— Я замуж выходила за тебя, одного тебя, Василий! А не за всю твою семью! — голос Инги, обычно мягкий и мелодичный, звенел от сдерживаемых слёз и подступающей истерики. Она стояла посреди их небольшой, но уютной кухни, стиснув в руке злополучный ключ. — Объясни мне, что ЭТО делает в ящике с моими столовыми приборами?
Василий, крупный, широкоплечий мужчина, который за рулем служебного «Мерседеса» представительского класса выглядел хозяином жизни, сейчас напоминал провинившегося школьника. Он растерянно смотрел то на жену, то на ключ в её руке.
— Ингочка, ну ты чего… Мама же хотела как лучше. Чтобы прийти, пока нас нет, прибраться, ужин приготовить…
— Ужин? — Инга нервно рассмеялась. — Этот твой «ужин» я только что выбросила в мусоропровод! Целую кастрюлю жирного, пахнущего старым салом борща! Ты знаешь, что я не ем свинину! Ты знаешь, что мы стараемся питаться правильно! Но твоя мама, Элеонора Михайловна, считает, что лучше знает, чем кормить твоего тридцатипятилетнего сына!
Она бросила ключ на стол. Металл звякнул об керамогранитную столешницу с неприятным, режущим слух звуком.
— Она переставила все мои кастрюли! Она передвинула мебель в гостиной, потому что ей «фэн-шуй не понравился»! Она выкинула мой любимый плед, потому что он, видите ли, «пылесборник»! И всё это — в нашем доме! Без нашего ведома! Вася, это ненормально!
— Ну, мамка у меня такая… хозяйственная, — промямлил он, избегая её взгляда. — Она же на пенсии, ей заняться нечем. Бывшая завскладом колбасного завода, понимаешь? У неё всё должно быть по полочкам, под контролем. Это профессиональная деформация.
— Профессиональная деформация? — вскипела Инга. — Вася, её склад — это её квартира! А это — мой дом! Мой! И твой! Наш! И я не хочу, чтобы кто-то хозяйничал здесь без меня. Я работаю в страховой компании, я целый день общаюсь с людьми, решаю чужие проблемы. Я прихожу домой, чтобы отдохнуть, чтобы быть с тобой, а не для того, чтобы обнаружить, что у меня в шкафу всё переложено по системе твоей мамы!
Она села на стул и закрыла лицо руками. Плечи её затряслись. Василий подошёл и неуклюже обнял её.
— Ну, Ингуш, ну не плачь. Я поговорю с ней.
— Ты говорил уже. Десятки раз, — её голос звучал глухо. — И каждый раз всё заканчивается одинаково. Она смотрит на тебя своими скорбными глазами, хватается за сердце, и ты сдаёшься. А потом звонит мне и ледяным тоном сообщает, что я плохая жена, раз довела её единственного сына до того, что он вынужден делать замечания родной матери.
Они поженились три года назад. Это была красивая, яркая любовь. Инга, утонченная, интеллигентная, с прекрасным чувством юмора, и Василий, простой, надёжный, как скала, немногословный, но готовый ради неё на всё. Он работал личным водителем у крупного бизнесмена, хорошо зарабатывал, и почти сразу после свадьбы они взяли в ипотеку эту двухкомнатную квартиру в новом районе. Инга с упоением вила гнездышко: подбирала обои, заказывала мебель, создавала уют. Василий во всём её поддерживал, восхищался её вкусом и радовался, как ребёнок, каждой новой детали интерьера.
Проблемы начались почти сразу, но Инга, ослеплённая любовью, долгое время не хотела их замечать. Элеонора Михайловна, высокая, полная женщина с властным лицом и цепким взглядом, с первого дня знакомства дала понять, кто в их семье главный. Она приходила в гости без предупреждения, принося с собой кастрюли с едой, которую Инга не любила, и непрошеные советы, которые ранили, как острые иглы.
— Ингочка, деточка, ну разве так жарят котлеты? Всю кухню жиром забрызгала! Надо мучицы побольше, и маслица, маслица не жалеть! Васечка любит пожирнее!
— Элеонора Михайловна, спасибо, но мы стараемся есть меньше жареного. Так для здоровья полезнее.
— Здоровье, здоровье… — поджимала губы свекровь. — Мужика кормить надо, а не этой вашей травкой. А то сил не будет работать, денежку в дом приносить.
Каждый её визит превращался в инспекцию. Она заглядывала в холодильник, проверяла чистоту в ванной, проводила пальцем по полкам, ища пыль. Инга чувствовала себя не хозяйкой в собственном доме, а нерадивой прислугой, проходящей аттестацию у строгой управляющей.
Сначала она пыталась отшучиваться, потом — мягко ставить на место, но Элеонора Михайловна была непробиваема. Любая попытка отстоять свои границы воспринималась как личное оскорбление. Она тут же менялась в лице, её голос приобретал трагические нотки:
— Я же вам добра желаю! Я жизнь прожила, я знаю, как надо! А ты, неблагодарная, ещё и фыркаешь! Сына моего против меня настраиваешь!
И Василий, воспитанный в парадигме «мама — это святое», тут же бросался на её защиту.
— Инга, ну что ты в самом деле. Мама же из лучших побуждений.
К Элеоноре Михайловне часто присоединялась её дочь и сестра Василия, Тамара. Незамужняя, сорокалетняя, работающая в районной библиотеке, она жила с матерью и полностью разделяла её взгляды на жизнь и на «эту Ингу, которая увела нашего мальчика». Визиты вдвоём были для Инги сущим адом. Они садились на диван, как две судьи, и начинали перемывать ей косточки, не стесняясь в выражениях.
— А шторы-то какие блёклые повесила. Никакого уюта, — начинала Элеонора Михайловна.
— И пыльные, мамочка, посмотри, — тут же поддакивала Тамара. — У хорошей хозяйки всё блестит.
— Я стирала их две недели назад, — пыталась защититься Инга.
— Две недели! — всплескивала руками свекровь. — Да за две недели тут можно свиней разводить! Мы с Томочкой у себя каждую субботу шторы стираем!
Инга понимала, что это ложь. Но спорить было бесполезно. Она молча сносила унижения, а вечером плакала в подушку. Василий, видя её слёзы, злился.
— Ну что ты всё близко к сердцу принимаешь? Они же женщины, языками почесали и забыли. Не обращай внимания!
— Как я могу не обращать внимания, когда меня унижают в моём собственном доме? — спрашивала она.
— Никто тебя не унижает! Ты всё преувеличиваешь!
Ключ стал последней каплей. Осознание того, что в её личное пространство, в её крепость, могут вторгнуться в любой момент, лишило её остатков терпения.
После того разговора на кухне наступило затишье. Василий, видимо, всё-таки поговорил с матерью. Элеонора Михайловна не звонила и не приходила неделю. Инга начала надеяться, что муж наконец-то понял всю серьёзность ситуации. Они провели прекрасные выходные: гуляли в парке, сходили в кино, ужинали в уютном ресторанчике. Инга снова почувствовала себя любимой и защищённой.
Но в понедельник вечером, когда они ужинали, раздался звонок. Василий взял трубку. Лицо его помрачнело.
— Да, мама… Что?.. Как плохо?.. Давление?.. Тамара где?.. Скорую вызвали?.. Лекарство дала?.. Еду, конечно, еду!
Он сорвался с места, на ходу натягивая куртку.
— У мамы сердце прихватило. Давление под двести. Я должен ехать.
— Я с тобой! — Инга тоже вскочила.
— Нет! — отрезал он неожиданно резко. — Ты сиди дома. Она разволновалась… после нашего разговора. Увидит тебя — ей ещё хуже станет.
Дверь за ним захлопнулась. Инга осталась одна посреди комнаты, оглушённая его словами. Значит, это она виновата. Она, а не мать-манипулятор, которая довела их семью до ручки. Обида захлестнула её с головой. Она схватила телефон и набрала номер своей лучшей подруги Алины, работавшей юристом.
— Алинка, привет. Я больше не могу…
Подруга слушала её сбивчивый, полный слёз рассказ молча. Потом твёрдо сказала:
— Так, Инга, соберись. Слёзы в сторону. Давай рассуждать логически. Что ты хочешь?
— Я… я не знаю, — прошептала Инга. — Я люблю его. Но жить так я не могу.
— Значит, нужно ставить вопрос ребром. Но для этого ты должна быть готова к любому исходу. И подстраховаться. Квартира в ипотеке. На кого оформлена?
— На нас обоих. Мы созаёмщики.
— Отлично. Это совместно нажитое имущество. Согласно ст. 34 СК РФ, имущество, нажитое в браке, является совместной собственностью независимо от оформления титула, за исключением безвозмездных приобретений по ст. 36 СК РФ. Даже если бы квартира была оформлена только на Василия, ты имеешь право ровно на половину. И по ипотеке вы как созаёмщики отвечаете солидарно перед банком; «пополам» — это уже вопрос возможного последующего распределения между вами.
— И что мне это даёт?
— Это даёт тебе уверенность, — чеканила Алина. — Ты не на птичьих правах. Ты не бесприданница, которую можно попрекать куском хлеба. Ты полноправная хозяйка половины квартиры. И ты должна донести это до своего мужа. И до его мамы. Спокойно, без истерик, с опорой на закон. Мужчины, особенно такие, как твой Вася, уважают силу и закон. Слабость и слёзы их только раздражают.
Этот разговор с Алиной стал для Инги спасательным кругом. Она вдруг поняла, что у неё есть опора. Не только эмоциональная, в виде подруги, но и вполне реальная, юридическая. Она перестала плакать. В её душе зародилась холодная решимость.
Василий вернулся за полночь. Уставший, осунувшийся.
— Ну как она? — спросила Инга спокойно, без тени упрёка в голосе.
— Скорая сделала укол, давление сбили. Сейчас спит. Тамарка с ней осталась.
Он прошёл на кухню, налил себе стакан воды.
— Врач сказал — сильный стресс. Инга… мама просила, чтобы ты… чтобы мы… пожили немного отдельно. Пока она не оправится.
Инга смотрела на него в упор. Она ожидала чего-то подобного.
— Пожить отдельно? То есть, я должна собрать вещи и уйти из собственного дома, потому что твоя мама так захотела?
— Ну не уйти… можно к твоим родителям съездить на время… — он не выдержал её взгляда и отвёл глаза.
— Мои родители живут в другом городе, Вася. И я не собираюсь никуда уезжать. Это мой дом.
Она сделала паузу, давая словам впитаться.
— А теперь слушай меня внимательно. Я никуда не уйду. Если кто-то хочет пожить отдельно, то это можешь быть ты. Собирай вещи и поезжай к своей маме. Ухаживай за ней, успокаивай её. Но знай: если ты сейчас уйдёшь, то можешь не возвращаться.
Василий ошеломлённо смотрел на неё. Он никогда не видел её такой. Спокойной, жёсткой, уверенной.
— Ты… ты меня выгоняешь?
— Я ставлю тебя перед выбором, который ты должен был сделать уже давно. Либо ты — мой муж, и мы строим НАШУ семью, со своими правилами, со своими границами, куда никто не имеет права вторгаться. И твоя мама — гость в нашем доме. Желанный, уважаемый, но гость, который приходит по приглашению. Либо ты — сын своей мамы, и тогда я, к сожалению, в этой схеме лишняя.
Она видела, как в его глазах борются страх, привычка подчиняться матери и любовь к ней. Это была жестокая, но необходимая операция.
— Я люблю тебя, Вася. Но я не могу больше жить в этом кошмаре. Я не могу постоянно чувствовать себя виноватой, оправдываться, защищаться. Я хочу жить, а не выживать. Бороться можно и нужно всегда, но я устала бороться с ветряными мельницами. Теперь твоя очередь бороться. За нас. Если мы тебе, конечно, нужны.
Она развернулась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Всю ночь она не спала, прислушиваясь к звукам из кухни. Она слышала, как он ходит взад-вперёд, как скрипит стул, как он тихо с кем-то говорит по телефону. Сердце сжималось от страха: а что, если он и вправду уйдёт? Но она гнала от себя эту мысль. Она сделала всё, что могла. Теперь решение за ним.
Утром, когда она вышла из спальни, его не было. Кровать в гостиной, где он, видимо, провёл ночь, была аккуратно заправлена. На кухонном столе стояла чашка с остывшим кофе и лежал листок, вырванный из блокнота. Сердце Инги ухнуло вниз. «Неужели ушёл?»
Она подошла ближе. На листке было написано его корявым, мужским почерком:
«Уехал на работу. Вернусь в семь. Люблю тебя. Нам нужно поменять замки».
Инга несколько раз перечитала последние слова. «Нам нужно поменять замки». Это было больше, чем просто слова. Это было решение. Это была победа. Её маленькая, но такая важная победа. Слёзы облегчения покатились по её щекам.
Вечером он приехал ровно в семь. С большой коробкой в руках.
— Это новый замок. Сказали, самый надёжный.
Они молча меняли замок. Василий умело орудовал отвёрткой, Инга подавала ему винтики. Эта совместная, молчаливая работа сближала их больше, чем тысячи слов. Когда последний винт был закручен, Василий протянул ей новый комплект ключей.
— Это твои. Это мои. Больше ни у кого их не будет.
Потом он сел на стул и устало потёр лицо.
— Я сегодня звонил маме. Сказал, что мы поменяли замок.
— И что она? — спросила Инга, затаив дыхание.
— Кричала, — коротко ответил он. — Что я неблагодарный сын, что ты меня приворожила. Что она на нас всю жизнь положила, а мы… В общем, всё как обычно.
— А ты что?
— А я сказал, что люблю тебя. И что ты моя жена. И что теперь у меня своя семья, и я за неё в ответе. Сказал, что мы всегда будем рады видеть её в гостях, но только по предварительному звонку. И что хозяйка в этом доме — ты.
Он поднял на неё глаза, и в них была такая тоска и такая решимость, что Инга поняла — он перешагнул через себя. Он сделал свой выбор.
— Она бросила трубку. Потом звонила Тамарка, визжала, что я маму в могилу вгоню. Я и ей сказал то же самое. И отключил телефон.
Он протянул к ней руки. Инга подошла и села к нему на колени, обняла за шею.
— Мне было так страшно, Вася. Страшно, что я тебя потеряю.
— Ты никогда меня не потеряешь, — он крепко прижал её к себе. — Я дурак был, Ингуш. Слепой дурак. Боялся маму обидеть и не видел, как обижаю тебя. Прости меня.
Жизнь не превратилась в сказку на следующий же день. Элеонора Михайловна и Тамара объявили им бойкот. Они не звонили и не отвечали на звонки. Первое время Василию было тяжело, его мучило чувство вины. Инга, как могла, поддерживала его. Она понимала, что ему нужно время, чтобы перестроить свои отношения с матерью.
Они заново учились быть семьёй. Учились разговаривать, слышать друг друга, решать проблемы вместе. Инга поняла, что её спокойная уверенность и твёрдая позиция действуют на мужа гораздо лучше, чем слёзы и упрёки. А Василий понял, что любовь к матери и любовь к жене — это два разных чувства, и одно не должно подменять другое.
Через месяц Элеонора Михайловна не выдержала. Она позвонила сама. Голос её был холоден как лёд.
— Ну что, неблагодарные, не интересуетесь, жива ли ещё мать?
— Мама, здравствуй. Мы звонили, ты не брала трубку, — спокойно ответил Василий, включив громкую связь, чтобы Инга тоже слышала. — Мы очень хотели тебя поздравить. У Инги сегодня день рождения. Мы хотели пригласить тебя и Тамару к нам в субботу. Часов на пять.
На том конце провода повисла пауза. Это был ход, которого свекровь не ожидала.
— В субботу… — растерянно проговорила она. — Ну, не знаю… посмотрим.
— Хорошо, мама. Если решите прийти, мы будем очень рады. Ждём вашего звонка в пятницу, чтобы знать, на сколько человек накрывать стол. А сейчас, извини, мы уходим в театр.
Василий закончил разговор. Инга смотрела на него с восхищением.
— Ничего себе. Ты — стратег!
— Я учусь, — улыбнулся он. — Учусь у лучшей.
В субботу они пришли. Обе. Натянутые, как струны, с поджатыми губами. Элеонора Михайловна принесла в подарок нелепую вазу, Тамара — коробку дешёвых конфет. Инга встретила их с искренней улыбкой, провела в гостиную, где был накрыт красивый стол. Она не суетилась, не пыталась угодить. Она была хозяйкой. Спокойной и доброжелательной.
Весь вечер свекровь и золовка пытались найти, к чему придраться, но не могли. Квартира сияла чистотой, еда была вкусной и изысканной, а Инга держалась с таким достоинством, что их ядовитые шпильки просто отскакивали от неё.
Когда они уходили, Элеонора Михайловна задержалась в прихожей.
— А замок-то… хороший поставили, — процедила она, глядя на новую блестящую личинку.
— Да, Элеонора Михайловна, — мягко улыбнулась Инга. — Самый лучший. Для своей крепости ничего не жалко.
Она знала, что война ещё не окончена. Будут новые битвы, новые попытки пробить брешь в их обороне. Но теперь она была не одна. Рядом с ней стоял её муж, её опора, её скала. И свою крепость, свою семью, они теперь будут защищать вместе.