Серое октябрьское небо нависло над кладбищем тяжелой, глухой завесой — казалось, будто само небо скорбело о том, кто ушёл так рано.
Ольга замерла у свежего холмика, рядом с ней стоял семилетний Максим — мальчик крепко сжимал её ладонь, изредка поднимая заплаканные глаза к матери. Он так и не мог понять: почему папа больше не придёт домой? Фигуры собравшихся, все в чёрном, напоминали силуэты, вырезанные из плотного картона. Искусственные цветы на венках резали глаз неестественной яркостью — эти пёстрые пятна словно насмехались над неподдельной скорбью.
На другой стороне могильной насыпи стояла Надежда Петровна. Черты её лица застыли в суровой, безмолвной маске, будто были высечены из тёмного гранита. Время от времени она бросала короткие, колючие взгляды на невестку — в этих взглядах скользило что-то пронзительно холодное, почти хищное. Священник тянул последнюю молитву — его голос, монотонный и чуть дрожащий, растворялся в ветреных порывах и в затаённом всхлипывании тех, кто пришёл проститься.
Ольга слушала эти слова, но они не доходили до её сознания — словно отскакивали от невидимой стены боли, которая окружила её после смерти мужа. Она вспоминала, как всего неделю назад они вместе завтракали на кухне, как он смеялся над её неумением жарить блины, как обещал научить Максима кататься на велосипеде. А теперь его не стало.
Инсульт в тридцать три года… кто мог такое предвидеть? Врачи лишь разводили руками, говорили о стрессе, переутомлении, наследственности. Но все эти объяснения не могли заполнить ту пустоту, что возникла в её жизни. Когда последний ком земли лег на могилу, люди начали расходиться. Кто-то подходил к Ольге, произносил дежурные слова соболезнования, но она едва слышала их.
Надежда Петровна молча прошла мимо — не сказала ни слова поддержки, не обняла внука, которому так не хватало утешения. Дома, в той самой квартире, где они все вместе жили уже два года, стояла глухая тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов на стене. Гости разошлись быстро; люди не любят долго находиться рядом с чужим горем — оно слишком остро напоминает о собственной смертности.
Остались только самые близкие: Надежда Петровна, её подруга Клавдия и соседка тётя Люба, которая помогала накрывать поминальный стол. Ольга сидела на диване в гостиной, машинально поглаживая по голове Максима, который уткнулся лицом в её колени и тихо всхлипывал. Мальчик до конца не понимал происходящее, но чувствовал — в его мире случилась катастрофа. Настольная лампа в углу комнаты лила мягкий жёлтый свет на семейные фотографии, и казалось, что муж Ольги улыбается с них какой-то грустной, прощальной улыбкой.
Запах увядших цветов смешивался с ароматом чая, который никто не пил. Стол был накрыт по всем правилам: кутья, блины, водка для мужчин, — но еда оставалась нетронутой. Горе имеет свойство отбивать аппетит. Клавдия и тётя Люба тихо переговаривались на кухне, изредка поглядывая в сторону гостиной.
Надежда Петровна сидела в кресле напротив Ольги, её лицо было непроницаемым, но внимательный наблюдатель заметил бы странное напряжение в её позе — словно она готовилась к прыжку.
— Оля, тебе надо поесть! — тихо сказала тётя Люба, входя в комнату с тарелкой супа. — Ради Максима!
Ольга покачала головой. Еда казалась ей сейчас чем-то абсолютно ненужным, лишённым всякого смысла. Как можно есть, когда мир рухнул? «Как можно думать о таких мелочах, — думала она, — когда человек, который был центром твоей вселенной, больше никогда не скажет тебе "доброе утро"? Я не могу...»
Надежда Петровна встала с кресла. Движение было резким, решительным — что-то в нём заставило всех присутствующих обратить на неё внимание.
— Клавдия, Люба, спасибо вам за помощь, — сказала она ровным, холодным голосом. — Но я думаю, пора оставить семью наедине с горем.
Женщины переглянулись. В словах Надежды Петровны было что-то странное, какой-то подтекст, который они не могли понять. Но спорить со старшей в семье никто не решился. Они быстро собрались и ушли, оставив в квартире только свекровь, невестку и ребёнка.
Максим поднял голову и посмотрел на бабушку. В её глазах не было ни тепла, ни жалости, которую он ожидал увидеть. Мальчик инстинктивно прижался к матери крепче.
— Так... — сказала Надежда Петровна, когда за гостями закрылась дверь. Её голос стал другим — жёстким, колючим, словно она сбросила маску, которую носила весь день.
— Теперь можно поговорить начистоту.
Ольга подняла на нее удивлённые глаза.
— О чём вы говорите, Надежда Петровна?
— О том, что спектакль окончен, — свекровь подошла ближе, и в её движениях читалась угроза. — О том, что больше некого обманывать. Мой сын мёртв, и теперь правда выйдет наружу.
Сердце Ольги забилось быстрее. Она не понимала, к чему ведётся разговор, но чувствовала надвигающуюся опасность.
— Надежда Петровна, я не понимаю...
— Не понимаешь? — в голосе свекрови появились металлические нотки. — А я думаю, прекрасно понимаешь. Думаешь, я слепая? Думаешь, я не видела, как ты его обвела вокруг пальца? Как заманила в свои сети?
Максим испуганно поднял голову. Он не понимал слов, но интонация бабушки пугала его.
Мама тоже выглядела испуганной, а это значило, что происходит что-то очень плохое.
— Надежда Петровна, о чём вы?
— Я любила вашего сына...
— Любила? — свекровь засмеялась, но в её смехе не было ни капли веселья. — Да ты его подцепила, когда была уже беременна от другого. Думаешь, я не считала месяцы? Думаешь, я не видела, как ты скрывала живот первое время?
Мир вокруг Ольги начал медленно рушиться. Она помнила те страшные первые месяцы брака, когда боялась потерять ребёнка и действительно скрывала беременность даже от мужа, пока не убедилась, что всё идёт хорошо. Но Максим был сыном её мужа, и свекровь это прекрасно знала. Они даже делали тест на отцовство по настоянию врачей — из-за редкой группы крови мальчика.
— Это неправда, — прошептала она. — Максим — сын вашего сына, вы же знаете.
— Знаю! — крикнула Надежда Петровна, и Максим вздрогнул от резкости её голоса. — Знаю, что ты обманула моего мальчика. Что заставила его поверить в свои сказки. Это мой сын слушал твои байки о том, что ребёнок от него. А меня не проведёшь.
Ольга встала с дивана, инстинктивно защищая Максима.
— Вы не имеете права так говорить. Не сегодня, не в день похорон...
— Не имею права?! — свекровь подошла совсем близко, её лицо исказилось от злобы, которую она сдерживала долгие годы. — В моём доме я имею право говорить правду! А правда в том, что ты обманщица и проходимка!
— Мама, что происходит? — тихо спросил Максим, и в его голосе была такая растерянность, что у Ольги сжалось сердце.
— Ничего, солнышко, — она попыталась говорить спокойно, но голос всё равно дрожал. — Бабушка просто расстроена.
— Расстроена? — Надежда Петровна фыркнула. — Я, наконец-то, прозрела. Столько времени терпела твоё присутствие в этом доме, делала вид, что принимаю тебя как дочь. — А всё для чего? Чтобы не расстраивать сына.
Она подошла к окну и резко развернулась.
— Но теперь его нет. И больше нет нужды в этом театре. Выметайся из моего дома! И забирай своего ублюдка!
Максим заплакал. Он не понимал значения страшного слова, которое произнесла бабушка, но чувствовал — это что-то плохое, что касается его. Ольга обняла сына, пытаясь защитить его от потока ненависти, обрушившегося на них.
— Как вы смеете? — её голос стал твёрдым, несмотря на слёзы. — Как смеете так говорить о ребёнке? В день похорон его отца!
— Отца?! — Надежда Петровна подошла к комоду и достала какие-то бумаги. — Вот, посмотри: свидетельство о рождении. Видишь дату? А теперь считай, когда вы расписались. Три месяца разницы. Три месяца, в течение которых ты скрывала беременность от моего сына.
— Я боялась потерять ребёнка! — крикнула Ольга. — У меня была угроза выкидыша. Врач сказал не волноваться, не напрягаться… Я хотела убедиться, что всё будет хорошо, прежде чем сказать!
— Сказки, — отмахнулась свекровь. — Ты просто искала дурака, который женится на беременной. И нашла его — в лице моего сына.
Ольга почувствовала, как почва уходит у неё из-под ног. Она понимала: никакие объяснения не достучатся до этой женщины. Годы скрытой неприязни, наконец, выплеснулись наружу, как прорвавшаяся плотина.
— Даже если бы это было правдой, — сказала она медленно, — разве это повод выгонять нас в такой день? Разве Максим виноват в том, что вы так думаете?
— В моём доме не будет лжи, — отрезала Надежда Петровна.
Свекровь резко открыла шкаф и стала выбрасывать вещи Ольги на пол.
— Собирайся и убирайся! Немедленно!
— Надежда Петровна, остановитесь! — Ольга попыталась перехватить её руку, но та резко дёрнула руку назад.
— Не прикасайся ко мне! Я молчала, чтобы не разрушить семью сына. Терпела твоё лицемерие. Но он мёртв — и нет больше причин притворяться.
Максим рыдал навзрыд, прижимаясь к дивану. Мир вокруг рушился окончательно: сначала умер папа, теперь бабушка выгоняет их из дома, кричит на маму страшные слова, которых он не понимает… но которые причиняют боль.
Ольга опустилась на колени перед сыном.
— Максимка, не плачь. Мы сейчас уйдём, и всё будет хорошо.
— Я хочу к папе, — всхлипывал мальчик. — Где папа? Почему бабушка злая?
— Потому что бабушка говорит правду! — крикнула Надежда Петровна, продолжая швырять вещи. — Потому что надоело жить во лжи!
Ольга молча начала собирать разбросанную одежду. Её руки дрожали, но она понимала: спорить бесполезно. В этой женщине говорила не только боль утраты, а нечто куда более глубокое — злость, долгие годы копившаяся ненависть.
— Куда мы пойдём, мама? — спросил Максим, вытирая слёзы рукавом.
— Найдём место, солнышко... — Ольга заставила себя говорить уверенно, хотя сама не представляла, куда идти. Денег было немного, друзья прятались в крохотных квартирах, а гостиница — слишком дорого.
Надежда Петровна остановилась и посмотрела на них. В её глазах не светилось ни капли сожаления — только холодное, почти жестокое удовлетворение.
— И не смей возвращаться, — бросила она. — Этот дом больше не твой. Никогда не был твоим.
Ольга закрыла последний пакет с вещами, взяла Максима за руку.
— Пойдём, сынок...
— А игрушки? — спросил мальчик, бросая взгляд на свою комнату.
— Завтра заберём, — соврала мама, хотя в душе понимала: завтра их сюда уже не пустят.
Они вышли из квартиры под тяжёлым взглядом Надежды Петровны. Лифт медленно спускал их вниз — будто бы бросал в самую преисподнюю. За стеклом мелькали тёплые, чужие огоньки — в этих квартирах, за стенкой от их несчастья, кто‑то жил своей обычной жизнью, не подозревая о трагедии в доме номер 17.
На улице моросил мелкий дождь, смешивающийся со слезами на щеках Ольги. Она остановилась у подъезда, растерянно оглядываясь по сторонам — не зная, куда идти. В кармане лежал мобильный телефон, но кому звонить поздним вечером, почти в девять, с просьбой приютить хоть на одну ночь?
— Мама, мне холодно, — тихо прошептал Максим, щурясь от ветра.
Ольга сняла с себя шарф, бережно укутала сына. И вдруг с отчаянной ясностью поняла: должна быть сильной ради него. Что бы ни случилось, какие бы испытания ни ждала судьба — сломаться она не имеет права.
Они медленно дошли до ближайшего круглосуточного магазина, где Ольга, едва не плача, попросила разрешения вызвать такси.
Добрая продавщица, увидев женщину с ребенком и пакетами в такой поздний час, не стала задавать лишних вопросов.
продолжение