Меня зовут Геннадий. Мне шестьдесят один год, и я, кажется, самый одинокий дед на всем белом свете. Я сижу в пустой трёхкомнатной квартире, где когда-то топали детские ножки, гремел смех и пахло щами. Теперь тут пахнет тишиной и пылью. Передо мной лежит фотоальбом, но я не могу его открыть. Потому что за его обложкой — вся моя жизнь, которая оказалась никому не нужна. Вся моя жертва, которую приняли как должное, а потом просто отодвинули в сторону, как надоевшую старую мебель.
Отец-одиночка
Моей Леночки не стало, когда нашему Сашеньке только исполнилось пять. Рак забрал ее за три месяца, не оставив нам ни шанса, ни надежды. После ее похорон я стоял над спящим сыном и клялся ему и ее памяти, что выращу его, что он ни в чем не будет знать нужды. Что я буду ему и отцом, и матерью.
Так и вышло. Я работал на трех работах. Днем — слесарем на заводе, вечерами — сторожем на автостоянке, ночами — разгружал вагоны. Спал урывками по три-четыре часа. Все деньги, все силы, все здоровье — в него. Я сам штопал ему носки, сам пек оладьи, сам сидел с ним над домашкой до ночи. Мы были не просто отцом и сыном. Мы были командой. Мы выживали вдвоем против всего мира.
Я не пил, не гулял, не искал себе новую жену. Боялся, что мачеха будет плохо относиться к моему мальчику. Боялся, что он будет чувствовать себя лишним. Мы были друг у друга всего одни. Он вырос хорошим парнем — умным, добрым, отзывчивым. Когда он поступил в институт, я почувствовал, что могу выдохнуть. Что моя миссия выполнена. Я думал, самое страшное позади. Я не знал, что самое страшное было еще впереди.
Появление невестки
Саша познакомился с Катей на третьем курсе. Привел ее домой. Девушка с виду приличная, из хорошей, как она сама говорила, «крепкой» семьи. Ее родители жили в новом районе, в большой квартире. Ее мать, Ирина Викторовна, с первой же встречи произвела на меня впечатление женщины, которая привыкла командовать. Она смотрела на мою скромную обстановку свысока, на еду — с подозрением, а на меня — как на прислугу.
Но сын был счастлив. А я молчал. Лишь бы ему было хорошо. Лишь бы не мешать.
После свадьбы все и началось. Сначала безобидные фразы:
— Пап, нам с Катей надо съездить к ее родителям на выходные, так что не жди.
— Пап, теща советует нам поменять машину, ты же в них разбираешься, посмотри варианты.
— Пап, Ирина Викторовна говорит, что наши занавески выглядят бедно, поедем с ней в магазин выбирать новые.
Постепенно «теща советует» стало главным аргументом в любом вопросе. Мое мнение перестало что-либо значить. Я видел, как мой сын, мой Сашка, который всегда советовался со мной по любому пустяку, теперь звонил ей. Сначала я боролся. Пытался шутить: «Что, сынок, у тебя уже и своего ума не осталось?» Он отшучивался, но в его глазах читалась растерянность. Он просто устал сопротивляться. Ему было проще согласиться, чем устраивать скандал в молодой семье. А я… я отступил. Решил не навязываться. Не усложнять ему жизнь. Я думал, это временно.
Правила игры
Потом родился внук. Мой первый и пока единственный внук, Костя. Помню, как рыдал, держа его на руках в роддоме. Казалось, ради этого момента стоило жить, стоило бороться. Теперь у меня есть ради кого дышать.
Но моя радость длилась ровно до выписки из роддома. Всех забирала Ирина Викторовна на своем большом дорогом внедорожнике. Мне даже не предложили подвезти.
А через неделю состоялся «семейный совет». Меня пригласили в их новую квартиру, которую на три четверти купила теща. Ирина Викторовна сидела во главе стола, как генерал перед наступлением.
— Геннадий Иванович, — начала она, сладко улыбаясь. — Мы все понимаем, как вы счастлены. Но сейчас самое важное — здоровье маленького Кости и спокойствие Кати. Поэтому мы должны создать для них идеальные условия. Чтобы никто не тревожил, не заносил заразу, не сбивал режим.
У меня похолодело внутри. Я посмотрел на сына. Он смотрел в тарелку.
— Поэтому, — продолжила она, — мы установим график посещений. Это будет раз в две недели, в воскресенье, с четырех до пяти. Предварительно обязательно нужно позвонить и предупредить. И, разумеется, если у вас даже насморк — визит переносится.
Я онемел. Это что же получается? Я, дед, должен видеть собственного внука по записи, как к зубному? На час?
— Саша? — только и смог выдохнуть я.
Сын поднял на меня виноватый взгляд.
— Пап, так действительно удобнее. Все будут знать, когда кого ждать. Не надо никому звонить каждый раз, спрашивать. Не усложняй.
«Не усложняй». Эти два слова прозвучали как приговор. В них было всё. Вся его благодарность, вся любовь, все те годы, что мы были с ним одним целым. Он выбрал путь наименьшего сопротивления. Выбрал покой и удобство своей новой семьи. А меня… меня списал в утиль.
Я встал и молча ушел. Они даже не попытались меня остановить.
Одиночество
Теперь мой мир сузился до размеров этого фотоальбома, который я все-таки открыл. Вот он, мой Сашка, маленький, на моих плечах. Вот мы с ним на рыбалке. Вот он с моей медалью «За трудовую доблесть» — я получил ее как раз в год его рождения.
Я вырастил его. Вложил в него всю душу, все силы, всю жизнь. Я отказывал себе во всем, лишь бы у него было самое лучшее. И что в итоге? Я подарил его другой семье. Чужой, властной женщине, которая теперь решает, когда я могу увидеть родную кровинку.
Ко мне сейчас приходят только они. Раз в две недели. Ровно на час. Сын нервно поглядывает на часы, невестка сидит с каменным лицом, а я трясущимися руками пытаюсь хоть как-то порадовать внука, сую ему игрушки, которые он потом, уходя, оставляет здесь. Потому что «Ирина Викторовна говорит, что чужие игрушки могут быть грязными».
Я стал дедом по расписанию. Посторонним человеком в жизни собственного сына. Самый одинокий дед на свете. И самое ужасное, что я уже ничего не могу с этим поделать. Дерево уже выросло, и выросло криво. Исправить это уже не в моих силах. Остается только сидеть в тишине и листать альбом с фотографиями того, что было моим единственным и самым главным счастьем.
Читайте еще: