Рубиновый венец 112 Начало
Августа Карловна не могла найти покоя. День тянулся мучительно долго, и всё возвращало её к одному и тому же вопросу: кто эта девочка? Чья кровь течёт в её жилах?
Она вспоминала глаза Марии — робкие, но в то же время упрямые, будто за кроткой наружностью таилось упорство. «Да, хитрая была особа, — думала Августа, шагая из угла в угол своей гостиной. — Вела себя словно тень: тихая, безропотная, но в нужный момент сумела навязать себя моему сыну. А теперь, выходит, успела и муженька себе сыскать. И ребёнка родить…»
Она остановилась у окна, сквозь кружево инея всматриваясь в серый зимний Петербург. Небо низкое, тяжёлое, будто и сама погода склонялась к её раздумьям. В груди у Августы сжалось — от досады, от подозрений, от старого, до боли знакомого чувства: её род, её имя, её сын могли быть втянуты в историю с провинциальной проходимкой.
— Нет, так я этого не оставлю, — прошептала она.
Вечером, когда слуги внесли свечи, Августа снова уселась за стол и перебрала в памяти всё, что сообщил Семён Иванович. Брак Марии с Сусловым был поспешным и каким-то скрытным. В губернии ходили смутные слухи, но никто толком ничего не помнил: мол, жили тихо, гостей не принимали, ребёнок появился, а потом чета скоропостижно скончалась. И всё — след обрывается.
«Слишком много неясностей, — сердито думала Августа. — И слишком много совпадений. Не верю я, что это простая случайность. Если девчонка действительно моя внучка, я должна знать. А если Суслова — ну и что ж, тогда всё ясно: Мария обманула и моего сына, и своего Суслова. Такова уж её натура».
Впервые за последние годы Августа почувствовала в себе живую энергию, словно снова оказалась молодой женщиной, управлявшей домом и судьбами своей семьи. Она знала: теперь дело за малым — нужно найти документы.
— Церковь, — проговорила она вслух, ударив костяшками пальцев по столешнице. — В церкви остаётся след. Записи о венчании, о рождении, о крещении. Там должно быть всё.
Мысль оказалась настолько очевидной, что она даже усмехнулась. «Глупый старый Семён Иванович! Потратил два месяца, вернулся с пустыми руками. А ведь всё лежит у него под носом. Надо только уметь спросить».
Она задумалась, кому поручить такое деликатное дело. Обращаться прямо в канцелярию епархиального начальства — значило привлечь внимание. А этого ей не хотелось: рано раскрывать карты, да и не к чему сыну знать о её поисках. Вольдемар был слишком упрям и чересчур сентиментален, он мог вмешаться, всё испортить.
— Нет, пока он ничего не должен знать, — твёрдо решила она.
Лучше всего — снова отправить доверенного человека. Но не Семёна Ивановича, нет. Ему она больше не верила. Стар стал, осторожен, а тут нужна хитрость и расторопность. Надо найти кого-то помоложе, понаходчивее.
Она позвонила в колокольчик, и вошла её давняя камеристка Ефросинья, преданная и молчаливая женщина. Августа велела ей разыскать подходящего человека — не из столичных, а из приезжих, чтобы не слишком много языков болтало в Петербурге.
Когда служанка ушла, Августа снова осталась одна и погрузилась в мысли. Теперь она уже не сомневалась: истина где-то рядом.
С этими мыслями Августа Карловна зажгла свечу и вышла из комнаты, твёрдо решив, что уже завтра начнёт действовать.
Вскоре человечек для поисков нашелся. Немногословный, внимательный, с хорошей рекомендацией. Августа Карловна внимательно изучила документы. Осталась довольна. Намекнула ему, что дело деликатное. объяснила, что требуется. Поставила задачу.
- Твоя цель: церковь. Мне нужны записи. Понял?
Человек средних лет почтительно склонил голову.
— Понял, Августа Карловна. В метрических книгах всё как на ладони: и венчания, и рождения, и крещения.
— Вот и хорошо. Возьми ещё вот это, — Августа выдвинула ящик письменного стола и протянула ему кошель. — Чтобы священник знал: молчание дороже слов.
Человек снова поклонился и в тот же день пустился в путь.
Зима по календарю уже закончилась, но дороги оставались снежными. Посыльного такие трудности не пугали. Чего роптать, коли за работу платят? Тем более, задача несложная – расположить священника, найти нужные записи, переписать точь в точь, как в книгах.
Так и случилось. Священник оказался человеком не гордым, любил и гостя выслушать, и чарку принять. А когда на стол легли несколько ассигнаций, его лицо прояснилось ещё больше.
— Что ж, Трифон Сергеевич, — сказал батюшка, — дело тонкое, но для вас открытое. Книги старые, а я сам тут служу уж тридцать лет. Всё помню.
Они прошли в холодную ризницу, где на полках, покрытых пылью, громоздились толстые тома метрических записей. Священник достал нужный год, долго перелистывал страницы. Отыскал требуемые записи.
Трифон Сергеевич вчитался в строки и нахмурился. Даты говорили о том, что между венчанием и появлением ребёнка прошло около семи месяцев.
Он проверил ещё раз — ошибиться было невозможно. Девочка родилась слишком рано.
— Батюшка, верно ли это? — спросил он.
— Всё верно, — пожал плечами священник. — Запись моя собственная. Да и вся деревня тогда шепталась: не к спеху ли свадьбу сыграли? Но дело житейское, мало ли что… Никто особо не копался.
Трифон Сергеевич аккуратно переписал запись на лист бумаги и спрятал его в нагрудный карман. В тот же вечер он собрался обратно.
Когда он, усталый, явился к Августе Карловне, та проявляла нетерпение.
— Ну? — спросила она.
Трифон Сергеевич молча развернул бумагу и протянул ей.
Августа надела очки, склонилась над листком. И чем дальше читала, тем мрачнее становилось её лицо. Наконец, она с глухим стуком опустила ладонь на стол.
— Значит, так, — произнесла она негромко. — Девочка появилась раньше времени. Не меньше, чем на два месяца.
Она откинулась в кресло, прикрыла глаза. Мысли вихрем закружились в голове. Всё складывалось слишком явно: ребенок был, явно, не Суслова. Он был зачат раньше их поспешной свадьбы.
— Внучка… — вырвалось у неё шёпотом.
И от этого слова сердце её кольнуло так, что она даже поморщилась.
Она встала, медленно прошлась по комнате, остановилась у окна. Вечерний свет ложился на её сухое, резкое лицо, в глазах блестело возбуждение.
— Значит, Мария всё же обманула. Но не меня, а его… — Августа горько усмехнулась. — Дурочка решила спрятать свой грех, поспешила за первого попавшегося Суслова. А плод её — вот он. Моя кровь. Кровь Шумских.
Трифон Сергеевич почтительно молчал, понимая, что его работа окончена.
Августа Карловна чувствовала, как внутри неё рождается новое, твёрдое решение. Она должна отыскать эту девочку. Теперь уже не ради подозрений и догадок — ради истины и ради рода.
— Ты сделал хорошо, Трифон Сергеевич, — сказала она наконец. — Ступай, отдохни. Понадобишься еще, позову.
Он поклонился и вышел, а Августа Карловна осталась одна, с заветной записью в руках и ясным знанием: у неё есть внучка. И эта внучка — дочь Вольдемара.
***
Вольдемар Львович долго колебался, прежде чем решился доверить дело своему человеку. Но отступать уже было некуда: мысль о таинственном Касьянове, о венце, о Марии — всё это не давало ему покоя. Он чувствовал, что где-то рядом бьётся сердце разгадки, и оставалось только протянуть руку.
— Съезди туда, — сказал он наконец доверенному. — В ту губернию. Узнай о семье Касьяновых. О Марии Георгиевне в особенности. И будь осторожен.
Человек уехал. Прошла неделя, потом вторая. Зима стояла лютая: метели свистели в трубах, снег ложился тяжёлым настом на крыши, улицы хрустели под копытами. Петербург жил своей жизнью, но Вольдемар, сидя в кабинете за служебным столом, то и дело забывал о бумагах и глядел в окно, будто пытаясь разглядеть там ответ.
И вот, наконец, посланный вернулся. Он вошёл и почтительно поклонился, снимая дорожную пыль.
— Ну? — коротко спросил Вольдемар, чувствуя, как внутри всё сжалось.
Человек вздохнул, будто ему было тяжело говорить.
— Барин… спрашивал я, ездил в имение. Касьяновых давно нет. А барыня Мария Георгиевна… она уме рла. Давно, больше десяти лет назад назад.
Эти слова ударили словно хлыстом. Вольдемар замер, не сразу поверив. Потом глухо переспросил:
— Уме рла?..
— Да, барин. Говорят, с мужем вместе, лихорадка тогда свирепствовала. А дочь осталась. Маленькая девочка. Её вроде бы забрали родственники мужа. Куда — никто толком не знает.
Вольдемар медленно опустился в кресло, прижал пальцами виски. Слово «уме рла» словно эхом катилось по его голове. Ему казалось, что стены кабинета сжимаются, что воздух становится тяжёлым, и в груди пустота, которую ничем не заполнить.
До этого он ждал и надеялся, что когда-нибудь снова увидит её. Хоть издали. Хоть мимолётно, её глаза, улыбку. А теперь — всё. Никакой надежды.
Посланный тем временем продолжал:
— Да, и ещё… местные говорили, что недавно уже приезжал туда кто-то. Расспрашивал о Марии Георгиевне, о её семье. Всё очень подробно.
Вольдемар резко поднял голову.
— Кто?
— Этого не знают. Чужак. Говорили только, что человек был немолодой, с виду степенный, но расспрашивал тщательно.
— Понятно, — тихо произнёс Вольдемар.
Он отослал своего доверенного и остался один. На душе было муторно, больно, глухая тоска сжимала сердце. Мария уме рла. Значит, всё кончено.
В ту ночь он почти не спал. Ходил по кабинету, останавливался у окна, прислушивался к метели за стеклом. Ветер выл, снег швырялся в рамы, словно сама природа скорбела вместе с ним. Он снова и снова вспоминал её лицо, её улыбку, её робкие движения. Всё это теперь навсегда принадлежало прошлому.
Анна Николаевна сразу заметила перемену в муже. Он стал молчалив, взгляд его уходил куда-то вдаль, он засиживался в кабинете до поздней ночи. Утром за завтраком она робко спросила:
— Вальдемар Львович, вы нездоровы?
Он вздрогнул, посмотрел на неё почти с раздражением.
— Нет. Просто усталость.
— Вы измучены… Что-то случилось?
— Ничего. — Он отрезал сухо и снова уткнулся в газету, хотя глаза его не скользили по строчкам.
Анна больше не спрашивала. Но сердце её сжималось. Она видела: мужа что-то терзает. Словно рана открылась в его душе, о которой она ничего не знала. И, как ни старалась, приблизиться к нему не могла. Он жил рядом, но был где-то далеко, за границей её мира.
Она тихо наблюдала, как он вечерами садится в кресло, застывает с отрешённым лицом и будто смотрит сквозь неё.
Анна понимала: в его жизни есть тайна. Тайна, в которую ей никогда не позволят войти.