Помешивая остывший чай в чашке, я ловила себя на том, что считала до десяти перед каждым глотком. Нельзя было дрожать, нельзя было выдать себя. Кира возилась рядом с куклой, а Наташа убирала со стола крошки после завтрака.
— Мам, ты чего такая молчаливая? — дочь остановилась возле моего стула, положила ладонь на плечо.
— Устала просто, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Миша прошёл мимо, направляясь к холодильнику. Мельком коснулся моей руки, будто случайно. Прикосновение длилось секунду, но этого хватило, чтобы по спине пробежала волна жара.
— Бабушка, — Кира потянула меня за рукав, — давай все вместе посидим! Я хочу, чтобы мама и папа тоже сели!
— Хорошо, солнышко.
Наташа уселась рядом, Миша занял место напротив. Кира залезла ко мне на колени и потребовала, чтобы все взялись за руки.
— Как в хороводе! — радостно объявила она.
Я взяла дочь за руку — её ладонь была тёплая, чуть шершавая от мороза. Миша протянул свою. На секунду наши пальцы переплелись теснее, чем нужно.
— Мам, — Наташа вдруг крепко обняла меня, — я без тебя не справилась бы. Даже представить не могу, что бы я делала одна.
Внутри всё сжалось. Если бы ты знала…
— Глупости ты говоришь, — прошептала я. — Всё у вас и так хорошо.
Но когда подняла глаза, встретила взгляд Наташи. В нём было что-то настораживающее — будто она всматривалась в меня, пытаясь разгадать загадку.
Через час мы остались на кухне одни с Мишей. Наташа повела Киру в магазин за хлебом.
— Анна, — он подошёл ближе, встал за спиной, — нам нужно поговорить.
— О чём? — я не обернулась, продолжала мыть посуду.
— Ты знаешь о чём. Наташа начинает что-то подозревать.
Его дыхание щекотало шею. Хотелось прислониться к его груди, но вместо этого я выпрямилась.
— Мы ничего не обсуждаем. Вообще ничего.
— Но мы же…
— Тише! — резко обернулась я. — Они могут вернуться.
Миша отступил, но не ушёл. Стоял, смотрел на меня с такой болью, что хотелось заплакать.
Хлопнула дверь — они вернулись раньше, чем я ожидала. Кира вбежала первой, размахивая батоном.
— Бабушка! — закричала она, кидаясь в объятия. — Я хочу есть хлеб с маслом!
Наташа зашла следом, но остановилась в дверях. Посмотрела на нас с Мишей — мы стояли слишком далеко друг от друга, как будто что-то скрывали.
— Чего вы тут… — начала она, но не договорила.
— Я помогала маме с посудой, — быстро ответил Миша.
— Помогал? — в голосе дочери появилась странная нотка. — А мне никогда не помогаешь.
Она подошла ко мне, обняла за талию.
— Все мои мужчины всё равно выбирают тебя, а не меня, — сказала она, пытаясь смеяться, но получилось натянуто.
Боже, если бы ты знала, как близко к правде…
Я пошла в ванную, чтобы умыться холодной водой. Может быть, это помогло бы прийти в себя. Включила кран, брызнула на лицо. Вода стекала по щекам, смешиваясь с внезапными слезами.
Стук в дверь.
— Мам, можно войти? — голос Наташи.
— Конечно.
Она зашла, искала что-то в шкафчике. Потом остановилась, посмотрела на меня в зеркало.
— Мам, только честно… если бы что-то было не так в нашей семье, ты бы сказала мне? Ты же доверяешь мне?
Сердце подпрыгнуло к горлу. Она знает. Каким-то образом догадывается.
— О чём ты говоришь? — я избегала её взгляда, вытирала руки полотенцем.
— Не знаю. Просто чувство такое… будто все что-то скрывают от меня.
Я повернулась к ней, заставила себя улыбнуться.
— Наташенька, ты слишком много думаешь.
Но дочь не выглядела убеждённой. Нашла полотенце, которое искала, и ушла, оставив дверь приоткрытой.
Я посмотрела на себя в зеркало. Незнакомая женщина с усталыми глазами и дрожащими губами смотрела в ответ. Когда я стала такой? Когда превратилась в обманщицу?
Вечером мы укладывали Киру. Она, как всегда, капризничала.
— Я не хочу спать одна! Бабушка, иди спать к нам!
— Солнышко, у тебя же есть мама и папа…
— Нет! — она топнула ножкой. — Я хочу, чтобы все были вместе! Как одна большая семья!
Наташа устало вздохнула.
— Ладно, мам. Ляжешь с нами? А то она не уснёт до полуночи.
Мы легли вчетвером на широкой кровати. Кира устроилась между мной и Наташей, Миша — с краю. Выключили свет, остался только слабое свечение ночника в форме облачка.
— Бабушка, дай ручку, — прошептала Кира.
Я протянула ей ладонь. Она взяла мою руку, потом потянулась к Наташиной, соединила наши пальцы.
— А теперь папину!
В темноте рука Миши нашла мою. Его пальцы переплелись с моими, сжали чуть сильнее, чем нужно.
Кира накрыла наши соединённые руки своей маленькой ладошкой.
— Вот так! — довольно прошептала она. — Чтобы никто никуда не ушёл. Я буду всех держать!
Я лежала в темноте, чувствовала тепло Мишиной руки в своей, дыхание спящей дочери рядом, и думала: Господи, что мы наделали? Как же мы всем делаем больно…
На следующий день Наташа рассказывала за обедом про свою школьную подругу, которая недавно развелась.
— Она говорит, что всегда чувствовала себя лишней в собственной семье, — говорила дочь, помешивая суп. — Будто муж и дети любили кого-то другого больше, чем её.
Я замерла с ложкой у губ.
— Странно как-то, — продолжала Наташа, не глядя на меня. — Иногда мне кажется, что я тоже… будто всегда остаюсь на втором плане. Даже в собственном доме.
— Наташа, что за глупости…
— Не глупости! — она резко подняла голову. — Посмотри сама. Кира больше к тебе липнет, чем ко мне. Миша с тобой разговаривает охотнее. Иногда я думаю: а может, я просто не умею быть интересной?
Если бы ты знала правду, ты бы поняла, что интересная как раз ты. А я… я просто разрушаю чужое счастье.
Я встала, чтобы принести чай. Руки тряслись, когда брала треснутую чашку. Трещина стала глубже, казалось, ещё немного — и она развалится пополам.
Налила кипяток. Фарфор обжигал пальцы, но я не выпускала чашку. Держись, как я держусь. Не разбивайся.
— Мама, ты в порядке? — Наташа подошла сзади.
— Конечно, просто…
Чашка выскользнула из рук. Упала на кафельный пол, раскололась на несколько кусков. Горячий чай разлился по полу.
— Ой! — Наташа схватилась за тряпку. — Осторожно, не наступи на осколки!
Я стояла и смотрела на обломки. Вот и всё. Больше не могу склеивать то, что должно было разбиться давно.
— Мам, что с тобой? — голос дочери звучал встревоженно.
— Ничего. Просто руки дрожат от усталости.
Но это была неправда. Дрожала я не от усталости. Дрожала от того, что больше не могла лгать самой себе.
Вечером, когда все легли спать, я осталась на кухне. Подметала осколки, складывала их в мусорное ведро. Каждый кусочек — как частица моей прежней жизни.
Миша зашёл на кухню, налил себе воды.
— Не можешь уснуть? — тихо спросил он.
Я не ответила. Продолжала собирать мелкие осколки.
— Анна, мы не можем так больше. Это разрушает нас всех.
— Знаю.
— Что будем делать?
Я выпрямилась, посмотрела ему в глаза.
— Ничего. Больше ничего не будем делать.
Он хотел что-то сказать, но я покачала головой.
— Всё, Миша. Хватит.
Пошла в спальню. Наташа уже спала, Кира сопела рядом с ней. Я легла на свою половину кровати, но сна не было.
Через полчаса пришёл Миша. Лёг тихо, стараясь не разбудить дочь и внучку. В темноте его рука осторожно искала мою.
Я отодвинула руку.
Первый раз за восемь лет отодвинула.
Повернулась к окну, смотрела на полоску света между занавесками. Хватит. Я не могу быть всем сразу и никем для самой себя.
Миша не настаивал. Лежал тихо, но я чувствовала, как он напрягся.
Утром проснулась первой. Пошла на кухню, заварила чай в другой чашке — целой, без трещин. Подметая вчерашние крошки, нашла под столом маленький осколок фарфора. Взяла его в ладонь — острый край больно впился в кожу.
— Бабушка! — в кухню вбежала Кира, ещё в пижаме. — А что это?
Она показала мне горсть осколков, которые нашла в мусорном ведре.
— Это от старой чашки, солнышко.
— А зачем ты её выбросила? — Кира высыпала осколки мне в ладонь. — Давай склеим! Я умею клеить!
Я посмотрела на её серьёзное личико, на маленькие пальчики, которые пытались сложить кусочки вместе.
— Некоторые вещи нельзя починить, малышка.
— Можно! — упрямо сказала она. — Я знаю! Главное — крепко держать.
В кухню зашла Наташа, сонная, с растрепанными волосами.
— Доброе утро, — сказала я.
Дочь посмотрела на меня внимательно, как будто видела что-то новое.
— Доброе, — ответила она. — Мам, а ты… ты как-то странно сегодня выглядишь.
— Странно?
— Не знаю. Спокойнее что ли.
Я кивнула, налила ей чай в новую чашку.
— Может быть. Теперь всё будет медленно и осторожно.
Наташа не спросила, что я имела в виду. Но кивнула, как будто понимала: что-то изменилось.
Я вышла на балкон, вдохнула прохладный утренний воздух. Где-то в соседнем дворе цвела сирень — её аромат смешивался с запахом дождя.
Впервые за восемь лет дышала свободно.
Я не знала, что будет дальше. Но знала точно — больше не буду прятаться от самой себя.
Ветер шевелил волосы, и мне казалось, что он сдувает с меня всю ложь, всю вину, все эти годы молчания.
Вернулась в кухню. Кира всё ещё пыталась сложить осколки чашки.
— Бабушка, смотри! — показала она. — Почти получилось!
Я села рядом с ней, погладила по голове.
— Знаешь что, солнышко? Пусть старая чашка останется разбитой. А мы купим новую. Красивую и целую.
Кира задумалась, потом кивнула.
— Ладно. Но эту я тоже оставлю. Для красоты.
Я улыбнулась первый раз за много дней — не из вежливости, а по-настоящему.
— Хорошо, оставим.
Зашёл Миша, остановился в дверях. Посмотрел на меня вопросительно.
Я встретила его взгляд спокойно, без прежнего напряжения. Кивнула ему как давней знакомой.
Он понял. В его глазах — облегчение и грусть одновременно.
Наташа обняла меня за плечи.
— Хорошо, что ты у меня есть, мам.
— И ты у меня, дочка.
Теперь я знала, кто я. Мать. Бабушка. Женщина, которая имеет право на собственную жизнь. И которая больше не будет разрушать чужую.
За окном начинался обычный день. Но для меня — первый день новой жизни.
Как считаете, правильно ли сделала Анна, что не рассказала обо всём дочери?
Поделитесь в комментариях 👇, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк ♥️, если было интересно.