Май 1940 года пах цветущей черемухой и предательством. Прямо как в тот день, когда Лида увидела их вместе — Алексея и эту… Катю. Они шли по деревенской улице, держась за руки, и смех Алексея, который она прежде считала предназначенным только ей, теперь раскатывался на всю округу, больно раня сердце. Завтра его свадьба. Не с ней. И это была ошибка, которую она не могла простить. Ослеплённая болью, она уже не просто плакала в подушку — она строила план мести, способной уничтожить всё и всех вокруг, включая её саму.
Май 1940 года пах цветущей черемухой и обманом. Прямо как в тот день, когда Лида увидела их вместе – Алексея и эту… Катю. Они шли по деревенской улице, держась за руки, и смех Алексея, который она прежде считала предназначенным только ей, теперь раскатывался на всю округу, больно раня сердце.
Лида прижалась лбом к прохладному стеклу окна своей горницы, сжимая в белых пальцах подол вышитой рубахи. Завтра свадьба. Не ее, а его. Алексея, в чьих глазах она еще месяц назад читала любовь и обещание счастья.
«Как он мог? – стучало в висках. – После всех тех тайных встреч у старой мельницы, после тех клятв, что шептал в темноте, после поцелуев, что жгли губы…»
Дверь скрипнула. Вошла мать, Матрена, с охапкой свежего белья. Взглядом, острым как серп, она с первого взгляда поняла, что творится в душе дочери.
– Опьять по нём убиваешься? – вздохнула она, отряхивая подол. – Забудь, донька. Не судьба твоя. Жених он теперь чужой, семейный. Катя девушка тихая, работящая…
– Тихая? – резко обернулась Лида, и глаза ее блестели слезами и гневом. – Да она просто серая мышка! И что он в ней нашел? Чем я хуже? Я и лицом, и станом, и на гармони играю, и песни веду… Все парни за мной волочились!
– Алексей не из таких, что за юбками бегают, – строго сказала Матрена. – Он мужик серьезный. Ему хозяйку в дом, а не певунью-плясунью. Катя из хорошей семьи, рукодельница, скромная… И приданое у нее солидное. А ты что? Красота твоя яркая быстро увянет, коли ума за ней нет.
Каждое слово матери падало на сердце, как камень. Да, Катя была из зажиточной семьи, ее отец – председатель колхоза. А Лида – дочь простой колхозницы, отец погиб на Халхин-Голе. Но разве это справедливо? Разве любовь измеряется приданым?
– Уйди, мама, – прошептала Лида, снова поворачиваясь к окну. – Оставь меня одну.
Матрена, покачав головой, вышла. А Лида смотрела, как за окном сгущаются сумерки, и в душе ее зрело черное, липкое, как деготь, чувство. Обида. Жгучая, всепоглощающая обида.
«Он мой, – твердил ей какой-то внутренний голос. – Он был моим первым. Он не имеет права просто так взять и жениться на другой. Это предательство».
Планы, один безумнее другого, проносились в ее голове. Пойти к нему? Напомнить о том, что было между ними? Но Алексей честен до занудства. Он признается Кате, попросит прощения, и… и они все равно будут вместе. Нет.
Пойти к Кате? Высказать ей всё? Но что это изменит? Только выставит ее, Лиду, жалкой и отвергнутой.
Сумерки перешли в ночь. В деревне затихло, только лай собак изредка нарушал тишину. И в этой тишине в голове Лиды родился чудовищный, отчаянный план.
Если она не может вернуть Алексея, то не доставайся он никому. Если он выбрал тихую, скромную, «честную» Катю, то пусть узнает, что его невеста – вовсе не ангел.
Ложь. Горькая, ядовитая, разрушительная ложь. Она станет ее оружием.
Лида медленно подошла к комоду, взяла лист бумаги и карандаш. Рука дрожала, но она сжала пальцы и стала выводить неровные, анонимные строки. Сначала для себя, потом для соседок, для всей деревни.
Она писала о том, что Катя, такая тихоня, якобы видели с чужим парнем из района, что она не то чтобы невинность потеряла, да и вообще… Слова лились легко, подпитываемые ревностью и болью. Она знала, что сплетня в деревне – что искра в сухой соломе. Вспыхнет мгновенно.
Закончив, она разорвала листок на мелкие клочки и сожгла их в печке. Слова запомнила. Завтра, на свадьбе, она начнет свою игру.
Последней мыслью перед сном было: «Алексей, ты пожалеешь, что предпочел ее мне. Вы оба пожалеете».
А за окном, в бархатной майской ночи, пахло грозой. Настоящей, не только в ее сердце.
***
Свадьба Алексея и Кати была на редкость шумной и веселой. Всё село собралось в просторном доме родителей жениха. На столах ломилось от угощений: пироги с капустой и грибами, холодец, соленые грузди, вареная картошка с укропом, а в центре – пышный каравай, украшенный веточками калины. Гармонист Игнат заводил залихватские наигрыши, и пары кружились в танце.
Лида пришла одна из последних, нарочито яркая и красивая. Надела свое лучшее платье – ситцевое, в цветочек, с кружевным воротничком, который сама же и вышивала долгими зимними вечерами, мечтая о дне, когда наденет его на свою собственную свадьбу с Алексеем. Теперь эти мечты были растоптаны.
Она стояла в дверях, отыскивая взглядом виновников торжества. Алексей, румяный и счастливый, в новой вышитой рубахе, крепко держал за руку свою Катю. Невеста, вся в белом простеньком платьице, скромно потупив взор, казалась ему хрупкой и беззащитной. Эта картина снова кольнула Лиду в самое сердце.
«Потерпи, – сказала она себе. – Скруг всё увидит её настоящую».
Подойдя к столу, где сидели самые заядлые деревенские сплетницы во главе с Авдотьей Петровной, Лида сладким голосом произнесла:
– Хорошая пара, правда? Как подобрались – и с лица, и по характерам. Тихие, скромные оба. Только вот... – она искусно сделала паузу, прикусив губу, будто спохватившись.
– Что «только вот»? – сразу же навострила уши Авдотья, чуя добычу.
– Да нет, ничего, – Лида замялась, сделав вид, что смущена. – Неловко как-то... Не время и не место.
– Говори, красавица, не томи! – подхватила другая женщина, Мария, пересаживаясь поближе. – Всем известно, ты с Алексеем-то погуливала одно время. Может, что знаешь?
Лида опустила глаза, делая печальное лицо.
– Да ничего особенного. Просто... я рада за Алексея, конечно. Он парень хороший, честный. Только вот, может, слишком доверчивый. Не всякая девушка такая уж скромница, какой кажется. Некоторые тихони – они ведь самые хитрые.
– Это ты про Катю что ли? – не выдержала Авдотья, и ее глаза заблестели от любопытства.
– Нет, что вы! – испугано прошептала Лида, оглядываясь, как бы кто не услышал. – Я вообще... Просто слышала, будто бы Катю как-то видели поздно вечером у речки не одну. Да с каким-то парнем из райцентра. Давно это было, ещё прошлым летом. Может, и врут всё, кто их знает... – Она вздохнула, притворно пожалев. – Алексей такой прямой, открытый, он бы не пережил, если бы его обманули. Лучше ему не знать ничего. Пусть будет счастлив, пока может.
Сказав это и видя, как загорелись глаза у женщин, как они уже перешептываются, переваривая услышанное, Лида извинилась и отошла от стола, делая вид, что хочет поправить платок у одной из старушек.
Яд был запущен. Теперь оставалось ждать.
Она подошла к молодым, которые как раз готовились разрезать каравай.
– Поздравляю вас, – сказала она, глядя прямо в глаза Алексею. –Желаю вам... всего самого наилучшего. – В ее голосе прозвучала фальшивая нота, которую уловил Алексей. Он на мгновение смутился, отвел взгляд.
Катя же, искренняя и чистая, улыбнулась Лиде и протянула ей кусок каравая.
– Спасибо, Лида. Очень рада, что ты пришла.
«Глупышка, – подумала Лида, принимая угощение. – Скруг ты не будешь так улыбаться».
Вечером, когда гости стали расходиться, Лида, проходя мимо группы мужиков, где был и Алексей, громко, будто невзначай, сказала своей подруге:
– ...да, представляешь, а ведь у неё и фамилия-то чужая была в ту ночь в райцентре... Говорили, назвалась какой-то Смирновой...
Она точно знала, что Алексей это услышит. И видела, как его лицо помрачнело. Он прекрасно помнил, что прошлым летом Катя действительно ездила к тетке в райцентр на две недели.
Первая трещина в его уверенности была сделана.
Лида шла домой по темной деревенской улице, и ее не радовала первая маленькая победа. Сердце ныло от пустоты и злой досады. Где-то вдали уже гремел гром, и первые тяжелые капли дождя упали на раскаленную за день землю, поднимая запах пыли. Природа готовилась к буре.
***
Прошло три месяца после свадьбы. Лето 1940 года выдалось на редкость жарким и душным. Но в доме Алексея и Кати стояла куда более тяжелая атмосфера, чем даже в самые знойные дни. Яд, который Лида капля за каплей впрыскивала в уши односельчан, делал свое дело.
Алексей, всегда такой прямой и открытый, стал замкнутым и подозрительным. Каждый раз, когда Катя задерживалась в поле или уходила на рынок, ему мерещилось, что она бежит на встречу с тем самым мифическим парнем из райцентра. Он сам себя корил за эти мысли, но не мог от них избавиться. Слова Лиды, брошенные как бы невзначай, глубоко засели в его душу.
Однажды вечером, когда Катя вернулась с собрания женсовета, Алексей встретил ее мрачнее тучи.
– Где была? – спросил он резко, даже не глядя на нее.
– На собрании, Лешенька, – устало ответила Катя, снимая платок. – Я же тебе говорила утром.
– Целый день собрание длилось? – усмехнулся он. – Я тебя видел днем у речки. Разговаривала с каким-то мужчиной. Кто это был?
Катя удивленно подняла на него глаза.
– Это был отец Николая, соседа нашего. Спросил, не видели ли мы его поросенка, который сбежал со двора. О чем же нам еще было говорить?
– А почему ты так смутилась, когда я подошел? – не унимался Алексей. – Отвернулась сразу, покраснела...
– Я не краснела! – вспыхнула Катя. – И не отворачивалась! Просто солнце светило в глаза, вот я и отвернулась. Алексей, что с тобой? Раньше ты мне верил, а теперь каждое мое слово проверяешь!
Он молча отвернулся и вышел во двор. Катя смотрела ему вслед, и на глаза наворачивались слезы. Она не понимала, что происходит, почему любимый муж стал таким чужим и холодным.
А в это время Лида, случайно оказавшаяся неподалеку от их дома (она часто "случайно" проходила мимо), слышала весь этот разговор через открытое окно. На ее губах играла довольная улылка. Ее план работал.
На следующий день Лида "случайно" встретила Алексея у колодца.
– Ой, Леша, здравствуй, – кокетливо сказала она, поправляя волосы. – Что-то ты сегодня хмурый какой. Не поссорился ли с молодой женой?
Алексей молча набирал воду, не глядя на нее.
– Да нет, все нормально.
– Ну, я рада, – вздохнула Лида. – А то я уж подумала... Вчера видела, как ты с ней строго разговаривал. Она у тебя, конечно, девушка хорошая, но... ветреная немного. Легкомысленная. Тебе с такой трудно придется. Ты же человек серьезный.
Алексей резко поставил ведро на землю.
– Что ты хочешь сказать, Лида? Говори прямо!
– Да ничего я не хочу сказать, – сделала испуганное лицо Лида. – Просто... жаль мне тебя. Ты заслуживаешь лучшей доли. Жены, которая будет тебе верна и будет тебя ценить. А не той, что...
– Что что? – грозно перебил он.
– Да ничего, забудь, – Лида опустила глаза. – Я, наверное, зря. Не мне тебе про твою жену рассказывать. Хотя... если бы ты знал, что я о ней слышала...
Алексей схватил ее за руку.
– Говори! Что ты слышала?
Лида сделала паузу, наслаждаясь моментом.
– Ну... ходят слухи, что она и до свадьбы не совсем чиста была. Что у нее там в райцентре роман был с одним женатым мужчиной. И что она и сейчас с ним переписывается. Я, конечно, не верю, но... люди говорят.
Лицо Алексея побелело. Он отпустил ее руку и, не сказав больше ни слова, развернулся и пошел прочь, оставив ведро с водой у колодца.
Лида смотрела ему вслед, и сердце ее билось то от торжества, то от стыда. Но стыд был быстро затоптан жгучей ревностью и обидой.
Той же ночью в доме Алексея и Кати разыгралась настоящая буря.
– Признавайся! – кричал Алексей, тряся перед ней каким-то клочком бумаги. – Это что? Письмо от твоего любовника?
Катя, бледная как полотно, смотрела на обрывок газеты, на котором было написано несколько неразборчивых строк.
– Алексей, да что с тобой? Это же просто вырезка из газеты! Рецепт соления огурцов! Я его вырезала, чтобы не забыть!
– Врешь! – он швырнул бумагу на пол. – Я все знаю! Про твои похождения в райцентре! Про твоего женатого любовника!
Катя смотрела на него с ужасом и непониманием. Слезы текли по ее лицу, но она даже не замечала их.
– Какой любовник? Что ты несешь? Я никогда ни с кем... Я тебя одного любила всегда! – голос ее сорвался на шепот.
– А Лида? Она все знает! Она говорила, что тебя видели с кем-то!
При этом имени Катя вдруг все поняла. Она вспомнила, как Лида смотрела на Алексея на свадьбе, как она "случайно" появлялась около их дома, как шепталась с соседками.
– Так это она тебе нашептала? – тихо спросила Катя. – Ты поверил ей, а не мне? Своей жене?
Алексей не ответил. Он тяжело дышал, сжав кулаки. Впервые за все время он видел не виноватые, а горькие и обиженные глаза жены. И впервые закралось сомнение: а не ошибся ли он?
Но гордость и уязвленное самолюбие не позволили ему признать это.
– Смотри у меня, – глухо сказал он. – Если я что-то узнаю...
Он не договорил, надел шапку и вышел из дома, хлопнув дверью.
Катя осталась одна посреди комнаты, опустошенная и униженная. А за стеной плакал их первенец, маленький Сережа, разбуженный громкими голосами родителей.
В ту же ночь по деревне поползли новые слухи: "Слышали? Алексей жену из дому выгнал! Застал с любовником! Говорят, письма какие-то нашел!"
Лида, услышав это от своей матери, которая прибежала с этими новостями, почувствовала странную пустоту вместо ожидаемой радости. Она представляла себе страдающее лицо Кати и вдруг поняла, что разрушила не просто чужую жизнь, а жизнь человека, который никогда не сделал ей ничего плохого.
Но было уже поздно. Маховик лжи был запущен, и остановить его она уже не могла.
А на следующее утро в деревню пришла повестка из военкомата. Для Алексея и других мужчин призывного возраста. Война, до этого казавшаяся такой далекой, вдруг стала реальностью.
***
Сентябрь 1940 года принес в деревню первые холода и тревожные вести. Мужиков забирали в армию — не на войну еще, но на усиленные сборы. Граница была неспокойна, и в воздухе уже пахло грозой будущей войны.
Алексей получил повестку одним из первых. Он молча прочитал бумагу, кивнул посыльному и вернулся в дом, где Катя кормила маленького Сережу.
— Забирают, — коротко бросил он, опускаясь на лавку у порога. — Через три дня явка в райцентр.
Катя побледнела, но не расплакалась. За последние месяцы она научилась сдерживать слезы. Она лишь крепче прижала к груди сына, который мирно посапывал, не ведая о тревогах взрослых.
— Я тебе соберу, — тихо сказала она. — Все самое необходимое.
Между ними все еще висела стена недоверия и обид. Алексей так и не извинился за тот ночной скандал, хотя и стал чуть мягче. Сомнения, посеянные Лидой, продолжали точить его изнутри.
На следующее утро Лида, узнав о повестке, почувствовала странное смятение. Ее месть обернулась против нее же самой: теперь Алексей уезжал, возможно, навсегда, и последние дни они провели в ссорах и недоверии.
«Нет, так нельзя, — думала она, нервно теребя подол фартука. — Я должна с ним поговорить. Объяснить... что-то...»
Она подстерегла его вечером на краю деревни, когда он возвращался с покоса.
— Леша, подожди!
Алексей остановился, обернулся. Лицо его было усталым и суровым.
— Что тебе, Лида?
— Я слышала... ты уезжаешь. — Она подошла ближе, ища в его глазах хоть каплю прежней нежности. — Я... я хотела извиниться. За то, что говорила тогда... у колодца. Возможно, я была не права.
Он смотрел на нее холодно, без интереса.
— Уже неважно. Все равно скоро уеду.
— Но это важно! — голос ее дрогнул. — Я не хочу, чтобы ты уезжал, думая, что я... что я какая-то сплетница. Я просто... — она опустила глаза, — я просто любила тебя. До сих пор люблю.
Алексей вздохнул тяжело, устало.
— Лида, хватит. У меня есть жена. Сын. Оставь меня в покое.
— Но она тебя не достойна! — вырвалось у нее снова, хотя она сама себе клялась не говорить этого. — Ты же сам видишь, какие про нее слухи...
— Какие слухи? — он резко шагнул к ней. — Те, что ты сама и распускала?
Лида отступила, испугавшись его взгляда.
— Я? Нет... что ты... — она замялась, чувствуя, как предательски краснеет.
— Не ври, Лида, — голос его стал тихим и опасным. — Я не дурак. Сначала не понимал, но потом... Слишком много совпадений. Откуда бы вдруг поползли эти сплетни, если не от тебя? Ты думала, я не вижу, как ты смотришь на Катю? Как шепчешься с бабами у колодца?
Она молчала, не в силах вынести его взгляд.
— Я уезжаю, — сказал он после паузы. — И не знаю, вернусь ли. Если с Катей и ребенком что-то случится пока меня не будет... или если дойдут до меня слухи, что ты продолжаешь свое... — он не договорил, но по лицу его было все ясно. — Лучше тебе уйти с моих глаз долой.
Он развернулся и пошел прочь, не оглядываясь.
Лида осталась стоять на дороге, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Все ее планы рухнули. Он не только не вернулся к ней — он возненавидел ее.
Наступил день отъезда. У сельсовета собрались провожать мужчин. Женщины плакали, дети жались к матерям. Катя стояла чуть в стороне, держа на руках завернутого в одеяло Сережу. Лицо ее было бледным, но спокойным.
Алексей подошел к ней. Помолчал, глядя на сына.
— Прости... за все, — тихо сказал он. — Если что... береги себя и его.
Катя кивнула, не в силах говорить от нахлынувших чувств.
В этот момент подошла Лида. Она не могла удержаться — ей нужно было последнее слово, последний взгляд.
— Прощай, Леша, — прошептала она. — Возвращайся с победой.
Он даже не взглянул на нее, словно не услышав. Наклонился, поцеловал сына в лоб, потом — быстро, сдержанно — жену в щеку. Развернулся и пошел к грузовику.
Лида смотрела, как он уходит, не оглядываясь. И впервые за все время слезы, выступившие на ее глазах, были не от обиды или злости, а от горького, бесповоротного понимания: она потеряла его навсегда.
Грузовики тронулись, поднимая тучи пыли. Женщины бежали за ними, крича напутствия, плача. Катя стояла неподвижно, как статуя, лишь губы ее шептали что-то — может, молитву, может, прощание.
Лида повернулась и пошла прочь, не в силах смотреть на это горе, в котором была повинна и она сама.
А вечером того же дня в деревню приехал незнакомый мужчина в форме НКВД. Он прошел прямо в сельсовет, и через час по деревне пополз новый слух: кого-то ищут. Кого-то связанного с шпионажем.
Лида, сидевшая у окна и все еще переживающая свое унижение, не обратила на это внимания. А зря. Потому что на следующее утро к ее дому подошли двое в форме. И один из них был тот самый незнакомец.
— Лидия Петрова? — спросил он сухо. — Пройдемте с нами. Вам нужно ответить на несколько вопросов.
Ее мать, Матрена, бросилась вперед, испуганная.
— За что? Что моя дочка сделала?
— Поступил донос, — холодно сказал чекист. — О распространении ложных и порочащих слухов. Возможно, вредительского характера.
Лида побледнела как смерть. Она посмотрела на серьезные лица мужчин и впервые по-настоящему испугалась. Ее игра с ложью вышла на уровень, о котором она и не думала.
И пока она шла между ними к выезжающей у обочины машине, она поймала взгляд Кати, стоявшей у калитки своего дома. И в этом взгляде она увидела не злорадство, а... жалость.
Это было хуже всего.
***
Допрос длился несколько часов. Лиду держали в маленькой комнате при сельсовете, уставленной стеллажами с папками и пропахшей дешевым табаком и страхом. Следователь, представившийся товарищем Ивановым, был вежлив, даже учтив, но в его холодных глазах не было ни капли тепла.
— Итак, Лидия Петровна, — он разложил на столе несколько листков бумаги. — Давайте по порядку. Вы подтверждаете, что распространяли сведения о том, что гражданка Екатерина Орлова, ныне Иванова, вела аморальный образ жизни до замужества и поддерживала связь с неким лицом из райцентра?
Лида, вся дрожа, пыталась отрицать:
— Да я просто... пересказывала то, что слышала от других... — голос ее предательски дрожал.
— От кого именно? — спокойно спросил Иванов, делая пометку в блокноте. — Назовите имена.
Лида замялась. Она не могла выдать никого — все сплетни она сочинила сама или пересказала анонимно.
— Я... не помню точно... где-то услышала...
— Понимаете, какая ситуация, — следователь отложил ручку и сложил руки на столе. — В настоящее время, в условиях усиления классовой бдительности и борьбы с врагами народа, распространение ложных слухов приравнивается к вредительству. Особенно если эти слухи порочат честь семьи председателя колхоза — вашего же отца, товарища Орлова. Это может быть расценено как попытка дискредитации советского активиста.
Лида похолодела. Она и не думала о том, что ее сплетни ударят не только по Кате, но и по ее отцу, уважаемому в деревне человеку.
— Я не хотела... — прошептала она. — Я просто...
— Вы просто что? — голос Иванова оставался ровным, но в нем появилась стальная нотка. — Завидовали? Мстили за то, что Алексей Иванов предпочел вам другую? Это же чисто мелкобуржуазные, собственнические настроения. Несовместимые с моральным обликом советской женщины.
Лида опустила голову, чувствуя, как горит от стыда. Он знал всё. Абсолютно всё.
— Я... да, я завидовала, — выдохнула она, понимая, что отрицать бесполезно. — Но я не хотела никому вредить! Тем более отцу Кати...
— Но навредили, — холодно констатировал следователь. — Ваши сплетни дошли не только до нас. Они сеют раздор в колхозе, подрывают доверие к активистам. В нынешней обстановке это может быть на руку настоящим врагам.
Он помолчал, давая ей осознать тяжесть проступка.
— Выписать вам официальное предупреждение и передать дело в товарищеский суд? Или вы предпочитаете, чтобы мы разбирались по всей строгости закона? За клевету и распространение ложных слухов дают до трех лет.
Лида побледнела еще больше. Три года лагерей? Она представила себя там, среди настоящих преступников, и у нее закружилась голова.
— Нет... пожалуйста... только не это...
— Тогда вот что, — Иванов отодвинул от себя бумаги. — Вы публично, на общем собрании, при всех извинитесь перед Катей Ивановой и ее отцом. Полностью признаете, что все слухи — ваша выдумка, вызванная личной обидой. И прекратите разводить сплетни. Иначе — следующее предупреждение будет последним. Понятно?
Лида кивчала, не в силах вымолвить ни слова. Унижение жгло ее изнутри, но страх был сильнее.
— Можете идти.
Она вышла из сельсовета, шатаясь как пьяная. На улице уже смеркалось. Первые огни в окнах казались ей следами чужого, недоступного ей счастья.
Общее собрание назначили на воскресенье. В клубе собралось почти все село — такое зрелище никто не хотел пропускать. Лида стояла на сцене, опустив голову, чувствуя на себе сотни любопытных, осуждающих, злорадных взглядов. Рядом сидели Катя и ее отец, Иван Орлов, суровый и непроницаемый.
Когда председательствовавший объявил, что Лида Петрова хочет выступить с заявлением, в зале наступила мертвая тишина.
Лида подняла голову и увидела в первом ряду свою мать, Матрену, которая смотрела на нее с болью и стыдом. Увидела соседок, с которыми шепталась у колодца — теперь они отводили глаза. Увидела Катю — спокойную, печальную, без тени торжества.
— Я... — голос ее сорвался, и она с трудом сглотнула комок в горле. — Я хочу публично извиниться перед Катей Ивановой и ее отцом, Иваном Семеновичем. Все слухи... про Катю... это я выдумала. Из зависти. Из обиды. Потому что Алексей... выбрал не меня.
В зале прошелестел вздох. Кто-то ахнул, кто-то зашикал.
— Я соврала про то, что видели ее с кем-то в райцентре. Никакого любовника у нее не было. И писем никаких она не получала. Все это — моя ложь. Я... я глубоко сожалею о содеянном и прошу прощения.
Она замолчала, ожидая града насмешек или гнева. Но в зале стояла тишина. И первым нарушил ее Иван Орлов.
— Ты слышала, дочка? — громко сказал он, обращаясь к Кате. — Очистили твое имя. А теперь давай-ка домой, Сережу пора кормить.
Он поднялся и, не глядя на Лиду, вышел из зала. Катя последовала за ним, лишь на секунду встретившись с Лидой взглядом — и в нем снова была не ненависть, а какая-то усталая жалость.
Оставшись одна на сцене под тяжелым молчанием зала, Лида почувствовала себя окончательно уничтоженной. Она добилась своего — все узнали правду. Но эта правда обернулась против нее самой.
На следующий день деревня жила обычной жизнью. Но для Лиды все изменилось. Теперь на нее показывали пальцем, за спиной шептались, а некоторые и вовсе отворачивались при встрече. Даже мать смотрела на нее с упреком.
Она стала изгоем. И это было куда страшнее, чем любое наказание от властей.
А через неделю пришло первое письмо от Алексея. Короткое, сухое. Он писал, что у них все хорошо, что тренировки идут по расписанию, и чтобы Катя не беспокоилась. И ни слова — ни единого слова — о Лиде. Как будто ее никогда и не было в его жизни.
Лида случайно узнала о письме от почтальона. И в тот вечер впервые за долгое время позволила себе выплакаться в подушку. Она плакала о потерянной любви, о разрушенной репутации, о своей изуродованной завистью душе.
Но самое страшное было впереди. Потому что где-то далеко на западе уже гремели пушки, и туча войны, черная и беспощадная, медленно, но верно наползала на их тихую деревню. И вскоре всем ее жителям стало не до сплетен и личных драм.
ПРОДОЛЖЕНИЕ В ГЛАВЕ 2 (Будет опубликована сегодня в 17:00 по МСК)