— Ты понимаешь, что, если там действительно что-то есть, обратной дороги уже не будет? — Ольга, лучшая подруга Алины, сделала большой глоток остывшего латте и внимательно посмотрела на неё поверх очков в модной оправе. — Это ящик Пандоры. Откроешь — и оттуда может вылететь такое, что мало не покажется. Ты готова к этому? Твой Артём готов?
Они сидели в их любимой кофейне, том самом месте, где Алина подрабатывала и где витал божественный аромат свежей выпечки и кофе. Но сейчас Алина не замечала ни запахов, ни уютной суеты вокруг. Все её мысли были там, в прошлом, в туманной истории двадцатилетней давности.
— Я не знаю, готова ли я, — честно призналась Алина, вертя в руках бумажную салфетку. — Но я точно знаю, что больше не могу смотреть, как моего мужа пожирает чувство вины. Он хороший человек, Оль. Слишком хороший. И его мать этим пользуется всю жизнь. Этот скандал с бужениной… он был последней каплей. Я увидела, как он выпрямился, как впервые за десять лет сказал ей твёрдое «нет». И я поняла, что должна помочь ему докопаться до правды. Иначе эта гиря так и будет висеть на его ноге, утягивая на дно и его, и меня, и Настю.
Ольга работала помощником юриста в небольшой конторе и обладала трезвым, прагматичным умом, который так был нужен сейчас Алине, переполненной эмоциями. — Хорошо. Я тебя поняла. Тогда действуем по плану. Первое и самое главное — точный адрес квартиры твоей свекрови. Без него мы не сдвинемся с места. Второе — тебе нужно будет оформить на меня доверенность, чтобы я могла делать официальные запросы. Это сэкономит вам кучу времени и нервов. Третье — будь готова к тому, что это может стоить денег. Запросы, выписки, консультации…
— Мы найдём деньги, — решительно перебила Алина. — Мы лучше на море не поедем, но мы должны это выяснить.
Вечером того же дня они устроили дома «археологические раскопки». Артём принёс с антресолей старый, пахнущий нафталином чемодан, в котором хранились его детские и юношеские сокровища: школьные дневники, фотографии, какие-то грамоты, коллекция вкладышей от жвачек. Настя с восторгом разглядывала выцветшие снимки молодого папы с забавным чубом и мамы в смешном платье.
— Пап, а это кто? — спросила она, ткнув пальчиком в фотографию пожилой женщины с добрыми, лучистыми глазами. Артём взял карточку. Сердце больно сжалось. — Это твоя прабабушка, Настенька. Баба Аня. Мама моей мамы.
Он перевернул фотографию. На обороте каллиграфическим, но уже немного дрожащим почерком было выведено: «Моему любимому внуку Артёмушке на память. Май 1998 года. Ул. Лесная, д. 12, кв. 74».
Алина и Артём переглянулись. Вот он. Адрес. Ключ, который мог открыть заржавевший замок старой тайны. Артём долго смотрел на лицо бабушки, словно пытаясь прочесть в её глазах ответ. Он почти не помнил её в здравии, в его памяти она осталась в основном больной, слабой. Но на этой фотографии она улыбалась, и в её улыбке было столько тепла и любви, что у него защипало в носу.
— Она очень меня любила, — тихо сказал он. — Я помню, как она тайком от мамы совала мне в карман то конфету, то рубль на мороженое. И всегда говорила: «Ты, Тёмушка, у меня парень основательный, надёжный. На тебя всегда можно положиться».
Эти слова сейчас звучали как горькая ирония. Всю жизнь он был надёжным и основательным, и именно на эту его надёжность взваливали непосильный груз.
Следующие несколько недель прошли в томительном ожидании. Ольга, получив доверенность, запустила бюрократическую машину. Алина и Артём старались жить обычной жизнью, но напряжение витало в воздухе. Варвара Егоровна, выдержав театральную паузу, начала атаковать. Она звонила Артёму на работу, рыдала в трубку, жаловалась на подскочившее давление, на чёрствость и неблагодарность детей. Говорила, что умирает в одиночестве, и никто ей даже стакан воды не подаст.
Первые пару раз Артём поддавался, начинал оправдываться, что-то обещать. Но после разговора с Алиной его позиция стала твёрже. — Мама, мы же договорились, — повторял он в трубку снова и снова. — Мы оплачиваем твои счета. Продукты я завезу в субботу. На лекарства мы перевели тебе деньги. Что ещё? — Мне твоего внимания не хватает, сынок! — завывала Варвара Егоровна. — Мне бы поговорить, душу излить! А вы… — Мам, если ты хочешь поговорить о чём-то, кроме денег для Лёни, я всегда готов. Но если ты опять начнёшь про его кредиты, я положу трубку.
И он клал. Каждый такой разговор был для него пыткой, но с каждым разом его голос становился всё увереннее. Он, словно подросток, заново выстраивал свои личные границы, которые его мать с самого детства беззастенчиво нарушала.
Однажды вечером, когда они ужинали, раздался звонок от Ольги. — Привет. «У меня новости», —сказала она без предисловий. — Я получила выписку из ЕГРН. Вы сидите? — Сидим, — ответила Алина, чувствуя, как холодеют руки. Артём замер с вилкой в руке. — В общем, так. Квартира по адресу: улица Лесная, дом 12, квартира 74, действительно принадлежала на праве собственности вашей бабушке, Анне Петровне. После её смерти, спустя три месяца, в права наследства вступила её единственная дочь, ваша мать, Варвара Егоровна. Это стандартная процедура. А вот дальше — самое интересное.
Ольга сделала паузу, и Алина услышала, как та шелестит бумагами. — Квартира не была продана. — Как не продана? — ахнула Алина. Артём вскочил со стула. — А что же с ней? — Спустя ещё два месяца, то есть через пять месяцев после смерти бабушки, Варвара Егоровна оформила на эту квартиру договор дарения. — Кому? — в один голос спросили Алина и Артём. — Своему сыну, — медленно и отчётливо произнесла Ольга. — Леониду Артёмовичу. Вашему брату. Квартира была ему подарена. Безвозмездно. С тех пор и по сей день он является её единственным собственником.
В кухне повисла звенящая тишина. Артём медленно опустился обратно на стул. Он смотрел в одну точку, и лицо его было похоже на маску.
— То есть… — прохрипел он. — Она не продавала её. Она не отдавала её государству. Она просто… подарила её Лёне? А мне… а мне она врала все эти годы? И тянула из меня деньги… чтобы содержать его, пока он живёт в квартире, которая должна была быть… нашей? Общей?
Правда оказалась гораздо уродливее и циничнее, чем они могли себе представить. Дело было не просто в деньгах. Дело было в чудовищном, запредельном предательстве. Варвара Егоровна не просто обделила одного сына в пользу другого. Она заставила обделённого сына оплачивать безбедное существование своего любимчика, прикрываясь ложью, болезнями и материнской любовью.
Алина подошла к мужу и обняла его за плечи. Он дрожал. — Оля, а… можно что-то сделать? — спросила она в трубку, стараясь, чтобы голос не срывался. — Оспорить это дарение? — Теоретически, срок исковой давности по таким делам — три года. Но даже если бы он не прошёл, оспорить дарственную практически невозможно. Нужно доказать, что даритель был невменяем или действовал под давлением. Судя по тому, какой была ваша свекровь, доказать это нереально. Юридически тут всё чисто. Вопрос только в моральной стороне дела.
— Я понял, — глухо сказал Артём. Он высвободился из объятий Алины, взял со стола ключи от машины. — Ты куда? — испуганно спросила она. — К ним. Я должен посмотреть им в глаза. Всем. И маме. И брату. — Я с тобой! — Нет. Я один. Пожалуйста.
Алина видела, что спорить бесполезно. В его глазах была такая боль и такая холодная ярость, что ей стало страшно. Она только кивнула.
Дом, в котором жила его мать, встретил Артёма знакомым запахом старческой квартиры — смесью корвалола, жареной капусты и пыли. Варвара Егоровна, открыв дверь, всплеснула руками. — Тёмочка! Сыночек! А я чувствовала, что ты придёшь! Сердце материнское не обманешь! Проходи, я как раз чайник поставила.
Она суетилась, улыбалась, словно не было никаких скандалов и тяжёлых разговоров. Артём молча прошёл в комнату и сел на диван.
— Мама, я всё знаю, — сказал он тихо, без крика. От этого спокойного тона Варваре Егоровне стало не по себе. — Что ты знаешь, сынок? Что мать у тебя старая, больная… — Я знаю про бабушкину квартиру на Лесной.
Улыбка сползла с лица Варвары Егоровны. Она замерла, а потом медленно опустилась в кресло напротив. — Что… что ты такое говоришь? Я же тебе рассказывала, она государству отошла… — Не ври мне больше, мама. Пожалуйста. Хотя бы сейчас. Я сделал официальный запрос. Я знаю, что ты вступила в наследство. И знаю, что ты подарила её Лёне.
Варвара Егоровна молчала, глядя на него испуганными глазами. Её лицо сморщилось, губы задрожали. Она поняла, что игра окончена.
— Я… я хотела как лучше, — залепетала она. — Лёнечка же… он такой неприспособленный, такой ранимый. А ты у меня сильный, ты всегда своего добьёшься. Я знала, что ты не пропадёшь. А ему нужна была поддержка, свой угол… — Свой угол? — горько усмехнулся Артём. — А та половина денег от продажи нашей общей квартиры, которую ты ему отдала, и которую он спустил за два месяца? Этого было мало? Ему нужен был свой угол, а мне, значит, ипотека на двадцать лет?
— Ну что ты сравниваешь! — вдруг взвилась она, переходя в наступление. — У тебя семья, жена вон какая хваткая! А у него что? Тамарочка, лебедь белая, ей работать нельзя, здоровье не позволяет! Ему одному их всех тянуть! — Так пусть бы и тянул! — голос Артёма начал срываться. — Пусть бы пошёл работать! Но зачем было врать мне? Зачем было все эти годы тянуть из моей семьи деньги, придумывать болезни, давить на жалость? Ты понимаешь, что ты сделала? Ты за мой счёт содержала брата, который живёт в квартире, украденной у меня!
— Я ничего не крала! — закричала Варвара Егоровна. — Это была квартира моей матери! Моей! Что хотела, то и сделала! А ты, неблагодарный, ещё смеешь меня упрекать!
В этот момент дверь открылась, и на пороге появились Леонид с Тамарой. Они, видимо, жили неподалёку и часто заходили к маме на ужин. — О, Тёмка приехал! — радостно протянул Леонид, пухлый, рыхлый мужчина с бегающими глазками. — Сто лет тебя не видел! А мы тут пирожков принесли. Ма, ставь чайник! — Что здесь происходит? — капризно спросила Тамара, худая бледная женщина с вечно недовольным выражением лица.
— А происходит вот что, — Артём встал, глядя на брата в упор. — Я узнал, что ты, Лёня, уже двадцать лет живёшь в бабушкиной квартире. Которую мама тебе «подарила». А мне все эти годы рассказывали сказки, что она отошла государству.
Леонид побледнел. Он посмотрел на мать, потом на брата. — Ну… да… — промямлил он. — А что такого? Мама так решила. — А то, что пока ты там жил-поживал, я пахал на двух работах, чтобы платить ипотеку и содержать свою семью! И из моей зарплаты твоя мама регулярно вытаскивала деньги, чтобы спонсировать твои идиотские «бизнес-проекты»!
— Это не твоего ума дело! — снова вмешалась Варвара Егоровна, бросаясь на защиту любимого сына. — Я мать, мне виднее, кому и как помогать! — Да какая ты мать?! — закричал Артём, и в этом крике была боль всех прожитых лет обмана и унижения. — Ты всю жизнь делила нас на любимого и нелюбимого! Одному — всё, а другому — долг и чувство вины! Ты сломала мне жизнь!
— Ах, сломала я ему жизнь! — заголосила Варвара Егоровна, хватаясь за сердце. — Посмотрите на него! Жена, дочь, квартира, машина! Это я ему жизнь сломала? А Лёнечка мой, несчастный, всю жизнь мается, ищет себя! — Хватит! — рявкнул Артём так, что все вздрогнули. — Хватит врать! Себе, мне, всем! Не ищет он себя! Он просто бездельник и лодырь, которого ты вырастила! А я… я больше не позволю себя использовать! Слышите? Ни копейки! Ни одной моей копейки вы больше не увидите! Болейте, помирайте, прогорайте в своих проектах — делайте что хотите! У меня больше нет ни матери, ни брата!
Он развернулся и пошёл к выходу. — Постой! — вдруг сказал Леонид. Голос у него был странный, тихий. — Не всё так просто.
Артём остановился, не оборачиваясь. — Что ещё? Какой ещё сюрприз вы мне приготовили? — Бабушка… она, когда маме квартиру отписывала… она письмо оставила. Для тебя.
Варвара Егоровна ахнула и бросилась к старому комоду, пытаясь загородить его своим телом. — Нет! Не смей! Я запрещаю! Но Артём уже всё понял. Он отстранил мать, рванул на себя верхний ящик. Среди старых бумаг и квитанций лежал пожелтевший конверт, на котором знакомым почерком было написано: «Артёмушке».
Он дрожащими руками вскрыл его. Внутри был сложенный вчетверо лист из школьной тетради.
«Здравствуй, внучек мой дорогой, Тёмушка, — читал он, и слёзы застилали ему глаза. — Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже давно нет, а правда всё-таки вышла наружу. Прости меня, родной мой, если сможешь. Давление твоей матери было сильнее меня, старой и больной. Она заставила меня переписать квартиру на Лёню, говорила, что он пропадёт, а ты — сильный, ты справишься. Я спорила, плакала, но она была непреклонна. Я знаю, что это несправедливо. Ты всегда был моей опорой и надеждой. Поэтому я сделала то немногое, что могла. В старой шкатулке из-под монпансье, что стоит в этом комоде, лежат мои серёжки с камушками и колечко, ещё от моей мамы остались. Продай их, когда будет нужно. И ещё там, под двойным дном, лежит сберегательная книжка. Там немного, всё, что я смогла отложить со своей пенсии, пока твоя мать думала, что все деньги уходят ей на хозяйство. Это тебе, внучек. На твою жизнь. Не держи зла на мать, она любит вас обоих, просто любовь её слепая и странная. А Лёньку пожалей, ему с такой любовью ещё намучиться придётся. А ты живи честно, как я тебя учила. Знай, что я всегда тебя очень любила, мой хороший, мой надёжный мальчик. Твоя баба Аня».
Артём дочитал и молча опустил письмо. Он нашёл в ящике старую жестяную шкатулку. Внутри, на выцветшем бархате, тускло поблёскивали старинные украшения. Он нащупал пальцами картонное дно, поддел его. Под ним действительно лежала старенькая, серая сберкнижка.
Он поднял глаза. Варвара Егоровна стояла, закрыв лицо руками, и плакала — на этот раз по-настоящему, без всякой игры, мелкими, старческими, бессильными слезами. Леонид смотрел в пол, и на его лице было написано стыд и растерянность.
Артём положил письмо и сберкнижку в карман. Шкатулку с украшениями он закрыл и поставил обратно в ящик. — Это… это тоже твоё, — прошептала мать. — Забирай. — Не нужно, — тихо сказал он. — Бабушка хотела, чтобы я это продал, когда будет нужно. А мне сейчас не это нужно. Мне нужна была правда. Я её получил. Живите.
Он повернулся и вышел, не оглядываясь. Он шёл по тёмной улице к своей машине и впервые за много лет не чувствовал на плечах тяжёлого груза. Было больно, горько, но вместе с тем — легко. Словно он наконец-то сбросил с себя невидимые цепи.
Дома его ждала Алина. Она ничего не спрашивала, просто обняла его и долго так стояла, прижавшись к нему. И он рассказал ей всё — про квартиру, про крики, про письмо. Он плакал, и это были слёзы не слабости, а очищения.
Они не стали больше общаться ни с Варварой Егоровной, ни с Леонидом. Артём не отвечал на звонки. Через пару месяцев им позвонила тётя Зоя. — Привет, Артёмка. Слышала я, что у вас там произошло, — сказала она. — Варька мне звонила, плакалась. Говорит, Лёнька её совсем извёл. Как денег не стало извне поступать, так он начал её пенсию трясти. Тамарка его пилит. Хотят квартиру ту на Лесной продавать, в новостройку вкладываться. А мать твою с собой брать не хотят, говорят, обуза. Вот так вот.
Артём молча выслушал. Он не чувствовал ни злорадства, ни жалости. Только пустоту.
Деньги с той сберкнижки они сняли. Сумма оказалась не огромной, но вполне приличной. Вместе со своими накоплениями они добавили её и купили себе новую, трёхкомнатную квартиру в хорошем районе. Чтобы у Насти была своя большая комната, а у них с Алиной — своя спальня.
В день переезда, когда все коробки были распакованы, а Настя с восторгом носилась по своему новому царству, Алина подошла к Артёму, который стоял у окна и смотрел на закат. — О чём думаешь? — спросила она. — О бабушке, — улыбнулся он. — Думаю, она была бы рада за нас. Она подарила мне не деньги. Она подарила мне свободу.
Он обнял жену и дочь. Впереди была новая жизнь. Без лжи, без манипуляций, без чувства вины. Жизнь, где буженину можно было есть просто так, в любой день, не боясь, что за это придётся расплачиваться чем-то большим, чем просто деньги.
От автора:
Да, порой самые тяжёлые цепи — невидимые, выкованные из долга, любви и лжи.
Ставьте лайк, если было интересно, и пишите своё мнение в комментариях.