Брат Переписал общий дом матери на себя втайне от сестры, пока сестра ухаживала за матерью. Но брат получил по заслугам.
***
Наутро Аксинья позвонила брату Федору и сказала: «Я согласна на твои условия».
И добавила: «Только давай все оформим, как мы договорились. Продашь свою двушку, эти деньги отдашь мне за половину маминого дома, и я претендовать на него уже не буду. Переедешь с семьей в дом к маме, приглядывать за ней будешь — и мне спокойнее. Все счастливы».
— Сестра, ты золотая! Вот увидишь, мы там все наладим. Мама будет как сыр в масле кататься! - Федор обрадовался как мальчишка.
Для тех, кто не читал первую часть рассказа: Аксинья оформила матери жилищный сертификат как ветерана, и переселила ее из ветхого домика в большой комфортабельный коттедж. Село у них было небольшое, ценники на дома - не такими, как в городе, поэтому Аксинья с мужем Павлом присмотрели и приобрели на сертификат действительно целый коттедж.
Но коттедж оценила не только сама мама Аксиньи, но и её младший брат Федор с семьей. Федор выступил с предложением продать свою двушку, отдать деньги сестре и переселиться жить к матери с таким расчетом, что дом ему с семьей отойдет, и он будет полноценным там хозяином.
Аксинья посоветовалась с мужем, но тот был в целом согласен, спор у них возник лишь о том, почему Федор отдаст лишь половину стоимости коттеджа, ведь, фактически Аксинья целый год пробивала своими ногами дорогу к заветному жилищному сертификату.
Но Аксинья махнула рукой на мужа, сказала, что они с братом равны, и что ей кажется справедливым такой исход, и позвонила на следующий день брату, что согласна на его условия.
***
Когда Федор с семьей наконец продали свою двухкомнатную, в доме у Марьи Петровны стало шумно — людно, бодро, как бывает в первый день переезда. Скрипела лестница, хлопали двери, дети носились по просторным комнатам, в прихожей громоздились коробки, пахло картоном и новым линолеумом.
На кухне Наталья ставила кипятиться чайник, а Федор, улыбаясь, хвастался: мол, вот теперь мать не одна, в тепле, под присмотром, и всем спокойнее.
— Хорошо-то как, — повторяла Марья Петровна, придерживая платок на седой голове, — дом не пустой, люди ходят, живая речь…
Она говорила слова благодарные, радовалась, что не в квартире будет жить а в просторном своём доме, рядом с сыном.
Федор отвел ей комнату почему-то на втором этаже — светлую, с широким окном, будто бы нарочно с самым красивым видом.
— Тут просто свежего воздуха больше, вид из окона красивый, да к тому же тише, чем на первом этаже, — объяснял он Аксинье.
Аксинья поспешила согласиться с братом, но стоило ей подняться по ступеням вместе с матерью, услышать, как та ставит ногу, осторожно и медленно, как раз от разу, — и что-то кольнуло сбоку, под сердцем. Возрастной женщине спускаться с такой крутой лестнице на первый этаж одной было неудобно.
Но Аксинья не привыкла перечить брату, тем более теперь он хозяин в этом доме..
Казалось, все устроилось. Мать при сыне, у него просторный дом, зарплата, дети при деле. Но вскоре в кухне поселился холодок, незаметный, как сквозняк, идущий из щели. Наталья — жена Федора — смотрела на Аксинью как-то искоса, с прищуром, словно прикидывала, сколько та уже просидела в их доме, и когда уйдет. Стоило Аксинье появиться на пороге, Наталья сжимала губы, морщила лоб, делалась суетливой, лишний раз отодвигала кружку, прятала взгляд.
— Чай будешь? — спрашивала сухо и тут же, не дождавшись ответа, отворачивалась к раковине.
Марья Петровна при встрече начинала негромким голосом: «Слава богу, ты пришла…» — а в присутствии невестки умолкала, прятала руки в карманы халата, сидела на стуле близ окна и смотрела вниз.
Федор с утра до ночи пропадал на работе. «Смена долгий нынче», — говорил он, целуя мать в макушку. Наталья уволилась с работы, захотела быть домохозяйкой, но за свекровью ухаживать она не собиралась, не скрывала этого и подбирала слова без обиняков:
— Я ей не дочь, чтобы за ней ухаживать. У неё есть дочь — пускай ухаживает! — лишь выговаривала Наталья мужу, когда он просил всего лишь присмотреть за своей матерью.
Так и получилось: каждый день в четыре после полудняпо узкой тропке к дому брата пробиралась Аксинья. Пять километров туда надо было идти от квартиры Аксинью, пять обратно. Аксинья несла матери супчика в термосе, творожка, молочка, иногда варила свои пироги, которая Петровна так любила.
Дальше Аксинья поднималась к матери на второй этаж, помогала помыться, расчесывала волосы, смеялась тихим своим смехом, рассказывая про внуков, про то, как её сын уже складывает слова из кубиков. Марья Петровна сидела рядом на краешке старого дивана, слушала, как часы тикают на стене, как пищит ветер в щели рамы, о чем рассказывает дочь.
Кухня и жизнь внизу на первом этаже шумела иной жизнью, в которую их обеих будто не приглашал.
— Сиди, доченька, мне с тобой полегче, — повторяла Марья Петровна, - не так одиноко. Федор-то постоянно на работе, а эта (Петровна показывала вниз пальцем подразумевая Наталью) совсем сюда не поднимается и внукам ко мне запрещает приходить.
Аксинья не жаловалась. В голове у нее все было объяснимо и укладывалось в привычную простую закономерность: кому чужая мать нужна? У Федора семья, работа, он тянет свою семью, куда ему еще ухаживать за матерью. Наталья Петровне сноха — не дочь, кто же её заставит ухаживать за чужим человеком?
— Пускай будет на их совести, — говорила она себе, завязывая платок на шею, — а я — дочь.
Павел — муж Аксиньи — тоже всё заметил, но не спешил говорить с женой — он ждал, наблюдал ситуацию. Видел Павел, как Аксинья приходит поздно, усталая, но спокойная. Как пытается ночью готовить завтрак на следующее утро, как старается не шуметь, чтобы не разбудить детей.
В один вечер, когда Аксинья с мужем пересеклись на кухне, Паша налил ей чаю и спросил негромко:
— Ты у брата живешь или дома? Ты и так только после декрета вышла, на работе устаешь, плюс ребенку твоё материнское внимание нужно...
— Я у мамы была, — лишь ответила Аксинья.
— Там мать живет у сына, — Павел задумчиво полоснул ножом по хлебу, — не у тебя. И он — сын, жена у него дома постоянно.
— Может, хватит бегать каждый день? Ты с декрета только вышла, работа твоя тоже силы отнимает. Дети, хозяйство… Ты у меня как в узел завязалась, Аксинья.
— Я — дочь, — упрямо сказала она. — Феде некогда, он работает, а Наталья… сама слышал. Не хочет. Пускай это будет на ее совести. А мать — одна у всех нас.
Павел молчал, смотрел в сторону окна, за которым провисли провода, и вдруг повернул голову:
— Хорошо! А чего он твой брат тянет с деньгами?
— С какими деньгами? — Аксинья не сразу поняла вопроса мужа.
— Со своей долей за дом. Месяц прошел, как он продал свою двушку, в дом въехали — а денег нет. Мы же договаривались, что он переезжает в дом жить, а нашу долю за дом отдает деньгами после продажи своей квартиры.
— Отдаст, куда же он денется? — сказала Аксинья. — Я поговорю. Он… сейчас трудно им. Дочка в вуз, сын в выпускном, машину поменять надо. Я знаю Федю: если сказал — отдаст.
— Он уже и в доме хозяином себя почувствовал, а за матерью ты ухаживаешь, — Павел поднял глаза, — так пусть хоть деньги наши отдаст. Мы не нищие, но справедливость есть или нет ?
***
На другой день — как раз таки Федор оказался дома. С лестницы пахло мебельным лаком, из угла, где стоял велосипед младшего сына, — резиной, в кухне щелкал телевизор. Наталья мелькнула тенью и исчезла, посудой загремела, словно невзначай. Федор вышел с крыльца, прищурился на солнце.
— Сеструха! — он улыбнулся широко, как в детстве, — чего такая серьезная?
— Федя, — сказала Аксинья, держась за перила, — когда ты мне переведешь деньги? Ты же помнишь: ты свою квартиру продал — должен был долю отдать за дом. Уже месяц прошел.
Он растерял улыбку, но обернулся легко, по-хозяйски, и голос сделал убеждающим:
— Подожди, сеструха, ну что ты… Когда квартиру продавали, покупатель предложил сразу на банковский счет все перегнать. Так спокойнее вроде, и не надо пачки пересчитывать, риска нарваться на подделку нет.
— Мы с Наташей подумали — правильно. Ну а банк… банк сам предложил под хороший процент деньги положить. На полгода. Чего добру лежать? Процентик капает, нам же легче. Полгода — и я всё отдам!
— Ты должен был отдать сразу, — ответила Аксинья, чувствуя, как слова липнут к горлу. — Не на проценты класть. Мы же договорились.
— Слушай, — он шагнул ближе, оперся о перила ладонью, другой жестом показывая — пойми.
— Ты в обиде не будь. У меня дочь в этом году в вуз поступает — ты знаешь, сколько это стоит? У сына — выпускной в девятом классе, репетиторы, костюм…
— К тому же машина совсем старая — на честном слове едет, новую взять страшно: цены бешеные. Пойми ты, мы ж не крутим проценты ради жадности. Нам вздохнуть надо. Полгодика — и я все до копейки. Честное слово!
— Федя, — тихо повторила Аксинья, — мне неловко. Ты — сын, мама у тебя тут живет, а я одна за ней хожу, как могу. Павел спрашивает, он прав — долю надо было отдать. Мы не бедствуем, но так нельзя: слово ведь дали.
— Сестричка моя, — мягко сказал Федор, — ну ты же не в обиде? У тебя муж — золотой, трехкомнатная квартира, все при деле. Проживете, не впроголодь. Мне сейчас правда туго, ты же видишь. Подожди чуть. До осени. А там — все сделаю.
Он глядел доверчиво, как умеют смотреть близкие, за которых много лет отвечаешь, и в улыбке его было и детское, и мужское, и что-то знакомое, от чего привыкла таять Аксинья. В груди у нее что-то сопротивлялось — твердое, будто камешек, но поверх камешка накрылось что-то мягкое: воспоминание, привычка уступать младшему брату, жалость к чужим заботам.
— Хорошо, — сказала она, — подожду.
И, поднявшись по знакомой скрипучей лестнице, пошла к матери. На втором этаже стены пахли старым яблочным вареньем и чистыми простынями. Марья Петровна, увидев ее, улыбнулась — не широкой улыбкой, а как умеют старики: в уголках глаз мерцанием.
— Пришла, — сказала она. — Я думала, не будешь сегодня.
— Как же не буду, — ответила Аксинья. — Ты же меня ждешь.
Она поставила на стол кастрюльку супа, подправила плед, проверила, закрыто ли окно, и присела рядом. Внизу звякнула ложка о стакан, два голоса (Федора и Натальи) заговорили было и тут же смолкли. Солнечный квадрат переползал по полу, и надо было уже собираться домой — пять километров по знакомой тропке, где трава примята ее шагами.
Пока она шла, вечер горбился на крыши, и в голове у нее неслись мысли быстро, тесно, но одна все равно шла впереди других, шевелила губы: подожду. Полгода — и все станет на место. А что там — кто знает. Но сейчас — подожду.
****
Под осень воздух сделался прозрачным, как вода в стеклянной банке, и лестница на второй этаж звенела от каждого шага, будто в ней натянули струны. Яблоня у крыльца осыпалась, яблоки гнили под ногами, липли к пяткам.
Марья Петровна стала просить дочь чаще: не уходи пока, посиди еще, до самого сумрака. Аксинья сидела. Она научилась тихо переставлять табурет, не скрипя, чай наливать так, чтобы струйка не шумела, разговаривать вполголоса. Внизу шуршала Наталья, вытирая стол то другой, то третий раз, и будто не слышала их с матерью шептания.
Раз случилось — Аксинья пришла раньше, чем обычно, и застала мать на верхней ступени лестницы. Та сидела боком, держась двумя руками за перила, и смотрела вниз пустыми глазами, как смотрят на реку, которой боятся. На лбу — пот, платок съехал. Рядом валялась тряпка: видно, хотела выйти на улицу, да силы её оставили, а Наталью просить ей не хотелось.
— Мам, — сказала Аксинья, у нее холодно внутри стало, — ты чего? Почему сама пошла?
— Хотела на крылечко выйти — Марья Петровна виновато улыбнулась, — что я, зверь, в клетке? Думаю, спущусь, на крылечке посижу. А тут… ноги-то не мои. Ступеньки эти неудобные для меня — словно пропасть.
Аксинья положила ей руку под локоть, другой придержала за плечи, медленно-медленно повернула, шажок за шажочком поднимала престарелую мать обратно. В комнате усадила, закрыла окно, сама, не снимая платка, спустилась. На кухне Наталья спиной стояла у плиты, будто ничего не видала.
— Слушай, ты, мерзость ходячая! Неужели не видела, что мама моя чуть не свалилась? — сказала Аксинья, не здороваясь. — Сегодня я переведу ее в комнату на первом этаже. Кровать поставим ей в маленькой комнатке. Пошли вещи переносить!
Наталья медленно обернулась, щурясь, как будто из-за дыма.
— Куда — вниз? — Наталья лишь усмехнулась, — это наш дом, а не заводская проходная. Тем более на первом этаже мы ей мешать будем, тут люди ходят, между прочим, дети шумят. И вообще… Все комнаты на первом этаже заняты. А ей и наверху хорошо. Тихо. Это она со скуки кочевряжится!
— Ей страшно, — ответила Аксинья. — Она с лестницы упадет, как ты не понимаешь?!
Наталья подняла плечи, будто хотела отразить удар.
— Федор дома будет — поговорите. Я решения такие одна не принимаю.
Федор пришел поздно. Уставший после тяжелого дня: он снял куртку, тяжело вздохнул. Аксинья подождала, пока он ополоснет руки, и сказала:
— Маму вниз надо. Она на ступенях сидела, одна, чуть не упала, а твоя жена к ней даже не подошла. Я не всегда успею за ней приглядеть. Давай ее на первый этаж переводить! — решительно проговорила брату Аксинья.
Он потер шею, сморщился, будто рубец болел.
— Да я не против, — сказал, — а куда? Там дети уроки делают, Наташа хозяйничает… Поговорю с ней. Давай не с наскока. И так всего полно...
— Не с наскока?! — повторила Аксинья. — Ждать, когда мать кубарем по вашим ступенькам прокатится? Ты в своём уме?
Этим же вечером Павел наняла двух грузчиков, которые уже хозяйничали в доме Федора и перетаскивали кровать Петровны со второго этажа на первый.
Наталья, не говоря ни слова, пропускала здоровых мужиков вдоль стены, а лицо её было белым от внутренней злости. Федор стоял у двери, переминался, пытался улыбаться, да как-то не получалось.
— Я же сказал — поговорим позже! — начал он слабым голосом, - чего ты в нашем доме хозяйничаешь. Такие решения быстро не принимаются!
— Поговорили уже, — отрезал Павел, — Сегодня всё сделаем, пока не поздно и вас с Натальей напрягать не будем.
Наемные ребят поставили кровать Петровны так, чтобы из окна видно было тропку к калитке. Марья Петровна, опираясь на руку дочери, шагнула через порог новой «комнаты» и тихо, как будто боясь спугнуть, провела ладонью по матрасу, по простыне.
— Тут света больше, — сказала она. — И яблоню видно.
С тех пор стало Аксинье стало легче на душе. Аксинья дышала свободней, но спокойствие оказалось недолгим: как раз подошла та осень, о которой говорил Федор.
Однажды сестра решила напомнить Федору о его обязательствах и договоренностях.
— Федя, — сказала она, — пришла осень.
Он поднял глаза, подцепил ногтем на столе крошку и улыбнулся — извиняясь.
— Сеструха… Непросто все вышло. Тут такое… Банк, знаешь, хитрый: когда срок подходит, если вовремя не забрать, они автоматически продлевают вклад. Я думал, успею — закрутился на работе. Еще три месяца. И проценты выгодней. Ты же понимаешь..., — снова пытался выкрутиться Федор.
— Ты меня совсем за дуру-то не держи. Вклад у тебя до вчерашнего дня был, его сегодня даже если продлили, не много процентов там тебе за пол-дня начислили. Снимай без разговоров! — отчеканила Аксинья.
Федор даже переменился в лице. Его хитроватое лицо со скользкой улыбкой сменилось уже совершенно другим лицом - черствым, расчетливым, со стеклянными равнодушными глазами.
— Ага, вот сейчас я отдам деньги, а ты потом скажешь, когда мать помрет, что дом - общий, и делим его пополам, а я, между прочим, - двушку уже продал, а свой дом я ни с кем делить не собираюсь, - сказал Федор.
—Так снова купи себе двушку. В чем проблема? И тогда никакого уговора меж нами не было! — парировала Аксинья.
— Нет уж, сестренка, нам тоже с семьей туда-сюда не "комильфо" бегать. Давай наш уговор оставим в силе, просто деньги твои пусть у пока у меня полежат, а уж как мать отдаст Богу душу, тогда у нотариуса мы все имущественные дела и решим, - уже с другим предложением выступил брат к сестре.
Нечего было на это сказать Аксинье, даже разговаривать с братом она не стала, лишь бросила презрительный взгляд и ушла в комнату к матери.
Обиделась сестра на брата, что тот не доверяет её слову, что хитрит с деньгами, будто она не понимает, что он их на процентах крутит, время тянет.
На выходе из дома Аксинья столкнулась с Натальей.
— Ты, Ксения, не серчай на брата. Ну не доверяет он - не тебе в принципе, а жизни...
— Жизнь - она сейчас такая, что сейчас много таких историй, когда родственники обманывают друг-друга на доверии, а потом брат может остаться и без квартиры и будет вынужден делить с тобой фактически свой дом. Имей понимание!
Аксинья лишь еле заметно кивнула, спрятала глаза в пол и поспешила побыстрее удалиться из этого дома, будто в нем пахло какими-то нечистотами.
В общем, Аксинья решила больше вопрос денег с братом не обсуждать, деньги ей не так были нужны, женщина решила, что пусть будет всё — как будет.
***
Прошло еще 5 лет. Возрастная Марья Петровна умерла.
Аксинья до последнего ходила за матерью, и лишь в конце она услышала от Марьи Петровны, что та просит у нее прощения.
— За что, мам, ты просишь прощения у меня? - лишь спрашивала Аксинья, но Марья Петровна лишь твердила это слово "прости" но не говорила причину.
***
Через полгода после смерти матери Федор и Аксинья сидели у нотариуса.
Аксинье хотелось уже быстрее закончить со всеми формальностями и добраться домой: сил не было тут сидеть и смотреть на брата, который почему-то сиял как медный таз.
Женщина ждала, что сейчас уже им объявят о наследстве - о большом доме матери, на который у двух детей равные права. Тут Аксинья откажется от своей доли на дом при нотариусе, а брат передаст ей обещанные деньги за половину этого дома. И всё — их дорожки разбегутся, будут лишь изредка говорить друг-другу: "Привет-пока".
— Итак, согласно завещанию, составленному два месяца назад, по воле собственницы Пименовой Марьи Петровны её дом с земельным участком 15 соток отходит Пименову Федору Михалычу - сыну! — сухо проговорила нотариус, думая, что Аксинья была в курсе всего происходящего.
— Как это? Федор? Ты совсем совесть потерял? Ты, пользуясь старческой деменцией, заставил мать переписать дом на себя?
— Я же этот дом выбивала у государства, я же целый год бегала по инстанциям, выбивала справки? Да не будь меня, не было бы у неё и у тебя такого дома! — Аксинья захохотала истеричным смехом.
— Такова воля матери, сестренка, и надо ее воспринять как должное! — лишь театрально выдохнул Федор, пожав плечами, будто не имел к этому вопросу совершенно ни малейшего отношения.
— Тем более ты переоцениваешь свои услуги по оформлению, сестренка, там было всё проще пареной репы, а ты на каждом шагу трындишь, сколько сил там потеряла, будто на каторгу съездила! — усмехнулся Федор, разыгрывая этот спектакль больше перед женщиной-нотариусом, чем перед сестрой.
***
Аксинья лишь кинула презрительный взгляд на брата, взяла свою сумку и вышла из нотариальной конторы, громко хлопнув дверью.
— Так когда, уважаемая госпожа нотариус, я смогу вступить в права наследования? — как ни в чем не бывало интересовался у ошарашенного нотариуса Федор.
Естественно, Федор вступил в права единственного хозяина большого дома, никаких денег он Аксинье не передал. Пока большая сумма от продажи квартиры у Федора лежала в банке, сумма удвоилась за счет высоких процентов.
На эти деньги Федор купил себе дорогой внедорожник, о котором так долго мечтал, ведь его доходы с трудовой деятельности не позволяли ему делать такие покупки раньше.
А еще Федор купил квартиру в городе своей старшей дочери Вере, которая к этому времени закончила ВУЗ и вышла замуж. Свадьбу дочери также оплачивал Федор за счет тех денег.
Когда о произошедшем Аксинья рассказа мужу Павлу, тот лишь отмахнулся и не стал ругать жену.
- Спасибо, что твой братец Федор лишь взял деньгами! - сказал Павел, - зато теперь ты знаешь его истинную сущность! - ругать жену за её простоту и говорил, что он был прав, Павел не стал.
А вот Федору нечестно присвоенные деньги не пошли на пользу. Федор зазнался, почувствовав себя богачем, а крупный джип, несвойственный для мелкого райцентра, придавал ему брутальности, словно вседозволенности.
Стал часто Федор прикладываться к алкоголю. В итоге сначала он разбил свой дорогой джип, врезавшись пьяным за рулем в другую дорогую иномарку, с московскими номерами. Чтобы выплатить ущерб потерпевшей стороне он решил продать свой большой дом, оставшийся от матери.
— Ну, Наталка, чего уж говорить! Как пришло, так и ушло! — лишь пытался улыбнуться Федор своей супруге.
— Нет уж, мой дорогой, я подаю на развод, и половина дома и всего, что в нем — мои! — неожиданно для Федора выпалила прежде немногословная Наталья.
Наталья подала на развод, уйдя на время бракоразводного процесса в свой родительский дом. Федор остался жить в доме один (дочь жила отдельно в городской квартире, а сын уехал учиться в другой регион) , часто прикладывался к бутылке, в итоге...
— Ишь ты... Захотела она половину... Да кто она, женщина... Какое она отношение к этому дому имеет! А этот, с московскими номерами, в суд на меня подал... Я ему виноват, что он такую крутую тачку купил... Денег с меня хочет..., - лишь бубнил в стельку пьяный Федор, и нес из сарая канистру с бензином.
Как результат - жена с Федором развелась, так и не получив ничего - всё их совместное имущество сгорело вместе с тем злополучным домом.
В квартиру свою дочка Вера отца не пустила, сославшись, что у нее своя семья, а квартиру свою продавать, чтобы расплатиться с долгами отца, Вера не намерена.
Тут Федор осознал, что только к сестре может обратиться.
—Аксинья, сестренка моя! Ну был не прав! Прости меня дурака. Крыша моя по старости моих лет съехала, не ведал, что творил, сестренка! Простишь? — стоял Федор у входа в квартиру сестры и порывался встать перед сестрой на колени.
— Уже простила..., — лишь проговорила Аксинья. Еще чего?
— Ну раз простила, сестренка, давай приглашай братца жить к себе! Я ведь, ты знаешь, без жилья совсем остался, без крыши над головой! — улыбнулся своей слащавой улыбкой Федя.
— Почему же без жилья, Федь, а материн старый дом в деревне? Чем тебе не крыша? Пусть и дырявая, но ты же должен отвечать за свои поступки и расплачиваться за свои поступки, — лишь холодно улыбнулась брату Аксинья.
— Или ты думал, сказал "прости" и всё у тебя со счетов списалось, братишка? Нет, тут всё по-другому работает, — Аксинья лишь договорила, братец что-то хотел возразить, но тяжелая металлическая дверь закрылась перед самым его носом.
Федор немного постоял у двери, потоптавшись на чистеньком коврике своими грязными сапогами, потом вышел из подъезда на улицу. Шел дождь, на улице было промозгло. Все отвернулись от Федора - жена, дети, и даже сестра.
— Эх, мама, мама, а ведь ты во всех моих бедах виновата. Вот зачем согласилась отписать на меня дом? Недальновидно ты поступила, вот теперь смотри с небес, кем твой сынок стал! — Федор посмотрел на хмурое осеннее небо, непонятно кому погрозил кулаком, поматерился, сплюнул и пошел на большую дорогу, ловить попутку, чтобы его величество подбросили до деревни, где уже почти развалился старенький материн деревенский домик...
Обязательно ставьте 👍 Также подпишись на Телеграмм, там вы не пропустите новые публикации и узнаете, что осталось за кадром Дзена: https://t.me/samostroishik
Начало рассказа тут: