свали отсюда, пока по зубам не получил.
— Это точно, — фыркнул первый, — а мы продолжим то, на чем остановились.
Они грубо оттолкнули меня, и в тот же миг мои кулаки сжались, наливаясь свинцовой яростью. Мое и без того тощее терпение лопнуло. Стоило одному из них снова потянуться к Дженис, как я, уже не сдерживаясь, рванулся вперед. Я снова схватил его за руку и, используя весь свой вес, всадил ему в лицо короткий, но яростный удар.
— Я же говорил тебе, что ты её не тронешь!
Парень в ядовито-зеленой кофте с хриплым стоном отшатнулся и согнулся пополам, схватившись за нос. Его друг в джинсовке тут же вцепился мне в плечо и рванул на себя.
— Ты чё творишь, долбанный прыщ?!
В следующее мгновение я почувствовал глухой удар по лицу. Но в отличие от этого выпивохи, я был давно и хорошо закален в уличных драках и в искусстве принимать боль. Не раздумывая, я тут же ответил — резко и точно ударил его в солнечное сплетение. Когда он от боли скрючился, я добил его, опрокинув на мокрый асфальт одним точным пинком. Третий их товарищ, видя такую прыть, решил не испытывать судьбу и пулей умчался в темноту переулка. Ко мне подошла Дженис, ее лицо было бледным.
— Это было делать необязательно. Пошли скорее, я уже вызвала полицию, пусть с ними разбираются они.
Я лишь кивнул, переводя дух, и направился за ней. Но что-то гнетущее, какое-то шестое чувство не давало мне покоя, заставляя оглядываться. Я пытался отбросить эти мысли — Дженис цела, мы уходим, всё кончено. Как вдруг со спины на меня запрыгнул тот самый парень в зеленой кофте, тот, с которого всё началось.
— Ты получишь за всё, урод! — просипел он прямо в ухо, и я почувствовал резкий, колющий удар в плечо.
Мое тело среагировало на угрозу машинально — я резко ударил локтем назад, в живот нападавшего. Он с стоном отпустил меня, но я успел почувствовать, как что-то острое и холодное прочертило огненную полосу по моему плечу, сменившуюся пронзительной, жгучей болью.
— Чёрт!.. — вырвалось у меня сквозь стиснутые зубы.
Развернувшись, я из последних сил вдарил ему ногой в грудь. Он рухнул на землю, окончательно выбыв из боя. Я прислонился к холодной стене, зажимая ладонью раненое плечо. Сквозь пальцы сочилась теплая, липкая кровь.
— Марк, тише. Дыши. Сейчас мы пойдем в больницу, просто будь аккуратнее, — голос Дженис дрожал, но в нем была твердость.
Я с трудом кивнул, и мы снова двинулись по улице. Но с каждым шагом мир вокруг начинал плыть. Изображение в глазах двоилось, расплываясь в мутные пятна. Рука онемела и застыла ледяным, чужим грузом. Я посмотрел на подругу, которая уже успела взять меня под здоровую руку, но не мог разобрать, что именно она мне говорит — до меня доносился лишь приглушенный, будто из-под воды, шум. В ее широко раскрытых глазах я увидел то самое искреннее, испуганное волнение, как в самый первый день нашего знакомства.
Пока я попытался моргнуть, чтобы прояснить зрение, и не смог больше открыть глаза. Оказалось, я и вовсе рухнул на холодный, мокрый асфальт. Интересно, о чём она подумала в этот миг?
Интересные новости о проектах, активности и не только здесь 👇
Начало:
Предыдущая глава: