Книга II: Огонь над Биляром
Ночь перед штурмом в лагере кагана была наполнена гулом тысяч голосов и лязгом оружия. Армия готовилась к последнему, решающему броску. В самом центре этого ревущего улья, в шатре повелителя, решалась судьба предателя.
Старейшину сувар Пурана привели к Беку Каган-беку Завулону. Старик был грязен, его одежда была разорвана после «побега», но держался он с неожиданным достоинством.
Он играл последнюю и самую важную роль в своей жизни. Перед лицом кагана и его молчаливого, похожего на змею, шпиона Гюрзы он рассказал свою историю.
Он говорил о гневе своего народа, об унижении от рук эмира-мусульманина, о провале штурма, в котором он винил «трусость и неумелость» булгарской стражи, а не хитрость их командования. Он врал вдохновенно и отчаянно, потому что от этой лжи зависела не только его жизнь, но и его искупление.
— Я расчистил вам путь, повелитель, — говорил он, глядя в пол. — Я и мои люди рисковали всем. А ваши воины не смогли взять стену. Теперь эмир ищет виновных. На нас, сувар, пало подозрение. Моя жизнь ничего не стоит. Я пришел к вам, чтобы умереть свободным человеком, а не рабом в подземельях Биляра.
Гюрза слушал, и его немигающие глаза пытались просверлить в старике дыру.
— Ты говоришь, что в городе паника? — спросил шпион.
— Хуже, — ответил Пуран, следуя инструкциям Асфана. — После провала штурма знать раскололась. Многие знатные эмиры, напуганные потерями и упрямством Алмуша, готовы сдать город. Они тайно ищут способ договориться с вами. Они готовы отдать вам все, что вы хотите, — он сделал паузу, — включая свиток Арслан-бека, в обмен на жизнь и власть.
При упоминании свитка глаза Бека жадно блеснули. Это была та наживка, которую он не мог не заглотнуть. Мысль о том, что его враги готовы предать друг друга, идеально укладывалась в его картину мира. Он поверил.
— Ты хорошо послужил мне, старик, — сказал Бек. — И ты будешь вознагражден. — Он кивнул страже. — Уведите его. Охраняйте как зеницу ока. Когда я возьму город, он станет наместником своего народа.
Пурана увели. Он не знал, был ли это приговор или обещание. Он сделал все, что мог. Теперь его судьба была в руках тех, кому он помог.
****
На стенах Биляра рассвет встречали в полной тишине. Не было ни страха, ни паники. Была лишь холодная, сосредоточенная готовность. Каждый воин знал свое место. Каждый лучник стоял у своей бойницы. На крышах домов, примыкавших к стене, были установлены камнеметы и расставлены бойцы с «горшками гнева» Джабира.
Алмуш стоял на главной башне рядом с Айдаром. Они смотрели на вражеский лагерь.
— Все, что мы могли сделать, мы сделали, — сказал эмир, глядя, как внизу Асфан отдает последние распоряжения своим людям-теням. — Теперь все в руках Всевышнего.
— И в наших, повелитель, — ответил Айдар, проверяя крепление своего щита.
Он посмотрел вниз, на улицу Суварского квартала. Она выглядела обманчиво мирно. Но он знал, что под тонким слоем земли скрывается огненная река, а каждый дом — это молчаливая крепость, ждущая своего часа.
Внизу, в лазарете, Айбике и Зейнаб тоже чувствовали это напряжение. Раненых, способных держать оружие, перевели в резервные отряды. Остались лишь самые тяжелые.
— Сегодня будет страшно, да? — спросила Зейнаб, помогая Айбике сворачивать бинты.
— Сегодня мы подарим себе еще один рассвет, дитя мое, — ответила Айбике, обнимая девочку.
Когда над хазарским лагерем снова взвыли боевые рога, этот звук уже не вызвал паники. Город замер, превратившись в сжатый кулак, готовый к удару.
****
«Голова Вепря», отремонтированная и еще более устрашающая, двинулась на город. За ней, как железная река, текли тысячи отборных хазарских воинов. Бек Завулон наблюдал за этим с холма, и на его лице была улыбка триумфатора.
Он видел, как его несокрушимая машина ползет по расчищенной предателями дороге. Он видел, что со стен почти не стреляют. «Испугались, — подумал он. — Они сломлены». Он отдал приказ начинать общий штурм по всему периметру, чтобы отвлечь остатки сил защитников.
Таран вошел на улицу Суварского квартала. Он двигался медленно, неотвратимо, как сама судьба. Хазарская пехота заполнила улицу, готовясь хлынуть в пролом.
Машина достигла стены. Раздался первый удар. Второй. Стена трещала.
Алмуш на башне поднял руку. Он ждал, пока улица максимально наполнится врагом. Пока они все окажутся в мышеловке.
— ПОРА! — крикнул он, и его голос потонул в реве боевого рога.
Это был не тот сигнал, который ждали хазары.
В следующий миг улица превратилась в ад.
С крыш и из окон полетели сотни «горшков гнева». Они взрывались, разбрызгивая липкое, ревущее пламя. Хазарские воины вспыхивали, как факелы. Земля, пропитанная нефтью, загорелась, и огненная река, которую предсказывал Джабир, потекла по улице, отрезая путь к отступлению.
С крыш полетели бревна и камни, со стен ударили сотни лучников и арбалетчиков, стреляя в упор по мечущейся в огненном котле толпе.
«Голова Вепря» оказалась в самом центре этого огненного пекла. Ее деревянная конструкция, несмотря на мокрые шкуры, загорелась. Изнутри доносились страшные крики рабов и воинов, которые заживо варились в этом чудовищном гробу.
Но хазары не были бы лучшей армией степи, если бы сдались так просто. Уцелевшие, обезумевшие от ярости и боли, они бросились на штурм домов, из которых их атаковали.
И тут их ждал второй сюрприз.
Из подвалов, из переулков, из дыма и огня ударили булгарские отряды. Это была не оборона. Это была контратака. Айдар и Ташбулат со своими «призраками» были в первых рядах. Они не защищались. Они нападали, врезаясь в ряды врага, не давая им опомниться.
В хаосе этого боя, где уже нельзя было отличить друга от врага, Айдар увидел его. Воин в черной броне «Змеев», который дрался с яростью демона. Тазрак. Он выжил в Мертвом городе. Опозоренный, но живой. И теперь он был здесь.
Их взгляды встретились сквозь пламя. Вся битва, весь грохот и крики исчезли для них. Остались только они двое.
— Сокольник! — прорычал Тазрак, прорубаясь к нему. — Я пришел за твоей головой!
Они сошлись в поединке посреди горящей улицы, посреди умирающего города и умирающей армии. Это был не поединок чести. Это была схватка двух смертельных врагов, двух воплощений этой войны. Сталь пела свою последнюю, самую яростную песню.
На холме Бек Завулон в оцепенении смотрел на то, как его триумф превращается в катастрофу. Его армия горела. Его лучший таран был уничтожен. Его план рухнул. Он не мог поверить своим глазам. Его охватила такая ярость, что он выхватил меч.
— Вперед! — закричал он своим телохранителям. — Лично поведу резерв! Я вырежу их всех!
Он, ослепленный гневом, собирался сам броситься в это пекло. Это была агония. Агония проигранной войны.