Продолжение ликбеза о любви было в Сибири.
В начале второй половины прошлого века слава о подвигах гидростроителей на Ангаре гремела на весь Союз. Дня не проходило, чтобы в газетах или по радио не сообщили о делах буровиков, бульдозеристов, экскаваторщиков и бетонщиков в котловане Братской ГЭС, монтажников на трассах ЛЭП-220 и ЛЭП-500, о строительстве нового Братска, о прибытии на строительные объекты новых групп добровольцев из разных концов страны. Громадьё планов и кипучая жизнь великой страны будоражили умы молодежи и звали в дорогу «за мечтою и за запахом тайги».
Романтика новостроек поманила и меня. За плечами был небольшой опыт работы на стройке и три курса исторического факультета Московского университета. Я надеялся попасть в котлован гидростанции, но в отделе кадров Братскгэсстроя сказали, что им нужны только классные строители.
– У меня пятый разряд каменщика, – объяснял я.
– Каменщики в котлован не нужны. Нужны бетонщики и сварщики, – сказал кадровик.
Я не был ни бетонщиком, ни сварщиком. Поэтому сразу стало ясно, что в котлован мне не попасть и реализация мечты о героическом труде на ударной стройке пока откладывается.
В расстроенных чувствах бродил я по улицам поселка Постоянного, тогдашнего административного центра Братска, пока по совету кого-то из новых знакомых не попал к заведующему гороно А.А. Иноземцеву. Заведующий принял меня радушно, с таким видом, будто давно ждал моего появления в своем кабинете. Его простецкое обаяние и оптимизм подействовали на меня положительно. Он и в самом деле предложил мне на выбор несколько мест работы.
После недолгих размышлений я принял предложение завгороно поработать годик-другой учителем в школе, хотя еще вчера ни о какой школе и ни о каком учительстве не помышлял. Да что там вчера, я не помышлял об этом никогда в жизни!
Так я оказался в школе в лесном поселке Наратай.
Мог ли я тогда предположить, что «годик-другой» затянется на полвека?!..
Вы читаете продолжение. Начало рассказа здесь
***
Школа была типичной сельской восьмилеткой. Учителей не хватало, и моему прибытию были рады, особенно ребятишки. Когда я, прогибаясь под тяжестью своего битого в дорогах чемодана, преодолел высокое крыльцо и вошел в просторный вестибюль, прозвенел звонок на перемену. И тут же с шумом стали распахиваться двери классов и с обычной бестолковостью дети устремились кто на улицу в уборную, кто в спортзал – тоже на улице. Несколько любопытных подошли ко мне и в ответ на мой вопрос: «Где найти директора?» – показали на дверь в конце коридора.
– Можно, мы вам поможем? – сразу предложили трое шустрых пацанят и попробовали тащить мой чемодан.
– Ого, какой тяжелый, – сказал один, ростом повыше. – А вы будете у нас учителем?
Первый раз в жизни меня называли учителем. Я был весь на виду во всём своем простецком прикиде: ватник, выданный как спецодежда еще в Джезказгане, еще не старый, дешевый полушерстяной костюмчик, сшитый на фабрике имени Клары Цеткин в молдавском городе Тирасполе и несколько легкомысленная (на улице уже лежал снег) обувка – летние туфли из кожемита с вентиляционными дырочками.
– Да, – сказал я. – Буду учителем.
***
Коллектив работников школы был небольшой, человек двадцать. Новые коллеги приняли молодого учителя тепло. Две учительницы начальных классов были молодые женщины, чуть за тридцать; труд преподавал угрюмый мужчина лет пятидесяти; остальные учительницы были сорока и более лет.
В первые же дни меня окружили таким вниманием, каким ни до, ни после я никогда в своей жизни не пользовался. «Николай Васильевич учился в самой Москве», – то и дело к месту и не к месту говорили в школе, потом и в поселке.
Поскольку предполагалось, что придется вести много предметов, коллеги принесли в первые же дни массу методических материалов: «Возьмите, пригодится». Брал, удивляясь, как в такой глуши могли оказаться последние работы таких именитых ученых, как Лернер и Лейбенгруб, чьи лекции я слушал в Москве.
Часто задавал вопросы, мне охотно и подробно отвечали и делились секретами ремесла. Как спланировать материал так, чтобы уложиться в отведенное количество уроков, как провести урок, как организовать практическую работу по биологии или географии, как работать с контурными картами, каковы нормы оценок знаний по истории, по немецкому языку и т.п.? Прошел своеобразный педминимум!
Отношения с людьми складывались благоприятно, но были и проблемы. Часто мои деяния и поведение были совсем не безупречными, но я не слышал ни упреков, ни замечаний, ни поучений в свой адрес.
Особенно непросто складывались первые контакты с ребятишками, обычными деревенскими сорванцами. Имея репутацию специалиста из столицы, я – увы! – не обладал ни достаточно приличными манерами, ни подобающей речью, ни взрослой солидностью. Не обладал, к сожалению, и тем Богом даваемым качеством, которое называется педагогическим чутьём. У меня был только голый авторитет учительской должности, благосклонно поддерживаемый коллегами, и малая толика здравого смысла человека, немного потрепанного жизнью. Спасала склонность к самоанализу, которая понуждала пересматривать собственное поведение и давать себе нелицеприятные оценки.
Вначале я вел уроки истории и географии, потом пришлось вести еще уроки ботаники, зоологии, физкультуры, рисования, пения и немецкого языка. Классов-параллелей не было, и поэтому в каждом классе каждый урок был единственным и неповторимым. Поскольку я был комсомольцем, то меня без лишних уговоров вскоре назначили еще и старшим пионервожатым.
***
Режим дня был жесткий: обычно с утра до полвторого – уроки, потом обед, небольшой отдых, потом подготовка к урокам на следующий день с обязательным написанием развернутых планов каждого урока. Часто подготовка к урокам затягивалась до 2-3-х, а то и 4-х часов ночи, а в полседьмого – снова подъем, туалет («удобства», конечно, на улице) и – школа. Ну а когда в связи с уходом в декрет моей коллеги мне дали еще и классное руководство в пятом классе, послеобеденный отдых отпал сам собой, а так называемая «внеклассная работа» с моими двоечниками-«пятышами» стала затягиваться допоздна.
Когда окончилось первое полугодие, выяснилось, что в моем классе не успевает четвертая часть учащихся. На педсовете директор Леонид Григорьевич, строго глядя в мою сторону, сказал:
– Надо принимать решительные меры.
На улице стоял 1961-й год. В те времена еще не знали, что такое личностно ориентированный подход, процентомания, тотальная борьба с двоечничеством. Но директорское слово «надо» для меня означало, что и вправду – надо! Никакого опыта стимулирования личностной мотивации учащихся у меня не было (В.Ф. Шаталова я тогда еще не читал), но мне очень хотелось вытащить своих детей, которые при всем их лентяйстве нравились мне все больше и больше.
Я собрал родителей, – как водится, пришли одни мамы, – и сказал, что с завтрашнего дня любой ребенок, который получит двойку по какому-либо предмету, будет оставлен после занятий до тех пор, пока как следует не выучит урок и не отчитается передо мною.
– И давайте им с собой побольше еды, придется задерживаться надолго, – добавил я.
Мне было понятно, что возникнет большая перегрузка, ребятишки будут сильно уставать, но другого выхода я не видел. Бывали дни, когда неудовлетворительные оценки за день получало полкласса.
Однако довольно скоро мои дети усвоили новое правило: получил двойку – оставайся после уроков и выучи то, что не знаешь. А Николая Васильевич поможет, но и обязательно проверит. Чаще других оставались после уроков Олег Димитриев, Галя Хромовских и Коля Бизимов.
Как-то мы просидели с Олегом часов до девяти вечера: ему не давалась задачка по арифметике, и, несмотря на мои наводки, он никак не мог найти решение, а мне никак не хотелось, чтобы он просто списал решение. В конце концов, мы с ним вместе наметили порядок действий (так тогда принято было решать задачи – по действиям), но тут прибежала перепуганная мама (она одна воспитывала Олега) и увела свое бестолковое чадо домой.
Вскоре из числа двоечников появились твердые троечники, которые нередко лучше меня объясняли материал своим товарищам и спрашивали с них. И к концу февраля как будто новое дыхание появилось у моих детей – они перестали получать двойки. То ли им надоело, то ли они стали выслушивать больше похвал от учителей и от меня, то ли стали больше себя уважать, но факт остается фактом: к концу третьей четверти большая часть неуспевающих детей стали успевающими.
Однажды я случайно услышал, как Галя Хромовских, которая выбилась в троечницы, выговаривала Олегу Дмитриеву:
– Ну, что ты валяешь дурака? Подтянись! Пожалей нашего учителя. Он совсем с нами замаялся, день и ночь возится с нами, балбесами. Похудел, бедный…
Дети всегда остро чувствуют, когда о них заботятся.
В четвертой четверти я возобновил занятия своей группы «продленного дня», и пятый класс все окончили без двоек. Тогда я и вывел для себя одно простое, но важное правило: если любишь своих детей, то обязательно придумаешь что-нибудь такое, чтобы им было хорошо. Именно любовь является основой воспитания детей. Именно любовь является основой отношений людей. Именно любовь является основой жизни.
Я сильно привязался к своим ученикам, и мысли мои постоянно были о них. Они платили мне доверием и радостными улыбками, и я отчетливо понимал, что нужен этим детям. Востребован!
Окончание здесь Начало рассказа здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пернай Николай
Ещё одна история этого автора здесь