— Ты не можешь так делать, — говорю твердо, поднимая на нее напряженные глаза.
— Что?
— Строить из себя заботливую мать для галочки. Раз в неделю. Только хуже делаешь, мам.
Сбитый прицел (13)
Окрыление. Вот, что я чувствую по возвращении домой. Спать больше не хочется, наоборот, энергия бьет ключом, фонтанирует до потолка так, что все тело вибрирует. Перед мысленным взором так и стоят восторженные глаза Симы.
Нехорошо радоваться неприятностям человека, конечно, я это понимаю, но, если бы отчим Серафимы ее не бросил, появился бы у меня шанс вот так с ней сблизиться? Очень сомневаюсь. Все в этой жизни связано. Чужие проблемы иногда только на руку, как бы цинично это ни звучало.
Прокручиваю ключ в замке, разуваюсь и поднимаю глаза. Успеваю заметить лишь белокурые кудряшки, исчезающие в дверном проеме, что ведет в мою комнату. Старшая сестра хочет поговорить. В этой семье лишь ее одну тянет на разговоры.
На кухне гремят ложками, готовка в полном разгаре – видел машину матери возле дома. Какие бы соблазнительные запахи ни щекотали ноздри, туда я не сунусь. По крайней мере, пока мое приподнятое настроение не улетучится само по себе. Хочу его растянуть подольше. Держусь за это ощущение безудержного счастья всеми руками, знаю, что чужое вмешательство все погубит.
Шагаю в свою комнату, включаю ночник и прикрываю дверь. Ангелина забралась на мой письменный стол и свесила ноги, как любила делать в детстве. Смотрит на меня, хитро сощурив глаза. Чего-то ждет.
Вспоминается момент из детства, когда она так же ждала от меня поздравлений на ее двенадцатый день рождения. Все взоры обращены на меня, стол ломится от всевозможных вкусностей, скользкие от пота ладони цепляются за край табуретки. «Неужели так сложно поздравить сестру? Просто скажи, как сильно ты меня любишь, большего не надо!»
Ей всегда было просто выражать свои чувства, она не могла понять, что бывает по-другому. Да и сейчас не понимает.
— Такой наивный мальчик, — наконец произносит Ангелина. — Ты правда думаешь, что один фокус-покус на ржавом драндулете принесет тебе ее сердце на блюдечке?
— Нет, я так не думаю, — отвечаю я и делаю передышку, сжимая челюсти. — Это было бы слишком хорошо.
Ангелина болтает ногами в воздухе, упирается руками в столешницу, втягивает голову в плечи и смотрит на меня, кажется, с сочувствием.
— Неправильный ответ, Макс. Твоя неуверенность реально меня печалит.
— Ну да, — отмахиваюсь я, поворачиваюсь к ней спиной и присаживаюсь на корточки, чтобы вытащить из рюкзака принадлежности для учебы: домашку никто не отменял.
— Не веришь?
Не отвечаю. Сосредоточенно роюсь в рюкзаке, хотя понятия не имею, что именно пытаюсь там найти.
— Никогда не верил, что мне на тебя не плевать. Почему?
— А ты не догадываешься? — неожиданно для самого себя рявкаю через плечо. Не хочу видеть ее ясные глаза и идеальные завитки волос. — Да ты ж всю жизнь только и делала что обставляла меня во всем, насмехалась надо мной, выставляла перед родителями – да вообще перед всеми – немощным и жалким!
«Мамочка, посмотри, я научилась кататься на велике без рук – и ни одной царапинки. А Макс повторял за мной и опять разодрал локоть!»
Помню, как будто это было вчера. Влетело же мне тогда за порванный новенький пиджак.
— Как я мог тягаться с девчонкой, которой подчинялись даже силы природы? — бормочу я и бросаю косой взгляд на пустой письменный стол.
Конечно, она ушла. Она всегда уходит, когда я повышаю голос.
— С кем ты разговариваешь? — громко спрашивает мама, возникая на пороге.
Дергаюсь, словно меня огрели раскаленной кочергой.
— Ни с кем, — распрямляюсь в полный рост и смотрю на нее.
Взгляд несчастный и немного испуганный. Естественно, она знает, с кем я говорил. Как и я знаю, что моей старшей сестры давно нет в живых.
— Там суп горячий на плите, — бесцветным голосом информирует мама, — котлеты в вазочке и гречка в кастрюльке с маками. Уберешь в холодильник, когда остынет.
— Понял-принял.
Поднимаю с пола рюкзак и переворачиваю над кроватью. Содержимое рассыпается по покрывалу. Шариковая ручка сваливается на пол и подкатывается к моей ноге. Пялюсь на нее, лишь бы не смотреть на мать.
А она так и стоит на пороге, мнется, как будто хочет что-то сказать, но не находит слов. Чувствую ее тяжелый взгляд, никак от него не скрыться.
— Пол холодный, — наконец замечает она, — а ты без тапок. Ноги отморозишь.
По телу пробегает горячая волна ярости, от которой даже страшно. И на этот раз я не в силах держать себя в узде.
— Ты не можешь так делать, — говорю твердо, поднимая на нее напряженные глаза.
— Что?
— Строить из себя заботливую мать для галочки. Раз в неделю. Только хуже делаешь, мам.
Она со свистом втягивает носом воздух, но я не даю ей шанса оправдаться.
— Приняла решение уйти – так уходи с концами! Заботься о своей новой семье, готовь им котлеты с гречкой. Мы с отцом приняли твой выбор, ты-то сама когда его примешь?
Глаза мамы расширяются. Она хватается за дверь, как будто мои слова выбивают почву у нее из-под ног.
— Я просто хочу, чтобы вы нормально питались, — отвечает она, и на последнем слове у нее срывается голос. У меня мгновенно появляется ощущение, будто я проглотил лезвие.
— А может, ты понимаешь, что совершила ошибку, бросив свою настоящую семью в тяжелые времена, и тебя это гложет?
Я тут же жалею о том, что нельзя отмотать время назад. Это было по-детски. Глупая и запоздалая ответная реакция на давние обиды.
Мама шумно сглатывает и убегает по коридору в сторону выхода. Через полминуты хлопает входная дверь, а через минуту с утробным урчанием заводится мамин автомобиль.
Вообще-то я не такой, думаю я, стоя в коридоре: зачем-то выбежал вслед за ней. Мама – единственный человек, из-за которого моя броня расползается по швам.
Перед сном я отчаянно пытаюсь вспомнить сияющие глаза Серафимы, воскресить в памяти ту надежду на взаимные чувства, которая еще совсем недавно приятно согревала меня изнутри. Не получается. Вечер, проведенный с Симой, остался недосягаемым туманным воспоминанием.
А утром следующего дня в школе я серьезно начинаю сомневаться в том, был ли этот вечер вообще. Я и правда вижу взаимные чувства, о которых грезил только вчера. Только вот эти чувства меня никак не касаются.